Секта. Глава 3⁠⁠

3

Пока я перевожу дух, Андрей, шурша бахилами по ступеням, пролетает выше и свешивается с перил надо мной.

— Давай скорее! Её палата на пятом этаже.

Мне остаётся только недоуменно восклицать, перекрикивая стучащий в ушах пульс.

— Кого — её? Братан, объясни, что вообще происходит?!

Энди машет рукой. Мол, давай не отставай.

— До конца посещений осталось четырнадцать минут.

Я хочу узнать точное время, но по вторникам и четвергам после шести вечера мой телефон вырубается и просыпается только с будильником на следующее утро.

Сегодня Энди заехал за мной прямо на работу и объявил: нам надо срочно отправиться в седьмую больницу. Сюрпризы мне устраивают с самого детства. Однажды на даче папа с мамой завязали мне глаза и повели вглубь сада. Было темно и жутко, хотя тёплые батины руки ласково руководили направлением слепого хода: “Сынок, мы приготовили для тебя кое-что”.

Когда расписная льняная повязка соскользнула с лица, я увидел широкую деревянную доску. Родители надеялись, что я стану врачом. Видимо, было решено подтолкнуть меня в нужном направлении посредством ролевых игр. “Это койка для медицинского осмотра. Здесь можно играть во врача и пациента”.

Рядом красуется объёмистый дубовый пень, там разложен набор юного медика: игрушечные пробирки, шприц, термометр и прочая мелочёвка: “А это твой первый рабочий стол”.

Такой вот врачебный кабинет на открытом воздухе. Ожидалось, что здесь я буду принимать посетителей. Только притворяться, что резиновый стетоскоп передает музыку сердечного ритма, я не хотел. Куда эффективнее оказался секундомер: засекаешь минуту, ставишь пальцы на реальное запястье и считаешь, сколько раз дёрнется маленькая детская вена.

Родителей постигло разочарование: симуляция медицинской деятельности мне быстро надоела. В летний кабинет я вернулся гораздо позже, уже в подростковом возрасте, да и притягивала меня роль не доктора, а пациента. Я лежал не плоской деревяшке, которая с течением лет потрескалась и кое-где поросла мхом, и представлял себя на приёме у психолога. Опьяненный дачными запахами, чуждыми задёрганому городскому ребёнку, я смотрел на небо, прячущееся за ветками сирени, и тихонько нашёптывал воображаемому психотерапевту свою исповедь.

Правильно говорят: все тараканы растут из детства. С возрастом ничего не изменилось. Когда мы преодолеваем ещё один пролёт, я уже представляю, как из просвета, обозначающего выход на четвертый этаж, с противоположной стены на меня зыркнет синяя табличка четыреста шестого кабинета.

НАРКОЛОГ

Именно нарколог из седьмой больницы виноват в том, что у меня не работает телефон. В первую нашу встречу я волновался, точно: потели руки и шея. Но потом изо рта полился поток откровений:

— Доктор, вызнаетеянемогуоторватьсяоттелефонауменяинтернетзависимость.

По ту сторону толстых стёкол моргнули понимающие глаза, огибаемые плавной аркой густых бровей. Бархатистый голос прогудел:

— Не торопитесь, рассказывайте спокойно и по порядку. Налить вам воды?

По порядку, так по порядку.

Поехали.

Вечер, я отдыхаю, рабочий день позади. Я устроился в своей любимой позе: полусидя-полулёжа, опираясь спиной на согнутую пополам упругую ортопедическую подушку. Руки сложены на затылке, пальцы скрещены в замок. Я никогда не увлекался картами или ориентированием на местности, но не сомневайтесь: если из этого положения протянуть правую руку вдоль спинки дивана, они приземлится туда, где лежит мобильник. В этих координатах я уверен.

Сначала я захожу в инстаграм. Это происходит всегда и везде, не только дома. Иногда, посреди тусовки, я обнаруживаю себя сгорбившимся над мобильником. Руки сжимают телефон во время прогулок, приёмов пищи и нахождения на унитазе. Я оставляю на экране жирные следы, когда мне хорошо. Я стучу холодными пальцами по стеклу, когда мне плохо.

Я листаю ленту с фотографиями и видеороликами. Я делаю это быстро, без азарта и какого-либо интереса. Мне плевать, кто там куда поехал и чем позавтракал. Пальцы сами переходят между страницами и разделами.

Нарколог всегда слушал меня внимательно, а со временем и сам рассказал много интересного:

— Алкашами не становятся за неделю, — прогудел медик, поправляя очки. — Просто в какой-то момент понимаешь, что тебе трудно просто так взять и посидеть с друзьями. Просто встретиться и поболтать. Чего-то не хватает.

Чтобы не сидеть “на сухую”, ты берёшь себе пива. Конечно, не одну баночку. Одна баночка — это детский сад. Лучше сразу литр-полтора. А если пятница — два или три. Вот теперь можно и посидеть. Сразу и разговор задался, и общение клеится как надо. Теперь есть, куда себя пристроить. Руки заняты делом — подносят ко рту банку, бутылку или стакан. В принципе, теперь-то и компания не нужна. Можно тусоваться наедине с пивом.

Я захожу вконтакте и на фейсбук — убедиться, что мне никто не написал. Я залипаю на последние новости своих “друзей”. На самом деле, мне плевать. С большинством из них я никогда не увижусь. Бывшие одноклассники, коллеги, дальние родственники из папки “седьмая вода на киселе”, старые соседи, приятели приятелей, какие-то случайные люди по работе, тёлки из клубов на одну ночь, подруги тёлок из клубов и вообще хрен знает кто, кого я зачем-то добавил, видимо, в несовсем трезвом состоянии, и теперь вообще не помню, кто это такие.

Мне нет никакого дела до их жизней, одинаковых в своей уникальности, но я никогда не удалю их из друзей.

Вы же не выливаете пиво в раковину?

Иногда я забываю, что уже был в инстаграме несколько минут назад, и заглядываю туда снова. На автомате. Такой вот инстинкт, как будто мне надо спрятаться от жизни, чтобы та скорее промелькнула мимо. Я знаю, что у Ирочки-фотографа широкие мужеподобные скулы, так что ей противопоказаны короткие причёски. В инстаграме Ира совсем другой человек. Ну, они и понятно — она же фотограф. Она знает, как профессионально скрыть свои недостатки, и распускает локоны по щекам.

Я спрашиваю у нарколога:

— Вы замечали, что на экране всё не то, чем кажется?

Всё — сплошная бутафория.

На курсах фотографии начинающих мастеров учат:

— Если вы снимаете толстого человека, разверните его полубоком. Фотографируйте сверху и попросите поднять голову, чтобы избавиться от складок на шее и второго подбородка. А если ваш клиент лысый — тогда, наоборот, пускай фотоаппарат будет расположен ниже линии глаз. Не вздумайте фотографировать в профиль модель с длинным носом. Чтобы скрыть морщины и бородавки, делайте снимки в помещении с мягким освещением и с не очень близкого расстояния.

— Это нормально, — объясняю я доктору. — Просто в капиталистическом обществе любая девушка хочет придать себе товарный вид и повысить свою стоимость на рынке.

— Продолжайте, — говорит врач.

После инстаграма я захожу в телеграм, там меня ждут бесконечные рабочие и развлекательные чаты с гифками и разноцветными стикерами, в которых я уже насиделся в рабочее время, но всё равно не могут отлепиться.

Корпоративный чат KLBDurger.

Чат маркетингового отдела.

KLDBurger — контент.

И ещё куча чатов и каналов.

Я захожу на новостные ленты, на форум любителей музыки, на футбольные порталы. Казалось бы, на этом можно и остановиться, но через десять-пятнадцать минут рука сама тянется к телефону и всё начинается сначала.

Я захожу в инстаграм. За несколько минут минут пара человек уже успела что-то выложить. Я открываю все соцсети и убеждаюсь, что мне так никто и не написал. Когда я выхожу из самолёта или кинотеатра, первым делом я включаю мобильный интернет и отправляюсь по своему виртуальному маршруту.

В детстве у меня жил хомячок, который постоянно бегал в колесе, оставаясь на одном месте.

Я шёл в школу, а он бежал на месте. Я возвращался со школы, а он занимался тем же самым.

Вечером я убирал клетку в шкаф, чтобы звуки бессмысленного марафона не мешали спать. Я смеялся над питомцем: ну и дурак! Всю жизнь делает одно и тоже.

Нарколога зовут Евгений, оказалось, что это по-настоящему клёвый дядька. Реально мировой мужик. То есть не просто профессионал медицинской сферы, но и исключительно занимательный собеседник. Мы сблизились и пару раз встречались в летних кафе, чтобы обсудить мои проблемы в неформальной обстановке. Мы всегда заказывали пиво, а потом просили повторить.

Ну, чтобы не сидеть на сухую.

— Ты знаешь, настоящие скатившиеся торчки не ходят к нам, наркологам. Сидят в своих берлогах и гоняют раствор по венам. Они боятся общественного порицания. Окружающие ненавидят их, мол, ты же знал, что наркотики — это вредно и опасно. Так тебе и надо, теперь расплачивайся и страдай, конченный, сука, ублюдок.

Евгений всегда глотал пиво жадно и с причмокиванием, как будто наконец-то дорвался до сути.

— А вот у страдающих сахарным диабетом таких проблем нет: они уверенно идут к терапевту, а потом к эндокринологу и получают лечение. Никому и в голову не приходит позволить себе что-то вроде: “Ты же знал, что сладкое — это вредно? Вот и мучайся!”. Им тупо прописывают инсулин. Быстрый инсулин до или после еды, продлённый инсулин с утра и перед сном. Теперь они сами сидят на одной игле, чтобы слезть с другой.

Забавно, правда?

Аккуратно вводите инсулин в слой подкожного жира.

Используйте инсулиновые иглы длиной от 4 до 8 миллиметров.

Евгений сказал:

— Будь моя воля, я бы наклеивал страшные картинки не только на сигареты, а ещё на алкоголь, сладкое и жирное. В особенности — на ваш экологически чистый фастфуд.

Евгений-то и рассказал про приложение, которое отрубает телефон:

— Они уже сделали версию для андроида, для “яблока” и вообще всех операционных систем. Поставь себе такой режим: чтобы выключался после окончания работы, например, в понедельник, среду и пятницу. Залипать в интернет с ноутбука тебе будет не так удобно.

— Не, в пятницу нельзя. Это же пятница.

Евгений глотнул пива и согласился.

— Тогда во вторник и четверг. Поживи реальной жизнью, что ли.

Евгений сказал:

— Попробуй разобраться, от чего ты убегаешь. А точнее — к чему ты

бежишь. Тебе надо найти что-то в реальности. Что-то полезное, что заинтересует тебя.

Андрею пришлось похлопать в ладоши, чтобы вывести меня из ступора. Слайдшоу перед глазами ещё не расплылось до конца, как он потянул меня дальше.

— Мы уже почти пришли, давай.

На пятом этаже пахнет как в бассейне, только не хлоркой, а дезинфицирующим раствором, который, судя по всему, убивает и нормальное состояние воздуха. Пахнет застиранными до полупрозрачного состояния врачебными халатами, блестящими металлическими поручнями для инвалидов и длинными очередями, в которых одни мечтают поскорее ворваться в кабинет и получить справку, другие — услышать от доктора успокаивающие слова, а третьи — просто надеются получить от специалиста хоть какой-то диагноз, потому что страшнее всего существовать в неизвестности и бояться сразу всего на свете.

Когда мы добираемся к палатам тяжелобольных, Энди спрашивает.

— Знаешь, кто такая Вика Цветкова?

Вопрос отражается эхом от стен коридора и запускает в голове что-то вроде конвейера. По чёрной резиновой поверхности, какие бывают в аэропорту на выдаче багажа, медленно поползла шкатулка с ответом. Знакомое, но не касающееся меня напрямую имя, судя по всему, попало в спам. На секунду шкатулка замерла, и я замешкался. Андрей уже открыл было рот, чтобы всё объяснить, но я его остановил:

— Погоди-погоди, уже вертится на языке. Сейчас-сейчас.

Конвейер превращается в привычные панорамы района. Где-то на периферии мелькает остановка возле ТЦ “Радуга”, доска объявлений, сплошной металлический забор на краю парковки, фонарные столбы по дороге к Андрею.

Вот оно!

Сумка с багажом рванула вперёд по черной реке, и прямо на лету я схватил ответ:

— Это больная девочка, дочь твоего соседа?

— Да, — кивает головой Энди, понижая голос до шёпота. — Вика Цветкова. К ней мы и направляемся.

Несколько раз я встречал возле дома коренастого мужчину с короткими ногами, который расклеивал объявления. С тоненькой грязно-белой листовки на прохожих глядела девочка-подросток.

Очередной сбор для помощи кому-то там.

Всем насрать.

Я тоже никогда не читаю эти унылые листовки. Вика Цветкова так бы и осела в корзине, но случайный эпизод заставил меня запомнить это имя. Я стоял на офисной кухне, постукивая ложкой по банке из-под сахара, как вдруг на кухню влетел Вова Чернов из отдела рекламы и, перекрывая грохот кофемашины, громко выругался в телефон:

— Они, видите ли, несут обязательства перед благотворительным фондом “Верю в чудеса”! У них не остаётся для нас времени в сетке вещания, приколись? Они приносят извинения, да насрать мне на их извинения, у нас контракт. Каждый день у нас есть столько-то минут утром, столько-то минут днём и столько-то минут вечером. Всё расписание строго прописано в бумагах, а они ставят нас в ночь, а в прайм-тайм у них теперь общественные проекты! Новая политика радиостанции, шаришь?

На самом деле, Вова отличный парень. Наверное, просто выдался тяжелый день.

— Новая политика руководства такова, что они берут на себя определенную социальную нагрузку! Я сразу спросил, сколько эти благотворители им платят, но это коммерческая тайна, приколись?

На ходу Вова чесал нос, доставал кружку из шкафа и наливал кипяток. Его трясло так, что галстук ходил ходуном, словно маятник в старых советских часах.

— Коммерческая тайна! Коммерческие отношения с благотворительным фондом, представьте себе! Ёбана мать, вот же лицемерные гондоны! Что? Да какая-то Вика Цветкова или Вера Цветкова, нужна операция и бла-бла-бла, как будто кому-то не похуй.

Обычно у нас в офисе никто не орёт, но Вова, за полгода дослужившийся от принеси-подай до одного из лидеров рекламного отдела, человек, способный договориться с любым партнёром, просто не мог потерпеть фиаско. Перед Вовой стояла чёткая задача: дать на радио рекламу нового продукта. Продвинуть калининградцам суфле с сушёными бананами и шоколадной крошкой.

Всего за 79 рублей!

Уж не знаю, пришлось ли отцу Вики платить за объявление на радио, но судя по всему, компания по сбору средств зашла в тупик. Компания KLDBurger надавила на руководство станции “МаксимумТехно”. К делу подключились наши юристы, так что ребятам с радио пришлось вернуть шоколадное суфле на место.

Вика Цветкова.

Вика Цветкова.

От отчаяния её батя стал расклеивать ещё больше объявлений. Но вы же знаете, мы расширяемся, так что бледные лица Вики Цветковой быстро заклеили объявлениями о вакансиях KLDBurger. Напротив них останавливалось немало людей, некоторые сразу звонили в отдел кадров.

— У девочки обнаружили кранио… краниофа… как же её. Кра-ни-о-фарингиому, вот, — бросил Энди, когда мы проходили между плакатов с описанием летальных заболеваний. — Такая опухоль в мозге.

— Рак, что ли?

— Нет, просто опухоль, без рака. Не злокачественная, типа. От неё у человека падает зрение, ухудшается слух, нарушается работа мозга — полный набор. Чтобы пациент не окочурился, нужно делать операцию: вырезать опухоль и всё такое. А потом ещё курс лучевой терапии. На все эти дела викиному отцу не хватало 300 тысяч.

Андрей смотрит мне в глаза и говорит:

— Так что бенз и янтарь мы возили в Польшу не просто так.

По словам Андрея, триста тысяч они насобирали вместе с Вадимом и Сергеем. И в будущем они планируют помогать и другим детям.

— Упаковали нал в ящик и перекинули ему через забор. На крыше так и написали фломастером: Вике Цветковой на лечение.

— То есть эта Вика и её батя даже не знают, кто им помог?

— Да. Когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая.

— Что-что?

— Это Иисус сказал. Типа если делаешь добро, не хвастайся.

— Ясно.

В белой футболке и джинсах Энди плавно двигается по больничному кафелю, словно парит по воздуху. В конце коридора Энди залетает за угол и показывает мне на зашторенное окно.

— Палата интенсивной терапии. Видишь просвет?

Я прислоняюсь к краешку стекла, не прикрытому занавеской. В палате лежит девочка, на вид лет десять-одиннадцать. Над койкой висит картина с летящим ангелом-хранителем. Из-под перевязанной бинтами головы торчат волнистые каштановые волосы, девочка дышит медленно и глубоко.

— Врачи говорят, к сентябрю будет как новенькая.

Глава 1

Глава 2