Раствор 12⁠⁠

Ночь опустилась на Юрру, рассыпала звезды по небосводу, а одинокая сизая тучка разродилась полной луной.

На Моховой горе волки завыли, поднимая морды к бледному светилу; в стане Голубой Орды орки вторили им хриплыми воплями; в орочьей тюрьме завыл ГэГэ, вглядываясь в луну сквозь прореху в плетеной терновой кровле.

-- А этот то что воет? -- недовольно рыкнул орк Зелимхей, обращаясь к шаману, -- ночное светило -- не его бог.

-- Издевается. -- устало махнул когтистой лапой Рамзай.

-- Над кем? Над нами?

-- Думаю, он сам еще не придумал...

Зелимхей, сидевший до того "по терецки", медленно встал, распрямился во весь свой великанский рост, повел морду в сторону, хрустя шейными позвонками, и спросил шамана:

-- Может его в общую яму...к другим пленникам? Пущай погутарит с остальными, а наши соглядатаи тогда и чего полезного подслушают?

-- Он уже там.-- угрюмо ответил Рамзай.

"Остальные пленники" -- пара дюжин разномастных оборванцев, от людей до эльфов, завороженно и непонимающе глазели на закованного в цепи ГэГэ, уже битый час продолжавшего выть на Луну.

-- Ты почто горло дерешь, мил человек? -- поинтересовался у ГэГэ горбатый карлик.

-- Волкам вторю, орков троллю. -- отозвался тот.

-- Ты разве троль?

-- Я -- моль залетная из чужого мира, запорхнувшая в ваш, и жадно грызущая материю, из которой Юрра соткана. -- горько усмехнулся алхимик.

-- Складно вещаешь, да уж больно замудрено, -- отозвался карлик, -- видать знаком тебе вкус " меда поэзии"...

ГэГэ расхохотался так, что добрая половина пленников повздрагивали и поежились:

-- Праздное ли любопытство движет твоим языком, али ты -- старик, в тайные дознаватели к оркам подался?

-- Странный ты, -- снова подал голос карлик, и вышел из тьмы угла под лунный луч.

ГэГэ, наконец, сумел разглядеть своего собеседника как следует: седой, коротко стриженный "под горшок", с густыми усами, будто вешалку проглотил, и та ему поперек плечей встала, апосля еще одну съел, и она здоровенный горб ему на левой лопатке выпятила.

-- Фридрих меня зовут, -- представился карлик, -- ты почто человечину жрать не гнушаешься?

-- Целесообразность, дедушка. Не пропадать же добру, которому уже не помочь...

-- Целе..кхм..безобразность? Прости старика, плохо слышать стал.

-- Вот и ты меня тролишь. -- вновь рассмеялся ГэГэ.

-- Называй как хочешь, -- вздохнул Фридрих, -- только невдомек мне: в том мире, из которого ты, эээ, выпорхнул, ничего не знают о доблести и чести?

-- А это тут причем? Не помню, но кажется не знают..или позабыли. Причем здесь это?

-- При главном, -- мягко, по отечески проговорил карлик, -- честь и доблесть сердца крепят, пущай и голодными иной раз оставляют..как сейчас в этой тюрьме. Они Гордость подпитывают, статус разумного существа блюдут, как же вы у себя без этого живете?

Сережа призадумался: "Честь и доблесть -- слова знакомые, и на деле боевыми товаришами показаны не раз, только отклик на них в душе своей он только что ощутил -- как укол иглой в сердце."

С уколом, полыхнули ограничительные руны на теле ГэГэ, и он явно ощутил их ослабление.

"Так вот на чем кольщик увязал их мощь!" -- догадался ГэГэ: "Ну нет...порушить руны совсем -- вспомнить все -- обнаружить в себе слабость -- податливость к боли...не время для этого..ой не время."

-- Ты, старик, этой ерундой мне рассудок не затуманивай, -- вслух произнес ГэГэ, -- ты слаб и голоден со своими честЯми и доблестЯми, а я сыт и румян, а что до цепей, так то временно...

-- Каждому свое, -- печально отозвался Фридрих, -- каждому свое. -- сказал, и отступил во тьму.