Работа с авторами стихов в редакции – воспоминания Н.К. Старшинова
Данная статья относится к Категории: Научно-популярная проза
Николай Константинович Старшинов долгие годы проработал в отделе поэзии популярного журнала «Юность» и имел возможность оценить авторов стихов «на потоке»:
«Ещё задолго до начала приема толпятся начинающие дарования в редакции журнала «Юность», у двери, на которой висит объявление: «Отдел поэзии. Прием авторов по средам и четвергам с 14 до 18 часов».
Я появляюсь в обозначенное время, прохожу сквозь живой коридор почтительно выстроившихся посетителей, и они всей накопившейся массой вливаются в мой тесный кабинет.
- Кто первый? - спрашиваю я, пристраивая на вешалку свой плащ. - Первый я, - говорит взволнованно и нервно светловолосый измождённый юноша. - Но у меня к вам конфиденциальный разговор. Мне хотелось бы поговорить наедине... Я подожду... Среди посетителей происходит замешательство. Они нерешительно мнутся у двери, перешептываясь друг с другом. Наконец ко мне подходит небольшого роста пожилой человек в синем ватнике. - Я вот тоже сочиняю стихи и рассказываю их, - говорит он ласково и стеснительно. - И тоже хочу пропечатать их в журнале. Давайте я вам их расскажу. Вот:
Уж видно так написано было на моем роду, Чтобы я над кирпичом век трудился. Я печки голландские и русские кладу, Потому что у своих родителей Пятьдесят пять лет назад печником родился.
Некоторые посетители отворачиваются, пряча свои улыбки. Некоторые не могут себя сдержать и откровенно фыркают. А я добросовестно объясняю автору недостатки его произведения. - Ну, а нельзя ли всё-таки как-нибудь их пропечатать? - просительно говорит человек в синем ватнике. - Они, конечно, нескладные. Это я понимаю сам и признаюсь. Где же мне... Я человек малограмотный... Но, может, все-таки пропечатаете?.. Так и напишите... Вот, мол, печник, а сам сочиняет стихи... - Нет, этого никак нельзя сделать. - Ну, никак-никак? - Да, никак-никак!
Человек в синем ватнике почёсывает темя, потом склоняется ко мне:
- Ну тогда, может, вы мне справочку дадите - так, мол, и так, сия дана в том, что Сизов Сергей Викентьевич лично сам своим собственным умом сочиняет стихи, а также рассказывает их. - Ну нет! - решительно возражаю я. - Таких справок мы не даём. Да и зачем она вам, эта справка? - Справочка-то очень нужна, дайте, ради Бога... - Нет, Сергей Викентьевич, не могу!
Человек в синем ватнике грустно топчется на месте, потом снова наклоняется ко мне: - Ну, а может, как-нибудь хоть один разок попробуете пропечатать их? Или хотя бы справочку... - Послушайте, - вмешивается в разговор один из посетителей, - вам же объяснили, что редакция справок не даст, это не домоуправление. И надо дать возможность другим поговорить с Николаем Константиновичем!..
Сергей Викентьевич поспешно раскланивается и выходит из кабинета, повторяя вполголоса: - Ну что такого... справочку... ведь можно же... или пропечатать... только раз... только разочек... Наконец все посетители покидают кабинет. Остаётся только измождённый светловолосый юноша. - Видите ли... - говорит он, нервно скручивая в трубочку блокнот и переминаясь с ноги на ногу. - Видите ли, я понимаю, как вам трудно приходится с нами. Но я не могу не обратиться к вам. Мне говорили о вас как о чутком человеке... Видите ли, я написал стих и, главное, посвятил его одной девочке из нашей школы... И главное, может быть, я что-нибудь написал не так. И главное, мне необходимо его напечатать... Пока я читаю стихи, юноша преданно заглядывает мне в глаза, пытаясь уловить, какое впечатление они производят на меня.
- Вы понимаете... - чуть не плача, говорит он после того, как я отвергаю их. - Вы понимаете, она мне сказала: «Смотри, вот Сережка Петухов пишет стихи и даже печатает их в стенгазете, он - поэт, и вообще он мне больше нравится...» Я смогу добиться её любви только с помощью стихов, и главное, с помощью напечатанных стихов. Ведь Сережка ни разу нигде не помещал свои стихи, кроме стенгазеты... Теперь я не знаю, что и делать?..
Совершенно подавленный, бледный юноша выходит из кабинета, беспомощно разводя руками... Некоторое время я сижу неподвижно, откинувшись на спинку стула и глядя в потолок. Мне жалко юношу, но что я могу для него сделать, чем помочь?..
Твёрдый стук в дверь возвращает меня к действительности. В кабинет входит стремительной походкой очередной посетитель. Он сухощав, мрачен. Чёрная повязка наглухо прикрывает его правый глаз. Он очень похож на того Билли Бонса, которого я ещё в детстве, до войны, видел в кинофильме «Остров сокровищ». - Стихи! - произносит он резко и лаконично. - Позвольте читать! - Мне необходима рукопись! - так же лаконично отвечаю я ему, невольно копируя его манеру говорить. - Рукописи у меня нет! - отчеканивает человек с черной повязкой. - Но я плохо воспринимаю стихи на слух! - А я постараюсь хорошо их продекламировать! - Мне нужна не декламация, а сами стихи! - Вы и получите стихи! - посетитель делает глубокий вдох, высоко запрокидывает голову и отчетливо произносит: - Лирика!.. - Подождите, - уже умоляюще говорю я. - Для делового разговора мне необходимо видеть их глазами... - Лирика! - уже угрожающе повторяет человек с черной повязкой и начинает её демонстрировать:
Когда увидел я впервые
Младой газели красоту -
Её уста, ланиты, выю –
Я сам вознёсся в высоту!..
- Минутку! - обрываю я декламатора. - Я сразу вижу, что стихи неудачны: и младая газель, и выя, и ланиты - все это взято из стихов прошлого, даже позапрошлого века. Человек с чёрной повязкой удивленно и резко отстраняется от меня. Его единственный глаз начинает лихорадочно вращаться, он не может сдержать свой гнев и, саркастически улыбаясь, говорит:
- Вас не устраивает то обстоятельство, что я свою любимую женщину сравнил с младой газелью?! А доступно ли вам вообще понимание прекрасного? Способны ли вы оценить по достоинству лирику Байрона, Шекспира, Пушкина, Жарова? Вам надо заведовать не поэтическим отделом, а мясной лавкой на Тишинском рынке!.. Да когда я читаю свои стихи на моем заводе, меня забрасывают букетами цветов, меня на руках выносят из зала!.. А вы...
И он твёрдым, почти строевым шагом выходит из кабинета, намного сильней положенного грохнув дверью.. Я вытираю пот со лба, пользуясь минутной передышкой. Но в коридоре уже слышны чьи-то мягкие вкрадчивые шаги.
О, так и есть!.. Дверь медленно открывается, и в кабинет вплывает высокий седой мужчина с огромной папкой подмышкой. Он мило и приветливо улыбается, показывая завидные для своего преклонного возраста белые зубы:
- Чельцов!.. Моя фамилия Чельцов!.. Вы, Николай Константинович, вероятно, забыли меня... Позволю напомнить о себе...
Я хочу сказать, что всё прекрасно помню, но не могу этого сделать, потому что Алексей Яковлевич Чельцов, которого я знаю уже второй десяток лет, не даст мне этого сделать:
- Позволю напомнить о себе... Я, конечно, человек уже не первой молодости, да, мне семьдесят пять лет, Но автор я, так сказать, начинающий... Материально я не нуждаюсь: я получаю персональную пенсию. Но я хочу хоть чем-то быть полезным родине, хочу быть при деле. Это все и побудило меня заняться поэзией... Прошу только не считать меня уж совсем новичком в ней... Нет, некоторые мои произведения уже увидели свет. Вот, например, - он достаёт пожелтевший от времени экземпляр «Строительной газеты» и истрёпанный журнал «Здоровье», - видите, я уже печатался... Правда, стихи невелики - всего по четыре строчки, но суть не в этом. Суть в том, что, можно сказать, мой дебют состоялся, и дебют, надо сказать, удачный! - Дорогой Алексей Яковлевич, - успеваю вставить я несколько слов, - эти публикации мне вы уже показывали в прошлый и позапрошлый раз!.. - Ах, вы даже помните их! - растрогавшись, восклицает Чельцов, и его лицо принимает блаженное выражение. - Это намного облегчит и укоротит наш разговор... Не волнуйтесь, я займу у вас всего две-три минутки. Мне, так сказать, нужно выяснить, есть ли сдвиги в моих поэтических делах? Ну, само собой разумеется, и попытаться донести некоторые мои лучшие, осмелюсь сказать, избранные произведения до широкого круга читателей, как это любезно сделали журнал «Здоровье» и «Строительная газета». Вот окиньте, пожалуйста, своим многоопытным взглядом хотя бы этот стишок...
Листья увядают,
Птицы улетают
В южные края...
- Дорогой Алексей Яковлевич, - говорю я, мельком взглянув на стихи, - вас и на этот раз постигла неудача: уж очень все это не ново, без поэтических находок, всё очевидно... - Вот как?! - удивленно вскидывает седые брови Чельцов. - А мне-то казалось, что здесь я как раз и нашёл что-то своё, сокровенное, так сказать, не открытое никем, неповторимое. Ведь только подумайте, это же надо обладать острым и наблюдательным глазом, чтобы заметить, что осенью облетают и увядают листья, а птицы отбывают в тёплые страны... Впрочем, вам виднее. Во всяком случае, я вам весьма благодарен за прямую и нелицеприятную критику... Кстати, - Чельцов задумчиво смотрит в потолок, - кстати, очень может быть, что в малых формах я не успел ещё набить руку. Давайте посмотрим мои опыты в эпическом жанре... У меня, могу вам сказать без ложной скромности, есть прекрасная, уникальная вещица. Поэма. Всего около тысячи строк. Но она доставит читателям огромное наслаждение. От этой вещицы был в полном восторге сам покойный академик...
- Помилуйте! - обрываю его я. - Но ведь эту поэму я уже неоднократно читал, и у нас о ней уже состоялся разговор. - Ах, видите, значит, и она вам запомнилась! - торжествуя восклицает Чельцов. - Я же говорил, что она в своем роде уникальна!..
Мне становится не по себе. Я знаю, что разговор с Чельцовым будет продолжаться ещё и час, и два. И прибегаю к средству, которое уже не раз меня выручало, - выхожу в соседнюю комнату и, чуть не плача, говорю сотруднику отдела писем: - Дорогой Витя, спасай! - Что? Опять Чельцов? - угадывает он весело. - Я сейчас... Возвращаюсь и свой кабинет. Тут и появляется мой спаситель: - Николай Константинович! - обращается он по-деловому ко мне. - Как же это вы забыли о летучке? Она в разгаре, а вас всё нет. Меня специально послали за вами. Давайте немедленно к главному! Я, как бы неохотно, поднимаюсь. - Ну ничего, ничего, - утешает меня Чельцов. - Не огорчайтесь, что наш содержательный разговор не доведён до конца, я бы даже сказал, оборван на самом интересном месте!.. Я вижу, вы и сами в нем заинтересованы не меньше меня. И я непременно зайду к вам в следующий четверг. Если вы будете так любезны, мы продолжим его... В крайнем случае, я могу даже зайти к вам домой - адресок-то ваш я уже знаю…
Когда через пять минут я, оглядываясь, пробираюсь в свой кабинет, у двери его меня ловит вернувшийся Сизов:
- Николай Константинович, я ещё на минутку, - говорит он, заходя в комнату и плотно прикрывая дверь. - Я вот о чем подумал: а может, мой стих-то напечатать где-нибудь в конце, в самом укромном местечке, в уголочке. Может, никто его и не заметит!.. Или же справочку... Вон у вас и бланки есть... Можно даже без печати... Так, мол, и так, Сергей Викентьевич Сизов сочиняет своим собственным умом...
- Никаких справок вам не будет! - обрываю я его. - Ну, говорите прямо: зачем она вам?! Сизов минуту колеблется, чешет темя, а потом говорит доверительно: - Справочка-то в собес нужна. Так, мол, и так. Сергей Викентьевич Сизов находится при деле... Понимаете? А я тем временем печки, печки буду класть. Налево, значит, налево!.. А то меня к тунеядцам причислят...
- Да как вам не стыдно! - не выдерживаю я. - Идти на обман! Приходить в редакцию, отрывать у людей время. Да узнай об этом собес... Сергей Викентьевич отступает и забивается в угол.
В это время раздается деликатный стук в дверь, и в кабинет входит худощавый пожилой мужчина в пенсне, держа в руке небольшой чемоданчик. Мой гнев уже прошел, мне даже неловко за мою вспышку, и поэтому я становлюсь особенно обходительным с новым посетителем:
- Вот, садитесь, пожалуйста, - предлагаю я ему стул. Он покорно садится и, не зная, с чего начать, растерянно смотрит то на меня, то на забившегося в угол Сергея Викентьевича. - Я вас слушаю, - ещё любезнее продолжаю я. Человек ставит на стол чемоданчик и, наклоняясь ко мне, вкрадчиво шепчет на ухо: - Мышки вас не беспокоят? - Что?! - отшатываюсь я от него и чувствую, как у меня в глазах загораются сумасшедшие огоньки. - Мышки, говорю, вас не беспокоят? Я окидываю посетителя ненавидящим взглядом: - Да как вы смеете издеваться надо мной! - уже кричу я. - Что я вам, мальчик, что ли?! Какие мышки?! Да знаете ли вы, что я завален рукописями по горло!.. Они снятся мне ночами!.. Уже больше года я сам не написал ни строчки!.. И моя жена твердит мне ежедневно, что я бездарь, бездарь, бездарь!..
Человек в пенсне ошеломлен таким неожиданным поворотом разговора. Он не может произнести ни слова и с застывшим от ужаса лицом открывает чемоданчик: - Вот, смотрите, у меня мышеловки... Вот стрихнин!.. - Стрихнин?! - злорадно восклицаю я и стремительно протягиваю руку к чемоданчику. Человек в пенсне торопливо отодвигает его, закрывает крышку и испуганно пятится к двери, беспомощно бормоча: - Я от санитарно-эпидемиологической станции... Я по борьбе с паразитами и вредными грызунами... - Да что вы мне морочите голову своими паразитами и грызунами! - уже не слушая его, выкрикиваю я...
Человек в пенсне, а за ним и Сизов мгновенно скрываются за дверьми. В коридоре утихают их поспешно удаляющиеся шаги. Наступает тишина. Тяжело дыша, я обмахиваю лицо первой попавшейся под руки рукописью.
В дверь снова стучат...».
Старшинов Н.К., Мой приёмный день / Что было, то было… На литературной сцене и за кулисами: весёлые и грустные истории о гениях, мастерах и окололитературных людях, М., «Звонница-МГ», 1998 г., с. 487-496.
Изображения в статье
Image by Devanath from Pixabay
Image by Meditation LIFE from Pixabay
Image by fotografierende from Pixabay
Image by Pexels from Pixabay
Image by Lynn Greyling from Pixabay
Image by StockSnap from Pixabay