Протокол московского кивка⁠⁠

Запах горелого кофе и сырого асфальта. Город еще отхаркивается остатками ночи, а здесь, в этом стеклянном аквариуме, уже начинается утренний ритуал. Шипение машины, глухой стук холдера, неразборчивое бормотание бариста. Фоновый шум, под который мое сознание медленно калибруется, нащупывая фокус.

И она.

День первый. Она — просто размытое пятно на периферии зрения. Силуэт в пальто цвета мокрого асфальта, застывший в ожидании своего латте. Фантом. Часть интерьера, не более одушевленная, чем фикус в углу. Я для нее — такой же фантом. Мы — две частицы в броуновском движении мегаполиса, случайно оказавшиеся в одном кубическом метре пространства. Полное, благословенное, взаимное небытие.

День второй. Мозг, эта проклятая машина по поиску закономерностей, регистрирует аномалию. Тот же силуэт. То же пальто. То же время. Взгляд цепляется на долю секунды дольше, чем предписано негласным кодексом большого города. Секундный сбой в матрице. Ее глаза — не успеваю разобрать цвет — встречаются с моими, и в этот миг между нами натягивается невидимая, тончайшая нить напряжения. И тут же обрывается. Мы оба ныряем обратно в спасительную анонимность своих телефонов. Но система уже взломана. Паттерн опознан.

День третий. Капитуляция перед неизбежностью. Воздух между нами становится плотнее. Кто-то должен выстрелить первым. Я забираю свой двойной эспрессо, поворачиваюсь, чтобы уйти. И в этот момент, подчиняясь не воле, а какому-то древнему, вшитому в подкорку рефлексу, я делаю это. Короткое, почти конвульсивное движение подбородком. Вниз-вверх. Она отвечает таким же.

Это не приветствие. Боже упаси. Это акт о ненападении. Квитанция о взаимном опознании, выписанная на языке тела. Системное сообщение, переданное без слов: «Я тебя вижу. Ты — предсказуемый элемент моего ландшафта. Я — твоего. Нарушений не зафиксировано. Продолжаем движение».

С этого дня мы обречены. Протокол активирован. Каждый день, в девять ноль семь, мы обмениваемся этим беззвучным паролем. Нельзя пропустить — это будет воспринято как аномалия, как враждебный акт. Но и сказать «привет» — немыслимо. Это потребовало бы взлома всей системы, перехода на другой уровень энергии, который разрушил бы хрупкую, элегантную эстетику нашего ритуала.

Мы киваем друг другу, как старые сообщники, не знающие ни имени, ни сути преступления. Я не знаю ничего о ней, кроме того, что она пьет латте и ее волосы пахнут дождем, даже когда на улице солнце. Она не знает обо мне ничего, кроме того, что я существую.

А потом она пропадает.

День первый ее отсутствия. Я по инерции ищу глазами серое пятно у стойки. Его нет. Сбой.

День второй. Тревога. Мой утренний эспрессо кажется слишком горьким. Пропущенный такт в музыке утра.

День третий. Пустота. Не эмоциональная. Физическая. Как фантомная боль по ампутированной привычке.

Из моей операционной системы удалили фоновый процесс. Бесполезный, не влияющий ни на что. Но его тихое, предсказуемое гудение было частью архитектуры моего утра. И теперь в этом месте — оглушительная тишина. Доказательство того, что самый страшный вид привязанности — это привязанность не к человеку, а к ритуалу. К его безупречной, успокаивающей, бессмысленной повторяемости.

Лучшие посты теперь только в ТГ:

https://t.me/kunstkameraabsurda