Опасная работа
..............
Вскоре произошел еще один случай, окончательно сформировавший моё понимание трудовой дисциплины, обязанностей и отношения с нынешними и будущими коллегами.
В своих хождениях по цеху я посещал бендежки, кандейки, нычки, логова, лежбища, кабинеты персонала, хаотично разбросанные по большой территории и разным отметкам цеха и общался с людьми. Не все обитатели нашего кондоминиума были интересны, не все имели достаточно свободного времени или желания общаться, да и цех не бесконечен.
В смену «с четырех» проводив большое начальство по домам, поиграв в шахматы, домино и начесав вдоволь язык, я вышел подышать воздухом на пустырь за цехом. Морозный зимний вечер и призрачный свет луны настраивали на лирический лад. Я смотрел на заснеженное поле, уходящее вдаль, припорошенное сажей и графитом. Ночное светило наполнило матовым сиянием монохромную картину, грязь и мусор были надежно скрыты полумраком от моих близоруких глаз. Я стоял и наслаждался жизнью.
Неожиданно пахнуло дымком. Где-то вкусно ели и весело проводили время. Я сощурился и углядел наискосок через поле приветливо мерцающий в ночи огонек. То, что мир не ограничивается нашим цехом и за его пределами тоже есть жизнь, я догадывался и строительные вагончики, стоящие чуть в стороне, видел и раньше, но про их обитателей пока еще не знал ничего. Территория не принадлежала нашему цеху, как и неведомые обитатели вагончика, что меня не смущало, так как все люди братья.
Я побрел через поле на огонек по едва видимой тропинке через широкий заснеженный пустырь.
За закрытой дверью вкусно пахло жареной колбасой и слышался веселый гомон голосов.
Я постучался, толкнул дверь и вошел. В помещении было жарко натоплено и накурено, стекла тут же запотели, я ничего не видел. Гомон голосов стих. Повисла тишина.
– Ну здравствуй милый человек. Проходи, гостем будешь, – произнес хриплый голос.
– Начальничек пожаловал, – произнес еще один голос. Гундосые, с издевкой, нотки мне не понравились, но отступать было поздно.
– Да из него такой же начальник, как из тебя пианист, – вмешался в разговор бас.
– Ты сядь, сядь, мил человек, коли пришёл, - снова сказал Хриплый вставая. – В ногах правды нет.
Сквозь затуманенные стекла я видел, как тень поднялась и переместилась куда-то в темный угол. Следом за нею поднялась еще одна. За длинным столом образовалась двойная брешь. Повинуясь, я сел на освободившееся место, нагретое задницей ушедшего Хриплого.
Чувствуя, что что-то пошло не так, я снял очки. С моими небольшими, но ощутимыми диоптриями в полутьме вагончика, освещаемого одинокой тусклой лампочкой и сполохами пламени из открытой топки стоящей в углу печи, вместо лиц я видел бледные размытые тени. Надеясь, что моё громко бухающее сердце не звучит как набат в тишине, нарушаемой только потрескиванием поленьев, я не спеша протер стекла и осмотрелся ничего не видящими глазами.
Надевать очки я не торопился и не потому, что надеялся сохранить их в этой явно крайне пренеприятной ситуации, в которую по собственной дурости угодил, а потому, что просто боялся того, что мог увидеть.
– Зачем зашел, если в гости не звали? По делу али так? – спросил Хриплый из темного угла. – Не молчи, давай о делах наших скорбных покалякаем.
Опять повисла нехорошая тягучая пауза. На спине у меня выступил холодный липкий пот.
– Я слесарь четвертого разряда из третьей ремонтной бригады первого конверторного цеха, – более-менее ровным голосом выдал я вместо приветствия. – А к вам, добрые люди, зашел на огонек и колбасный дух, уж очень аппетитно пахнет.
Неожиданно с дальнего конца стола в разговор вступил другой, едва видимый в близоруком тумане собеседник:
– Да это ж Василич с ККЦ, – сказал он.
Майка у меня на спине давно промокла и я чувствовал, как ручьи пота начинают стекать в трусы. «Лучше бы сдриснул прямо от дверей через поле, как заяц», запоздало с сожалением подумал я.
– Василич, – задумчиво протянул из темноты Хриплый. – Ну спой что-нибудь, Василич.
Тишина сгустилась.
«Безумству храбрых поем мы песню» – выдала неожиданную и не совсем уместную подсказку мечущаяся в панике мысль. С другой стороны, выбор у меня и так невелик, да и спеть велели. Петь я не умел, но разговорный жанр всегда был моей сильной стороной. Пришла пора зайти с единственной, но, как я надеялся, хорошей карты.
– Щас спою, – с отчаянной наглостью сказал я и сбацал короткую забористую историю из студенческого фольклора.
Повисла неопределенная пауза.
Хуже не будет, подумал я и добавил:
– Спеть я могу еще, а под водку даже сплясать.
И выдал вторую байку.
– Выпьешь? – спросил Хриплый из угла.
– Нальете – выпью, – ответил я.
– Это и я так могу, – подал голос Гундосый. – Вот как-то раз на пересылке под Минусинском…….
Я незаметно выдохнул и надел очки.
Центр вагончика занимал самодельный, сколоченный из перевернутых паллет и накрытый плитой ДСП стол, уставленный тарелками и бутылками. На краю дымила пепельница, рядом с нею валялась замусоленная колода карт. За столом сидело шесть человек, Хриплый лежал на диване, который стоял в дальнем углу у пышущей жаром печи. Его лицо было скрыто в тени. Около дивана, в кресле в полумраке развалился еще один человек.
Я уже разменял третий десяток и успел повидать за свою жизнь немало разных людей, но таких, сразу столько и в одном месте видел впервые.
Напротив меня матерый плечистый обладатель баса большущей финкой с наборной рукоятью из цветного плексигласа, зажатой в татуированных синих пальцах, ловко пластал колбасу. Рукава его рубахи были закатаны, мышцы на предплечьях играли буграми и синими куполами.
Гундосый, оказавшийся расписным чернявым парнем, с блеском в глазах продолжал рассказ. Историю явно слышали уже не раз и слушали его невнимательно.
Сосед слева, коренастый мужик с заячьей губой, поставил передо мной стакан, мелькнув синими перстнями. Сосед справа плеснул туда на два пальца водки. Бугай напротив докончил резать колбасу, наколол на финку кружок, положил его на корку хлеба и ножом пододвинул бутерброд ко мне. Я замахнул водку одним глотком, закашлялся, закусил полученным бутербродом и исполнил пару анекдотов про студенток.
Хриплый на диване что-то буркнул и отвернулся к стенке.
Бывалый народ за столом зашевелился, зазвенели стаканы. Бас напротив раскидал кружки колбасы и мне плеснули еще на два пальца водки. Остатки с бутылки разлили по кругу.
– Ну, вздрогнули, – прогудел Бас и опрокинул полстакана водки в рот. Кадык на мощной шее даже не дернулся.
Под смех новых собутыльников я опять поперхнулся своей жалкой дозой, продавил пойло Докторской и приготовился выступить на бис.
Открыть рот я не успел, так как сосед справа, оказавшийся обладателем приятного тенора, продолжил рассказывать какую-то историю, которую, я, похоже, прервал своим появлением. Потекла беседа.
На столе появилась еще одна бутылка водки. Стали разливать. Я машинально прикрыл свой стакан ладонью. На водку я всегда был слаб, но об этом позже, и уже принятая суммарная половина стакана, помноженная на стресс, отдавалась в голове.
– Чё-та это не по понятиям будет! – Чернявый зло уставился на меня.
Обосраться я не успел. Мужик, сидевший в кресле в темном углу около печки сказал:
– Василич весь не по понятиям. Плесните ему чайку.
Чернявый метнулся к печке и вернулся с чайником. Вместо водки мне налили на треть заварки. «Бас» добавил в стакан еще треть кипятку. Мы выпили и закусили.
Я сидел в этом странном вагончике, слушал беседу новых знакомых, иногда сам рассказывал что-то. Все происходящее наблюдалось как бы со стороны, алкоголь шумел в голове, размывая картину мира. Лица то вырисовывались четче, то расплывались, пугающие вначале черты трансформировались в узнаваемые, делались рельефнее и понятнее.
Потом налили еще. Я пропустил чай. Потом я пропустил водку и выпил горький крепкий чай.
Наконец беседа угасла, угли в печи прогорели, тяжелый хмельной дух повис в прокуренном вагончике. Бас запел незнакомую грустную песню из репертуара их мира, дирижируя сам себе сверкающим лезвием. Все молчали.
Песня закончилась.
– Ну, мне пора, – сказал я и начал искать очки и каску. Очки нашлись в кармане фуфайки. Сосед слева вытащил из-под лавки каску и надел ее на меня.
– Василич, на посошок? – спросил «тенор».
Пришлось еще раз выпить.
Когда я был уже в дверях, раздался хриплый голос с дивана: – Ну ты это, заходи если что.
Я вышел на волю.
Звезды сияли в холодном ночном небе. Тропинку я не нашел и подогретый водкой, брел на огни цеха прямо через целину, увязая в сугробах. Кривая цепочка следов отмечала мой путь.
Почти у самого цеха дорогу мне преградили две тени.
– Ты где был? – спросил Широкий. – Мы тебя уже третий час ищем, Шерхан в ярости.
– Ты что, пил? – спросил Брек.
– Был там, пил с ребятами, – честно ответил я, махнул рукой в степь и икнул.
Лучи фонарей, ослепив, уперлись в лицо.
– С какими еще ребятами? – спросил бригадир.
Имена ребят в голове как-то не отложились, поэтому я опять икнул и сказал:
– С этими, ик, такими, ну ик, синими.
И попытался неуверенными жестами показать какие ребята и где они синие. Пальцы заплелись, язык тоже. Я широко махнул рукой в поле и произнес:
– Хер их знает, урки какие-то наливали.
И побрел в нашу бендежку. Бригадир с напарником молча шли следом.
Часы показывали одиннадцать вечера, смена подходила к концу. Я сел на скамейку в углу, надвинул на глаза каску и провалился в сон.
Из дрёмы меня вырвал громкий хлопок двери. В кабинет залетел красный Шерхан, увидел меня, вспушил щетку тараканьих усов:
– Ты где шлялся?!!! Тебя вся смена ищет!
Я молчал и сонно смотрел на него. Горластый татарин повел носом и опешил:
– Ты что пил? Так он еще и пьяный? – набросился он на Брека. – Кто ему наливал?!!! – заорал борец за трезвость.
– Уралбанда, – ответил бригадир.
«Сдал сука, завалю падлу» – сквозь пьяный морок пробурчал в моей голове чужой голос.
В этот момент моя Сфера Отрицания сама собой заармировалась понятиями.
Организацию субподрядчиков, квартировавшую на территории завода, называли Урал-чего-то-там-ремонт. Название периодически менялось и всякий раз звучало длинно и никто его толком не помнил. Все называли ее Уралбанда.
Специфика металлургического производства такова, что некоторые работы невозможно выполнить в человеческих условиях. Зима в Сибири и так не сахар. Мороз, лютый пронизывающий ветер, раскаленное докрасна оборудование, едва не кипящая смазка, удушающие газы, прорывающиеся изо всех щелей, помноженные на невероятную спешку непрерывного цикла производства требовали, чтобы работа была сделана во что бы то ни стало и быстро.
Адские условия компенсировались царской зарплатой и невероятным графиком. Система оплаты была аврально-аккордно-сдельной. За нечеловеческий труд, продолжавшийся от силы сутки-двое в месяц, но выполняемый за один присест без перерыва, платили столько, что оставшееся время можно было не работать.
Выдерживали только матерые, продутые всеми ветрами и прокаленные суровой природой бывалые мужики. Каторжные нагрузки, нешуточные деньги и прилагавшаяся вольница, провели селекционный отбор, сформировав этот странный рабочий коллектив, полностью состоявший из сине-синих амбалов. Амбалы не любят работать, но это не значит, что не умеют. Людская молва иногда врет.
От сумы и от тюрьмы не зарекайся, гласит народная мудрость.
Так я усвоил, что люди бывают очень разные, но найти общий язык можно со всеми.
Ашерханов поступил по понятиям и меня не тронули. Широкий отвел датого коллегу в душ, где за полчаса под струей ледяной воды я пришел в норму и укатил домой.
Странный полустудент, полуслесарь в белой каске, которому кивает сам начальник и перед которым обнажают головы крысы из Отдела труда, вдобавок бухающий с Уралбандой, полностью выпал из понятной системы.
Впрочем, чувство меры мне не было чуждо и излишне прочностью приобретенной Сферы, я не злоупотреблял. Я по-прежнему вел размеренную жизнь, перемещался по цеху руководствуясь своими соображениями, играл в домино, шахматы, слушал умного Львовича, записывал за опытным Бреком, помогал рукастому Широкому, заходил в бендежки к сталеварам, разливщикам, каменщикам, шиберщикам. Я был любопытен.
К Уралбанде я тоже ходил. Не часто, но раз было сказано «Заходи если что», то почему бы и нет.
Водку я больше не пил. Мне наливали чай. Постепенно кипятка в чай плескали все меньше и меньше. Я научился пить чифирь, играть в буру и дважды больно порезал палец, пытаясь вслед за «Заячьей губой» повторить виртуозный этюд с фигурным тыканьем финкой вокруг растопыренной пятерни.
– Не твой размер, Василич, – сказал Бас, забирая нож, смотревшийся в моей ладони как кинжал, а в его лапе как пилка для ногтей. Неожиданную щедрость проявил Чернявый, подарив маленькую, искусно обработанную заточку из медицинской стали, похожую на ланцет хирурга с удлиненным лезвием и укороченной рукояткой. Холодная узкая «рыбка» ладно лежала в ладони.
Отдариться мне было нечем, я расплачивался байками из моего мира и рассказами про то, как наши космические корабли бороздят просторы вселенной.
Свежие уши всегда в цене. Я вежливо слушал непростые жизненные истории их мира, кивал, с изумлением смотрел на иллюстрации, которыми подкреплялись рассказы. Монохромная синева картинок компенсировалась разнообразием и отшлифованным долгими годами опытом сказителей.
Хриплый в общении почти не участвовал, все больше отлеживаясь на диване. В более-менее длинный разговор он вступил лишь однажды и то не со мною.
Как-то, уже под лето, дверь вагончика открылась и на пороге показался пацан чуть старше меня. Каска на нем была красная, очки имелись. Я сидел без каски. Глаза новоприбывшего заметались, округлились, он поспешно снял очки и близоруко уставился на нас.
– Ну здравствуй милый человек. Проходи, гостем будешь, – произнес Хриплый.
– Начальничек пожаловал, – поддержал его Чернявый.
От вошедшего отчетливо завоняло кислым запахом страха.
– Да из него такой же начальник как из тебя балерина, – рыкнул Бас.
– Сядь, сядь, мил человек, коли пришел, – снова сказал Хриплый. – В ногах правды нет.
Хриплый лежал на диване. Свободных мест за столом не было.
Пацан потянул носом и близоруко уставился в дальний угол вагончика.
– Я ваш новый мастер, – неуверенно промямлил он. – И я не позволю распивать спиртные напитки в рабочее время и лежать без дела, – голос предательски сорвался в фальцет.
Потом выдержал паузу и добавил: – Иначе я на вас подам докладную записку.
– А я ребятам ящик водки поставлю и тебя, сученыш, вообще не найдут, – не вставая с дивана буркнул Хриплый.
Глаза парня приняли совершенно шальное затравленное выражение. Он надел очки и стал похож на зайца из мультфильма про Винни-Пуха. Я тоже был в очках и он уставился на меня, зацепившись за знакомый в этом чужом для него мире предмет. Я снял очки и сказал:
– Послушай хороший совет, прямо сейчас сдрисни и уходи полями.
Хлопнула дверь и молодой специалист исчез.
Так я спас человеческую жизнь и сделал для себя выводы: найти общий язык можно со всеми, но не со всеми его нужно искать, береженого бог бережет.
Больше я к Уралбанде не ходил.
Начало тут
Заходите, вам понравится :-)
Продолжение тоже имеется