Матрёшка Памяти⁠⁠

2. Тонкий лёд

Самое страшное — не обвинение в убийстве. Самое страшное — сомнение.

Сначала оно крошечное, размером с песчинку, застрявшую под веком. Ты смахиваешь её, трёшь глаз, убеждаешь себя, что всё в порядке. Но потом песчинка превращается в валун, который невозможно игнорировать. Он лежит на твоей груди, не даёт дышать, давит своей неопределённостью.

Я сидела на кухне, обхватив руками чашку с чаем, и пыталась вспомнить каждую деталь того дня, когда умер Алексей. Мы не виделись с ним две недели. Я была на конференции в Сколково, презентовала нашу технологию потенциальным инвесторам. Выступала в дискуссии "Этика цифрового сознания". Ирония, да.

Помню, как парковала машину у конференц-центра. Как проверяла макияж в зеркале заднего вида. Как нервничала перед выходом на сцену, поправляя невидимые складки на платье. Как сбилась на третьем слайде презентации и импровизировала, делая вид, что так и задумано.

Алексей должен был присоединиться, но в последний момент отказался. «Мигрень», — сказал он по телефону безжизненным голосом. Я не придала этому значения, у него часто болела голова в периоды стресса, а последние недели были именно такими. Наш конфликт о будущем компании обострялся с каждым днём.

После конференции я осталась на фуршет. Выпила два бокала шампанского. Познакомилась с представителем инвестиционного фонда, который предложил встретиться на следующей неделе. Обменялась контактами с профессором нейроэтики из Оксфорда. Сделала селфи с министром цифрового развития.

Потом поехала в отель. Заказала ужин в номер. Посмотрела две серии "Короны". Уснула под бормотание телевизора.

На следующий день провела ещё две встречи, а вечером вернулась в Москву. Зашла в супермаркет, купила продукты на неделю. Приехала домой, распаковала чемодан. Запустила стиральную машину.

Когда я вернулась в Москву, мне позвонила его сестра. Рыдая, она сообщила о его смерти. Я помню, как сползла по стене на пол, как онемели пальцы, как не могла вдохнуть. Помню, как выронила телефон, и он с грохотом упал на паркет, как отлетела задняя крышка.

Но была ли я в его квартире в тот день? Нет. Точно нет. Я никогда...

И тут в моей памяти возникло странное мерцание. Как помехи на экране старого телевизора. Мимолётная вспышка: я стою у двери его квартиры, достаю ключ из сумки...

Нет. Этого не было. Не могло быть. Я бы запомнила.

Память — странная штука. Особенно когда ты зарабатываешь на том, что продаёшь её кусочки.

Три года назад мы с Алексеем создали технологию «Эмошеринг» — систему, позволяющую записывать не просто изображение и звук, а полный эмоциональный опыт. Мысли, чувства, тактильные ощущения — всё, что происходит в момент записи. Нейроинтерфейс считывал активность мозга и преобразовывал её в код, который можно было воспроизвести через VR-гарнитуру. Пользователь буквально проживал чужие воспоминания, как свои собственные.

Разработка заняла два года. Сначала были бесконечные эксперименты, тесты, неудачи. Алексей, гениальный нейрофизиолог с докторской степенью, создавал алгоритмы декодирования нейронных сигналов. Я отвечала за интерфейс, за то, как пользователь будет взаимодействовать с технологией. Мы работали по 16 часов в сутки, забывая есть и спать. Алексей шутил, что наши мозги настолько синхронизировались, что мы скоро начнём читать мысли друг друга без всяких интерфейсов.

А потом наступил прорыв. Первая успешная передача эмоционального опыта от одного человека к другому. Алексей записал своё воспоминание о первом прыжке с парашютом, а я, надев гарнитуру, пережила его, свист ветра в ушах, головокружительный восторг свободного падения, короткий момент паники, когда дёргаешь кольцо, и внезапное облегчение, когда купол раскрывается.

Это было... волшебно. Впервые в истории человечества кто-то буквально побывал в шкуре другого. Не метафорически, не через описание или изображение, а по-настоящему.

Мы поняли, что создали нечто революционное. Нечто, что изменит самоосознание человечества.

Я стала первым публичным «донором памяти». Моя аудитория могла почувствовать, каково это — выступать перед тысячами людей, летать на параплане, влюбляться, расставаться, радоваться мелочам. За три года количество моих подписчиков выросло с нуля до миллиона.

Разумеется, возникли и этические вопросы. Что если кто-то использует технологию, чтобы записывать интимные моменты без согласия? Что если эмоциональные записи будут использоваться для манипуляций? Что если технология попадёт в руки маркетологов, которые будут продавать не просто идею товара, а чувство счастья от его использования?

Мы с Алексеем разработали строгие протоколы безопасности. Система работала только с добровольного согласия. Записи можно было редактировать, удаляя слишком личные моменты. Каждый пользователь имел полный контроль над своими эмоциональными данными.

Конечно, я не делилась всем. Система позволяла редактировать записи, удалять слишком личные моменты. Я создавала аккуратно отфильтрованную версию своей жизни, яркую, насыщенную, но безопасную. Мои подписчики могли пережить восторг от красивого заката, но не депрессию, которая накрывала меня тёмными зимними вечерами. Они чувствовали моё волнение перед важной встречей, но не панические атаки, когда я просыпалась в три часа ночи, задыхаясь от беспричинного ужаса.

По крайней мере, я так думала.

Внезапно зазвонил дверной звонок. Я вздрогнула. Три часа ночи кто мог прийти в такое время?

Осторожно подойдя к двери, я посмотрела в глазок. Никого. Может, показалось?

Я уже повернулась, чтобы уйти, как вдруг звонок раздался снова. Короткий, настойчивый. Я снова глянула в глазок — пусто.

— Кто там? — спросила я, стараясь, чтобы голос звучал уверенно.

Тишина. Затем шорох, как будто кто-то провёл пальцами по двери.

Я тихо отступила в глубь квартиры, схватила телефон. Вызвать полицию? Но что я скажу? "Кто-то звонит в мою дверь и не отвечает"?

Звонок раздался в третий раз. Теперь настойчиво, без пауз — дррррррррр!

Я подпрыгнула от неожиданности и выронила телефон. Экран треснул.

— Чёрт! — я наклонилась, чтобы поднять его.

И в этот момент мой телефон завибрировал, вырывая из панического ступора. Сообщение от неизвестного номера, высветившееся даже на треснувшем экране:

«Загляни в свой аккаунт. Раздел «Скрытые записи». Пароль: А1ех1us_В».

Я похолодела. Это был наш с Алексеем секретный пароль для тестовых версий программы. Тот, о котором знали только мы двое. Мы использовали его на ранней стадии разработки, когда только экспериментировали с передачей эмоций. А1ех1us — его никнейм из студенческих времён, В — первая буква моей фамилии.

Дрожащими пальцами я разблокировала ноутбук и вошла в административную панель «Эмошеринга». Там было множество разделов — "Опубликованные записи", "Черновики", "Аналитика", "Монетизация". И в самом низу списка "Скрытые записи". Раздел, который я добавила по настоянию Алексея как резервное хранилище на случай технических сбоев. В нём должно было быть пусто, я никогда не использовала эту функцию.

Но там было 43 файла.

Я в недоумении уставилась на экран. 43 записи, о которых я ничего не знала. Первая датирована днём запуска платформы, последняя вчерашним днём.

Самый свежий файл датирован вчерашним днём, 22:17. Я в это время была дома, готовилась к стриму. Или нет?

Почему-то мне вдруг стало трудно вспомнить, что именно я делала вчера вечером.

С колотящимся сердцем я нажала на воспроизведение последней записи и надела нейрогарнитуру, тонкий обруч с электродами, который считывал активность мозга и передавал эмоциональные сигналы.

...Мгновение дезориентации, и я оказалась в своей спальне. Я смотрела на себя, спящую. Ощущение было жутким. словно я парила над собственным телом, наблюдая со стороны. Моё лицо во сне выглядело расслабленным, почти детским. Я перевернулась на другой бок, что-то пробормотала.

В голове звучал голос, но не мой. Мужской. Знакомый до боли.

«Она ничего не подозревает. Думает, что контролирует систему. Но это я создал алгоритм. Я внедрил параллельную запись. Каждое её воспоминание дублируется в облаке, к которому есть доступ только у меня. И у тебя, если ты смотришь это. Если со мной что-то случится — ты знаешь, кого винить. Моя милая Мария не такая безобидная, какой кажется».

Я сорвала гарнитуру, задыхаясь от ужаса и отвращения. Это был голос Алексея. Запись, которую я никогда не делала. Запись, о существовании которой даже не подозревала.

Но технология работает только с мозгом владельца нейроинтерфейса. Невозможно записать чужие эмоции. Если только...

Если только Алексей не модифицировал систему так, чтобы она могла делать записи без моего ведома. Чтобы нейроинтерфейс работал в пассивном режиме, постоянно считывая данные моего мозга, даже когда я не активировала запись.

Это было бы грубейшим нарушением всех этических принципов, на которых строился наш проект. Вторжением в личное пространство, которое я не могла ему простить. Если, конечно, это действительно сделал он, а не кто-то другой, получивший доступ к системе.

Я проверила метаданные файла. Он был создан с моего аккаунта, с моего устройства. Но я точно не делала эту запись.

А что, если я сделала её... и не помню?

Что, если Алексей каким-то образом модифицировал не только систему записи, но и мою память?

Эта мысль была настолько абсурдной, что я рассмеялась вслух. В пустой квартире мой смех прозвучал неестественно громко, почти истерично.

— Ты сходишь с ума, Мария, — сказала я своему отражению в тёмном экране ноутбука. — Технологии не могут стирать воспоминания. Это научная фантастика.

Но голос в моей голове, тот самый голос сомнения, который поселился там после обвинения в убийстве шептал: "А что, если могут? Что, если всё, что ты помнишь, лишь то, что тебе позволено помнить?"

Я снова надела нейрогарнитуру. Нужно было просмотреть остальные записи. Все 43. Только тогда я смогу понять, что происходит.

Только тогда я смогу быть уверена, что не убивала Алексея.

По крайней мере, я надеялась на это.

Продолжение следует...