Мать Севера: Голый край - 3⁠⁠

Снег выпал спустя два месяца, если я ничего не напутала со счетом. Мама закутала меня в теплую шкуру и вынесла на улицу, когда начался снегопад. Люди в деревне радовались приходу зимы, несмотря на то, что для них это, вероятно, означает приход голодных времен. Впрочем, тут я не уверена, ведь я так и не увидела, возделывают ли они поля и дошли ли они вообще до такого уровня развития. Хотя хлеб-то они откуда-то достали…

По улице, уже припорошенной снегом, бегала детвора. Малышня самых разных возрастов в этот короткий миг смены теплого лета на холодную, снежную зиму наконец-таки не разделялась по полам — все, и девочки, и мальчики, играли вместе. Бросались снежками, собирая голыми ладошками жалкие крохи снега с земли, смеялись и радовались жизни. Где-то внутри я даже почувствовала легкий укол зависти — я тоже так хочу! Увы, но в моем текущем состоянии я могла разве что ползать, куда уж мне бегать.

Мы прогулялись с мамой по деревне. Везде кипела жизнь, будто бы люди вокруг лишь больше оживились с приходом холодов. И, что удивительно, почти все они были очень уж легко одеты для такого сезона — многие и вовсе не поменяли легких рубах, которые носили летом! Проходя мимо особенно большого дома, мама остановилась, увидев на крыльце женщину в длинном темно-зеленом платье и с меховой накидкой на плечах. Ее морщинки у глаз, казалось, делали ее похожей на добрую, заботливую бабушку, а теплая улыбка и легкий кивок в ответ на поклон мамы дали мне понять — это либо глава деревни, либо его супруга.

— Здравствуй, мудрая Офа! — с привычной улыбкой на лице поздоровалась мама.

— Здластуй! — повторила я. Все же некоторые звуки давались мне с трудом из-за отсутствия нормального набора зубов.

— Гуу винтерь вам, мать и дочь. Ты решила шаво ее мне, слютт?

— Мы просто проходили мимо, но я трорьяг Майя будет рада поговорить с вами.

Я уверенно кивнула. Все же стоит пока что строить из себя смышленую милашку, которая всем нравится.

— О, правда? — Офа улыбнулась. — Я фьор ленгга хотела бли кьент с тобой, Майя.

— Ох, простите, мудрая Офа. Она еще не знает таких слов…

В ответ на извинения моей матери женщина тихо засмеялась.

— Нет нужды извиняться! Ваша дочь утролле сматт! На своем веку я еще не слютт детей, которые бы разговаривали в зекс монттар.

— Майя сматт! — гордо улыбнулась я и игриво показала язык. Надеюсь, что я поняла контекст разговора верно.

Мама и Офа засмеялись.

— И как ты чувствуешь себя, маленькая? — женщина подошла к нам и ласково погладила меня по щеке.

— Я хорошо, люблю кушать рыбу и хлеб, — улыбаясь, ответила я и миленько засмеялась.

Офа явно была довольна таким ответом.

— Ты станешь хорошей девушкой, Майя. И прекрасной кунна и матерью.

— Майя не мама, нет! — возмутилась я. Еще чего?! Вдруг из меня еще один Дима вылезет, а мне потом отдуваться!

Прежде чем Офа сказала еще хоть слово, я почувствовала то, чего не ощущала уже долгое время. В носу странно защекотало, и я громко чихнула. Будь я постарше, за такую грубость на меня бы как минимум косо посмотрели, но сейчас я младенец, поэтому мне все прощается.

— Видимо, Майе пора домой, — улыбнулась напоследок Офа. — Хорошего дня вам, мать и дочь.

Мама еще раз поклонилась, и мы пошли домой.

Уже когда мы подходили к нашему скромному жилищу, я почувствовала неладное. Холод, который до этого лишь приятно колол щеки, теперь разливался по телу, и я начала мелко дрожать. Мама не могла не заметить этого, когда раздевала меня.

— Боги… Ты вся горишь! — с ужасом в голосе произнесла она, испуганно глядя мне в глаза, когда приложила ладонь к моему лбу. — Майя, полежи пока здесь! Не вставай!

Мама быстро укрыла меня шкурой и выбежала из дома. Полежать на месте? А чего мне еще делать? Меня знобит, это ясно как божий день. В теле дикая слабость, и я то и дело чихаю. Все лицо уже в соплях, мерзость. Ну и где эта женщина, когда она так нужна? Я в соплях вся, мама!

— Мама! Мама! — закричала я. От ощущения собственной беспомощности мне стало по-странному грустно, и я не смогла сдержать громкого плача. — Мама-а-а!

Буквально через полминуты мама ворвалась в дом, едва не сняв дверь с петель. За ней бежал Шаман, который помог ей подняться с колен, когда она упала около моей кроватки.

— Майя, Майя, тш-ш-ш… — чуть ли не в слезах дрожащим голосом принялась успокаивать меня она.

Рукавом платья она стала вытирать мое лицо, но я лишь больше чихала.

— Привет, Майя, — хитро улыбнулся Шаман. — Блю сик, м?

— Привет, какашка, — к сожалению, других оскорблений я не знала. — Уйди!

Шаман громко засмеялся, дом наполнился звуком его басистого, слегка хриплого смеха.

— Конечно уйду! Так, Хельга, отойди-ка.

Мама послушно отошла от моей кроватки, положив меня обратно. Шаман приложил руку ко лбу, и я почувствовала, что несмотря на мою беспричинную нелюбовь к этому кадру сейчас он, возможно, единственный, кто может не дать мне умереть еще во младенчестве.

— Она горячая. Хельга, неси тряпку и холодную воду.

— Да! — энергично кивнула мама и убежала прочь, прихватив пустую бадью.

Я осталась наедине с Шаманом. Он ничего не делал, лишь вглядывался в мои глаза, будто бы все еще пытаясь понять, что скрывается за милых личиком ребенка.

— Почему ты такая сматт, Майя? — вдруг спросил он.

— Что такое сматт? — тяжело дыша, ответила я, а он в ответ приложил два пальца к своему лбу, а затем к моему. — А-а, умная! Я умная, да!

— Но как? Маленькие дети, как ты, только учатся ползать, а ты… Ты ведь не просто повторяешь слова, да?

— Майя понимает и учится. Мне нравятся слова и хлеб с рыбой.

Шаман улыбнулся, глядя на меня, а затем залился звонким смехом. Как раз в этот момент в дом ворвалась мама, расплескивая колодезную воду во все стороны, и подбежала к нам.

— Вот. — она поставила бадью с тряпкой на боку.

Шаман грубыми, сильными руками вымочил и отжал тряпку. Холодная, нет, ледяная ткань прикоснулась к моему лбу, и я зашипела, зажмурившись.

— Ай! — возмутилась я.

— Тише, все хорошо, Майя. Посмотрим…

Он отошел от моей кроватки, оставив холодную тряпку на моем лбу. Подойдя к столу, он поставил на него наплечную сумку из плотной светлой ткани и принялся рыться в ней. Вскоре он достал из нее связку каких-то трав и на тоненькой веревочке подвесил к потолку.

— Огонь, огонь… — повторял он про себя, подходя к печке.

Короткой палочкой с пояса он поковырялся в тлеющих углях, и вскоре она тускло загорелась. Шаман поднес ее к связке трав под потолком, зажигая их, и тут же потушил, задув. Теперь они просто тлели, выделяя едкий дым, запах которого ударил мне в нос смесью полыни, цветов и чего-то еще.

— Это поможет. Но еще… — он снова стал рыться в своей сумке. — Только для Майи, другим бы не дал.

Он протянул маме маленький мешочек.

— Это чай. Пусть пьет горячим два раза в день. Начните сейчас.

— Спасибо вам, Хьялдур, спасибо… — со слезами на глазах, мама крепко обняла Шамана. — Спасибо!

В ответ он лишь засмеялся и похлопал маму по спине могучей ладонью.

— Блё фрисса снарт, Майя! — сказал он на прощание, выходя из дома.

Ярко горел в очаге огонь. Не перестаю удивляться тому, как ловко устроена вся система — по сути, это костер прямо дома. Он обложен камнями, а над ним находится самая настоящая вытяжка с трубой! Очень умно для людей, которые пользуются каменными орудиями.

Над пламенем висит почерневший от копоти котелок. Он явно достался нам не от местных — в конце концов, я еще ни разу не видела, чтобы хоть кто-нибудь в деревне обрабатывал металл. Я слышу, как в нем закипает вода, пар поднимается вверх, и его затягивает в вытяжку. Травы под потолком почти полностью истлели, но дым от них заполнил комнату и никуда не денется добрую неделю.

Мама посадила меня в вертикальное положение и поднесла к губам глиняный стакан. Было видно, что ей больно держать настолько горячую посуду, но она, казалось, не обращала никакого внимания на боль, отчаянно желая помочь своему ребенку.

Запах, кстати, у чая был отвратительным.

— Бе! — я высунула язык.

— Майя, пожалуйста, попей… — взмолилась мама и стала дуть на горячую жидкость, остужая ее. — Ну же, тебе станет лучше.

Я тяжело вздохнула и подняла взгляд в потолок, но в конце концов послушно стала пить эту гадость. Вкус был ничем не лучше запаха, и дико хотелось отрыгнуть все выпитое, но в глубине души я понимала, что это — единственное доступное лекарство, и от этого зависит моя жизнь.

Всю ночь меня лихорадило. Мать не отходила от моей кроватки и все время вытирала мне лоб холодной мокрой тряпкой, а потом стала обтирать ей меня всю.

Второй раз пить эту бурду не пришлось. Я проснулась в отличном самочувствии и смогла, наконец, дышать обеими ноздрями, не чувствуя литров соплей в носу. Мама спала прямо на полу, положив голову на мою кроватку. Было видно, что она сильно устала за эту ночь.

Поднявшись со спины, я подползла к ней, обняла за тонкую шею и поцеловала в щеку. Мама медленно разлепила глаза, просыпаясь, и улыбнулась.

— Спасибо, мама, — прошептала я ей на ухо, и она обняла меня в ответ.

***

Прошел еще месяц, и мои опасения в какой-то мере подтвердились.

У нашей деревни была еда, однако в один из дней моя мать с головой укрыла меня шкурой, когда я проснулась от громкого и настойчивого стука в дверь. Стараясь оставаться незамеченной, я слегка приподняла шкуру и смогла выглянуть наружу, где, оттолкнув маму, в дом нагло завалились трое людей в клепаных кожаных доспехах и с тяжелыми деревянными палицами. Мысленно я уже готовилась к худшему, но, судя по тому, что я услышала, все было не так плохо, как могло бы быть.

— По приказу ярла вы обязаны отдать три кунн’мол. Где кладовая, женщина?

— Нет, пожалуйста! Вы не… вы не понимаете! — взмолилась мать, однако воины уже переворачивали все в доме с ног на голову в поисках, видимо, зерна.

В конце концов один из них подошел ко мне и сорвал с меня шкуру.

— Смотрите! — сказал он и грубо поднял меня за подмышки, отчего я невольно начала брыкаться.

— Нет, пожалуйста! Это всего-лишь ребенок! — мать бросилась в ноги к одному из солдат.

— Никто ее и не… — начал говорить воин, что держал меня в воздухе, однако прежде, чем он успел договорить, я уже привычным движением горла вызвала рвоту и заблевала ему руки. — Твою ж… мать!

Пусть я и всего-лишь ребенок, но хоть что-то сделать могу. Когда воин посадил меня обратно в кроватку, я весело засмеялась и стала показывать ему язык.

— Прибью крысу! — закричал он и схватился за палицу.

Сразу же ему на плечо руку положил другой воин, качая головой.

— Это всего-лишь дитя. Оставь, это пустое.

— Крысеныш меня заблевал!

— А ты хотел забрать у нее и ее матери еду. Хватит. А вы, — он повернул голову к моей матери, рыдающей на холодном полу. — Одну кунн’мол. Ярл освобождает вас от налога на поход.

Мать тут же утерла слезы грязным рукавом платья и бросилась в ноги к этому воину, унижаясь перед грабителем и искренне благодаря его за доброту и щедрость. Я же не могла ему даже улыбнуться и лишь морщилась, скрестив руки на груди, пока мама доставала из небольшого погреба огромный мешок зерна.

— Идем. — махнул рукой один из воинов, и они вышли из дома, оставив нас с матерью наедине с перевернутой мебелью и парой новых седых волос у висков мамы.

И так собирали “налог” со всей деревни. Когда они ушли, я слышала крики и мольбы, доносившиеся откуда-то с улицы, и громкое, тяжелое пыхтение каких-то животных, которых привели с собой эти воины. Я не знаю, насколько законными были их действия, но большинство мужчин из нашей деревни ушло еще несколько месяцев назад, поэтому мы были в проигрышном положении. Во всяком случае, думаю, что нам повезло хотя бы в том, что у нас забрали не все зерно, а только один мешок, учитывая то, как благодарна была за это моя мама.

На этом, правда, проблемы не кончились.

Воины уехали в тот же день, оставив деревню переживать зиму почти что на подножном корму. Весь день с улицы доносился женский плач, а иногда к ним присоединялись и детские голоса. Мама тоже плакала, но тихо, скрывая слезы. Сразу было видно, что ее приучили быть сильной, хоть она и была ничем не лучше остальных девушек деревни.

— Мама, все хорошо, — тихо сказала я ей, сидящей у очага. — Все хорошо, Майя тоже хорошо.

Мама оглянулась в мою сторону и мягко улыбнулась. Видимо, мои слова и вправду придали ей сил, потому что после них она утерла слезы рукавом и взяла меня на руки, укачивая ко сну. Ни разу еще не получилось сопротивляться этому. Как же легко усыпить младенца…

Так я проспала до следующего утра.

***

Проблемы, которые я предчувствовала, начались спустя еще месяц.

Начнем с того, что у меня начали прорезаться зубы. Все. Разом. И это чертовски неприятно, потому что десна чешется, не переставая.

Один раз у меня снова поднялась температура, теперь уже из-за зубов, но Шаман сказал, что тут не о чем беспокоиться, и что это нормально, а уходя, оставил небольшой подарок — фигурку зайца из мягкого дерева.

Игрушки не были мне особо интересны, но ему я быстро нашла применение. Начинаю понимать, почему дети тащат в рот все подряд — не только из интереса перед чем-то незнакомым, но еще и из-за этих сраных зубов! Теперь мне уже не хотелось болтать с окружающими, а только грызть несчастного зайца круглыми сутками напролет.

И в один из вечеров, когда я занималась своим привычным обсасыванием зайца (которого я назвала Аркашей), мама вернулась домой в сопровождении целой гурьбы детей разных возрастов. Однако всех их объединяло одно — они довольно сильно исхудали в сравнении с прошлым разом, когда я их видела.

Я честно надеялась, что моя мама не окажется такой мягкосердечной, но мои надежды рассыпались в пух и прах, когда эта мелочь дружным коллективом стала уплетать кашу из НАШЕГО зерна, которого, напомню, у нас и так немного. Мама заметила мой злобный взгляд, направленный на других детей, и присела рядом, стала гладить меня по голове и говорить, что важно делиться с другими тем, в чем они нуждаются. Ну да, а то мы в еде уже потребности не испытываем.

И в конце концов, это и принесло проблемы. Зерно стало стремительно заканчиваться, а с каждым разом мама кормила все больше чужих детей. Из-за этого пришлось сильно экономить, несмотря на рыбу, которую приносили нам благодарные соседи. Через пару недель я стала замечать, как у мамы стремительно начинают появляться впадины на прежде круглых и красивых щеках, а руки стали похожи на ветви деревьев зимой — такие же тонкие и сухие.

На мне это тоже заметно отразилось и, хоть мама пыталась дать мне как можно больше, она не могла управлять своим телом и заставить молоко сочиться, как у дойной коровы. Из-за голода его становилось все меньше, но, к счастью, я теперь тоже могла кормиться кашей, что немного смягчало положение. И все же жизнь зимой оказалась не сахаром, и живот от голода тянуло все чаще и чаще. Я старалась не плакать и не обращать на это внимание мамы, но иногда эмоции младенческого тела все же брали надо мной верх, и я начинала реветь. Прости, мам, я не специально.

В конце концов, зерно кончилось. Еды больше не было, а того, чем делились с нами соседи, не хватало даже чтобы досыта накормить маму, чтобы она уже смогла кормить меня грудью. Мы провели целый день в тишине, без еды и с ноющими от голода животами. Вечером, не говоря ни слова, мама взяла меня на руки и положила не в мою кроватку, а рядом с собой. Я уверена, что она хотела помочь мне. Возможно, подкинуть под дверь к кому-нибудь побогаче или оставить на морозе, чтобы я не мучилась. Но ей не хватило смелости. Она сдалась, но выбрала самую долгую смерть и просто легла вместе с маленькой мной на кровать в ожидании старухи с косой. Черт, недолго я продержалась во второй раз.

Разбудили нас крики радости, смех и музыка с улицы. Какая-то девушка бежала по деревне, разнося радостную весть, а остальные толпами вываливали на заснеженные улицы, радуясь и встречая тех, кого мы ждали больше всех.

Мужчины вернулись. Папа вернулся.

Мама буквально выбежала на улицу, забыв даже как следует укутать меня и бросилась в толпу, ища взглядом своего мужа. Вернулось очень много мужчин, но среди них было трудно найти кого-то конкретного. Через полминуты и я, и мама уже начали было беспокоиться — у нас с ней вообще эмоции часто совпадают — но я заметила заветного бородача первой и, махая ручкой, стала кричать:

— Папа! Папа пришел! Мам, папа пришел! Па-па-а-а!

Мама тут же бросилась к нему, и мужчина, покрытый свежими ссадинами и порезами на лице и руках, своими огромными лапищами обнял нас с мамой, звонко смеясь. Звук его радостного голоса был похож, клянусь, на рев чертова медведя, но рев этот был так сладок и так приятен слуху!

У всех мужчин при себе было оружие, а в большой телеге они тащили блестящие штучки, маленькую горстку монеток и мерзлые туши, зерно и покрытый инеем хлеб. Мы были грабителями, но какая, к черту, разница, если эти суровые, жестокие мужчины делают это ради счастья и смеха детей?

Я звонко засмеялась.

***

Время шло. Зима закончилась так же быстро, как и началась. Все в деревне почувствовали дуновения теплого ветра, принесенные морем, и вскоре вслед за ним ледяные волны смыли с неба серые тучи, и выглянуло долгожданное солнце. Нам с мамой повезло — судя по всему, мы довольно хорошо перенесли зиму, в отличие от некоторых. Глава деревни пытался помочь всем, но в конечном итоге героем этого года стала моя мама, благодаря которой от голода умерло всего несколько детей, по пальцам можно пересчитать. По меркам моего времени это звучало бы ужасно, но в этом мире, в этом времени это стало настоящим счастьем. Деревня пережила эту зиму. Жизнь продолжается.

Когда снег почти везде растаял, люди на улицах стали готовиться к сезону посевов, а может даже настало время собирать озимые культуры. Мама стала часто сидеть вместе со мной у открытого окна без стекол, с одними только ставнями, и я с удовольствием жадно разглядывала измученных голодом и холодом, но радующихся приходу новой весны людей. Кто-то тащил каменные и полностью деревянные тяпки, у кого-то нашлись даже лопаты, в общем — деревня оживала от сна длиной в сезон. Отца я опять видела редко — он одним из первых ушел добывать пропитание, то с луком за плечами, то с внушительного размера тяпкой.

Возвращался он уже после заката, но всегда приносил домой то огромный кусок туши лесного зверя, то корзину диких растений — овощей, ягод и кореньев. Последним, правда, должна заниматься моя мама, но, как я поняла, отец отчаянно старается уберечь ее от этой участи, напирая на тот факт, что ей нужно следить за мной. Вот еще! Я, между прочим, почти что самостоятельная личность! Да, ходить еще не научилась, разве что с прочной опорой, да и то неуверенно, но в конце концов, могу же я дома одна посидеть!

В очередной раз папа вернулся домой, когда на небе уже сияла луна, и в ее холодном свете, просачивающемся через открытое окно, красиво мерцала пыль. Он и мама уселись за столом, ужиная чем-то вроде похлебки, которая, к моменту его прихода, уже сотню раз успела остыть, и еще больше мать ее подогревала. Но она даже и не подумала о том, чтобы сесть за стол без своего мужа.

Ужинали они в основном молча. Разве что изредка о чем-то переговаривались и тихо смеялись, дабы не разбудить, как они думали, спящую меня. Но я-то тоже не пальцем деланная! Давно уже назревал разговор, на который папа своим измученным видом так и нарывался.

Я тихо сползла с кроватки, благо что она была довольно низенькой и, опираясь на стену, стала подходить к родителям, подобно тени в тихой ночи. Я — ниндзя, я — сама смерть и ужас. Ну, так я думала, а по факту я представляла из себя шатающееся из стороны в сторону существо, которое и на ногах-то еле стоит.

Мама и папа заметили меня довольно скоро и молча смотрели на меня вытаращенными глазами. Мать заговорила первой:

— Любимый, Майя… ходит.

И в этот момент я поняла, что меня вот точно заметили. Смысла скрываться в тени больше не было, и я попыталась подойти к ним уже без опоры, но через пару шагов плюхнулась на четвереньки. Мать тут же вскочила и бросилась ко мне, но я лишь язвительно посмотрела ей в глаза и спросила:

— А ты не зна-а-ала?

По привычке я показала ей язык, и мама рассмеялась. Она подняла меня на руки и усадила себе на колени, а сама села за стол, возвращаясь к ужину.

— И почему же ты не спишь, вороненок?

Она начала называть меня так уже довольно давно, но лишь пару недель назад я узнала значение этого слова. И, черт возьми, мне нравится это прозвище!

— Хочу с папой говорить.

— С папой? Ты что же это, папу любишь? — сюсюкающим тоном произнес огромный, бородатый мужик напротив меня, а я в ответ лишь поморщилась.

— Она не любит, когда так… — мама наклонилась вперед. — Майя умная, как ворон. Ей нравится, когда с ней говорят на равных.

— Вот как? — отец усмехнулся. — Что ж, дочь моя, давай поговорим. Ты, наверное, соскучилась? Или хочешь, чтобы я тебе что-нибудь подарил? Куклу, да?

Он очень хотел угодить мне. Было видно, что за суровой северной внешностью у него скрывается душа любящего отца и заботливого мужа, и меня всегда это подкупало. Даже если он творил что-то ужасное, я точно знала, что все это не просто так, и что мой папа — самый добрый человек в этом мире.

— Соскучилась! — уверенно заявила я, кивнув. — Папы дома нет!

— Но папа ведь работает, вороненок. Чтобы было что кушать.

— А я хочу папу дома, чтобы когда солнце!

Оба родителя умиленно улыбнулись. Черт, все-таки сложный у них язык. Ну ничего, еще привыкну.

— Папа, я сама могу быть!

А вот после этих слов улыбка исчезла с лица отца. Его нынешнее выражение можно было описать разве что, как озадаченное.

— Папа, тебе трудно. И мама хочет помогать тебе. А ты не разрешаешь.

— Но милая моя, я ведь беспокоюсь о…

— Не надо! — резко и настойчиво оборвала я его на полуслове. — Я сама! Ты переживаешь?

— Да, переживаю. Я знаю, что ты умная девочка, но всякое бывает.

— Тогда давай я буду с дядей умным! — я ударила ладошкой по столу и тут же об этом пожалела. Больно же. Еще и отец не понял о ком я говорю. — Хьялдур дядя!

Когда отец услышал это имя, то тут же выронил деревянную ложку. Еще бы, ребенок тянется к родителям, к воинам, к матерям, потому что они становятся для него образами для подражания, но если ребенок тянется к знахарю, к колдуну, то это как минимум необычно.

— Будешь… с друидом? — переспросил папа. Я уже слышала это слово, но оно слишком сложное, чтобы его можно было сразу запомнить. — Зачем, вороненок?

— Чтобы дядя друид мне рассказывал разное, а я не сама была.

— Рассказывал? Что рассказывал? — отец удивленно вскинул брови.

— Про траву и про умное!

Отец замолчал. На его лице читалась смесь удивления, непонимания и гордости. В конце концов, его дочь в возрасте меньше года уже тянулась к знаниям, которые многим и во взрослой-то жизни не сдались. С другой стороны, он отчаянно отказывался признавать тот факт, что травы и знания его дочери интереснее кукол, игрушек и прочих детских забав.

— Майя, это…

— Хочу! А когда солнце опускается, меня домой, и я буду с мамой и папой!

Отец тяжело вздохнул. Мы договорились, что он попробует поговорить с Хьялдуром после какого-то праздника — только сейчас узнала это слово. Меня это устраивает, потому что это значило, что это как минимум случится в этом году, ведь праздники раз в год и бывают.

Довольная собой, я крепко уснула в своей кроватке.

***

Праздником, про который говорил мой отец оказался, кто бы ожидал, мой день рождения. К этому сроку я уже уверенно переставляла ногами в вертикальном положении и даже могла смешно бегать, размахивая руками во все стороны. Балансировать было сложно, и пусть я и падала, но сразу же вставала. Мама мои игры поощряла и с радостью гонялась за мной по дому, а иногда мы выходили с ней погулять по деревне уже за ручку. Долго, правда, я так гулять не могла и быстро уставала, так что маме все еще приходилось таскать меня на своих хрупких, нежных руках.

В тот день меня разбудила мама, поцеловав в лоб. Вообще, как оказалось, разбудить меня довольно легко, и пару раз я даже чуть не расплакалась — тело берет свое — но сдержалась, дабы не беспокоить родителей лишний раз. Под руку я поднялась с кровати, и мама принялась наряжать меня в темно-серое платье, сшитое, как я понимаю, кем-то из деревни. До этого одежды у меня не было, и я носилась по дому голая, а на улицу выходила разве что в легкой ткани, накинутой на плечи на манер накидки.

Теперь же у меня была полноценная одежда! Жаль, в зеркало посмотреть не могу, но это и неважно. Платья я не очень люблю, несмотря на их удобство — это во мне говорит прежний я, Дима. Впрочем, для такого дня можно и сделать исключение.

К обеду папа вынес стол из дома на улицу вместе со стульями, пока мама активно что-то готовила в металлическом котелке. Я же сидела на бревне возле дома и, жмурясь от яркого, теплого солнца, разглядывала траву под босыми ногами. Уже вовсю цветут одуванчики, как маленькие солнышки прорываясь сквозь низкую траву то тут, то там, а в серединках снуют маленькие муравьи, что-то ища. Я и не заметила, как у нашего дома собралась чуть ли не вся деревня, причем я сомневаюсь, что так отмечали бы день рождения кого-то другого, потому что раньше такого не было. Или традиция такая..?

В общем, по одуванчикам я могу сказать, что сейчас примерно май. Не знаю, как он называется на местном языке, но на русском, который я, к счастью, помню, именно так.

Вскоре папа и мама неожиданно взяли меня за обе руки и торжественно повели к нескольким составленным вместе столам, ломящимся от пусть и однообразных, но весьма богатых яств. Старик с тагельхарпой ударил смычком по струнам, и полилась медленная, радостная музыка. Мама вместе со мной на руках уселась во главе стола, и лишь после этого сели все остальные. Множество людей по очереди вставали со своих мест и произносили долгие, даже несколько поэтичные речи. Я улыбалась уже искренне — все-таки приятно это, столько людей меня еще не поздравляли.

На моем прошлом дне рождения тоже было много людей. Тогда, год назад, когда я появилась на свет, я уже начала было забывать о том дне, когда умерла в теле мужчины, но теперь почему-то задумалась об этом. В последний раз вспоминала ощущения, накатывающие от близкого конца, зимой, во время голода.

Из транса и размышлений о грустном меня вывел громкий голос моего отца. Он встал со своего стула и поднял в воздух огромную по моим меркам деревянную кружку, явно наполненную чем-то горячительным, и в отличие от других коротко и весело прокричал:

— Ты — наше солнце, наш прекрасный цветок и умный вороненок! С днем рождения, доченька!