Иди ко мне⁠⁠

Эта история произошла поздней осенью две тысячи десятого года, когда снег в наших краях уже лежал плотным, грязным настом, а ветер пробирал до самых костей, заставляя прятать лица в воротники пуховиков. Мы тогда были молоды, глупы и, кажется, совершенно бессмертны — по крайней мере, нам так казалось до того злополучного вечера.

Я хочу рассказать вам о случае, который перечеркнул жизни нескольких людей и заставил меня навсегда усомниться в том, что мы знаем о реальности. Это хроника безумия, в которую мы окунулись с головой.

Предыстория важна, хоть и коротка. Мы с парнями съехали с прошлой квартиры не просто так. Там творилась чертовщина, о которой я предпочитаю молчать, чтобы не будить лихо. Скажу лишь, что после смерти одного из наших старших товарищей, чье сердце, вот так просто, взяло и остановилось от ужаса в той проклятой квартире, мы бежали оттуда, не оглядываясь. Расселились кто куда. Наши пути разошлись, но невидимая нить прошлого все еще связывала нас. Я учился на строительном, вгрызался в сопромат и пытался жить жизнью обычного студента: лекции, зачеты, редкие пьянки.

Так что — потустороннее меня преследует не в первый раз...

А теперь основное.

В механическом корпусе, в соседнем общежитии, жил парень по имени Артем. Назовем его так. Настоящее имя я называть не стану — его семья до сих пор не оправилась от горя, и разглашать их данные было бы кощунством. Артем был душой компании, из тех людей, вокруг которых всегда собирается толпа. Простой, открытый, с вечно сияющим лицом.

Приближался его день рождения. Двадцать лет. Юбилей. Артем позвонил мне за неделю, голос его был весел от предвкушения:

— Братан, ты обязан быть! Гуляем всем блоком. Мне слили, что комендантша уезжает на дачу, считай — здание наше!

Я согласился. Глупо было отказываться от возможности развеяться, да и Артема я уважал.

Общежитие механиков, мрачное трехэтажное здание сталинской постройки, в тот вечер напоминало растревоженный пчелиный улей. Уже на подходе к нему были слышны басы музыки, от которых, казалось, дрожали даже обледенелые ветки тополей во дворе. Внутри царил хаос. Коридоры были забиты студентами, дым стоял коромыслом — смесь сигарет, женских духов и перегара. Это была та самая атмосфера безудержного студенческого веселья, когда море по колено.

Комната именинника на втором этаже была эпицентром ядерного взрыва. Стол ломился от пластиковых тарелок с нарезкой, салатами и бесконечными бутылками всего, что горит. Я, к слову, тогда почти не пил — спорт, учеба, да и просто не тянуло терять контроль над собой. Поэтому я был одним из немногих трезвых наблюдателей в этом театре абсурда.

Время перевалило за полночь. Градус веселья достиг той отметки, когда разговоры превращаются в ор, а танцы — в конвульсии пьяных тел. Кто-то боролся на руках в углу, кто-то целовался на подоконнике, игнорируя ледяной сквозняк из щелей. Я сидел на продавленном диване, листая ленту в телефоне, отвечая на какие-то бессмысленные сообщения. Вокруг меня бушевала жизнь, яркая и громкая.

И вдруг этот звук.

Он прорезал музыку, смех и гомон, словно лезвие бритвы пропороло ткань. Это был даже не крик. Это был вопль животного ужаса, перешедший в захлебывающийся хрип, а затем — глухой, влажный удар. Тяжелый удар чего-то мягкого о мерзлую землю.

На секунду повисла пауза. Музыка продолжала долбить, но люди замерли. Инстинкты сработали быстрее разума. Мы, те, кто был потрезвее, рванули к выходу. Я выскочил на балкон второго этажа, который выходил на задний двор общежития.

Внизу, в круге тусклого света от единственного работающего фонаря, на куче строительного мусора и припорошенной снегом щебенки лежало тело. Поза была неестественной, изломанной, словно тряпичная кукла, которую в гневе швырнул ребенок.

Это был Артем.

Паника накрыла нас ледяной волной. Кто-то из девчонок завизжал, кто-то начал блевать прямо с балкона. Мы с парнями, не сговариваясь, побежали вниз. Лестничные пролеты мелькали перед глазами. Вышибив дверь черного хода, мы вывалились на мороз.

Он был жив. Едва-едва. Хрипел, выпуская изо рта кровавые пузыри. Ноги... Господи, я до сих пор вижу это во снах. Обе ноги были вывернуты, белая кость прорвала джинсы и торчала наружу, блестя в свете фонаря. Кровь на снегу казалась черной, как нефть.

— Не трогайте его! — заорал кто-то, но мы его уже тащили. Ждать «Скорую» в нашем районе можно было часами, а он умирал на глазах.

У кого-то была машина — старая, убитая «девятка». Мы запихнули Артема на заднее сиденье. Я сел рядом, зажав его голову коленями, пытаясь хоть как-то зафиксировать шею. Он был без сознания, лицо серое, как пепел. Пока мы неслись по ночному городу, нарушая все мыслимые и немыслимые правила дорожного движения, я держал руку на его шее. Пульс был нитевидный, сбивчивый, словно птица билась в клетке.

В первой больнице нас послали. Дежурный врач, заспанный и злой, увидев характер травм, просто развел руками:

— Везите в травматологию на другой конец города, у нас нет реанимации. И ментов зовите, это криминал.

Мы чуть не убили его там же. Но время шло на секунды. Рванули дальше. По дороге я позвонил знакомому хирургу, отцу одного из наших одногруппников. Только благодаря этому звонку нас приняли в областной клинической больнице без лишних вопросов и бюрократии.

Операция, казалось, длилась вечность. Мы сидели в холодном коридоре на жестких кушетках, глядя на кафельный пол, исчерченный грязными разводами. Хмель выветрился у всех мгновенно. Мы молчали. Каждый думал о своем, но мысль была одна: как? Как он выпал? И почему кричал так, будто увидел самого Дьявола?

Артем пришел в себя только к утру. Врачи сказали — чудо. Переломы тяжелейшие, разрывы внутренних органов, сотрясение, но жить будет. Калекой, возможно, но живым.

Нас пустили к нему ненадолго, только двоих — меня и еще одного парня, Игоря. Артем лежал в палате интенсивной терапии, весь опутанный трубками и проводами. Лицо его было скрыто кислородной маской, но глаза... В этих глазах не было боли. В них был страх.

Он знаком попросил снять маску. Медсестра до этого благополучно вышла, оставив нас на пару минут.

— Тёма, что случилось? — шепотом спросил я, наклоняясь к нему. — Тебя столкнули? Кто?

Артем сглотнул, кадык дернулся на тонкой шее. Он заговорил, и от его голоса, сиплого, ломающегося, у меня по спине побежали мурашки.

— Лера позвонила... — прошептал он. — Поздравить хотела. Там шумно было... я на крышу пошел. Там выход открыт всегда... покурить хотел, поговорить спокойно.

Мы кивнули. Выход на крышу действительно часто оставляли открытым, студенты там постоянно зависали.

— Я стоял у края, говорил с ней... — Артем закрыл глаза, словно пытаясь стереть картинку из памяти. — И увидел её. На другом краю крыши.

— Кого?

— Девушку.

По словам Артема, на углу крыши, там, где парапет был совсем низким, стояла фигура. В такую погоду, в ноябре, она была в легком красном платье. Ветер трепал подол, но она стояла неподвижно.

— Я подумал, может, сумасшедшая какая-то или тоже с вечеринки сбежала, — продолжал Артем, и его руки начали дрожать, мелко стукаясь о бортики кровати (его привязали, чтобы не дергался). — Я Лере сказал: «Погоди, тут девчонка какая-то, одета не по погоде». Подошел ближе.

Он замолчал, тяжело с присвистом дыша.

— Она плакала. Стояла спиной ко мне, смотрела вниз, в темноту двора. Плечи тряслись. Я окликнул: «Эй, ты чего? Замерзнешь же!».

Девушка медленно повернулась. В полумраке, при свете далеких городских огней, Артем увидел ее лицо. Оно было невероятно красивым. Бледная кожа, огромные темные глаза, блестящие от слёз. Она была прекрасна той болезненной, неземной красотой, от которой перехватывает дыхание.

— Я застыл как вкопанный, — шептал Артем, и слеза скатилась по его виску. — Она смотрела на меня и плакала. Так горько, так безнадежно. Я спросил: «Тебя кто-то обидел?». А она... она вдруг улыбнулась. Но совсем не доброй улыбкой. Это был оскал. И сказала: «Он не пришел. Никогда не приходит. А ты не уйдешь».

И тут произошло то, что привело Артема в шок.

Девушка, не переставая улыбаться, сделала шаг назад. Вниз. В пустоту.

— Я дернулся к ней, хотел схватить, — голос Артема сорвался, я прикрыл ему рот рукой, чтобы не прибежали врачи. Он отдышался и продолжил шепотом. — Она упала. Я подбежал к краю, посмотрел в ужасе вниз, ожидая увидеть там труп. Крыша над третьим этажом, асфальт внизу...

Но там!

Артем рассказал, что внизу, прямо под окнами, стояла она. Живая. Невредимая. Она стояла, задрав голову вверх, и смотрела прямо на него. Но это было уже не то прекрасное лицо.

Даже с высоты крыши, в свете того самого единственного фонаря, он смог разглядеть... разглядеть нечто иное.

Ее лицо было куском обугленного, сочащегося сукровицей мяса. Кожи не было. Веки сгорели, обнажив огромные белые глазные яблоки, которые вылезли из орбит. Рот, лишенный губ, был растянут, словно в крике.

— Она подняла руки... — Артема начало колотить крупной дрожью. — Кожа на руках висела лохмотьями, черная, горелая. И она поманила меня. Просто пальцем поманила. И я... я не мог сопротивляться. В голове словно что-то щелкнуло. Голос, не мой, чужой, шептал прямо в уши: «Иди же ко мне, тебе не будет больно».

Он зарыдал.

— Я не хотел прыгать, пацаны! Я клянусь, я не хотел! Но ноги сами... Я перелез через парапет. Я видел этот бетон, эту грязь внизу, я понимал, что сдохну, но тело мне не подчинялось. Я смотрел в эти белые глаза на сгоревшем лице и шагнул.

Когда он летел вниз, время будто растянулось. Он слышал свист ветра и видел, как приближается земля. А та тварь в красном платье стояла и ждала, раскинув руки, словно для объятий.

— Я упал рядом с ней, — прохрипел Артем. — Я чувствовал, как ломаются мои кости, как лопаются связки. Боль была адская. Но самое страшное... она потом наклонилась ко мне. От нее пахло... гарью. Она приблизила свое лицо к моему, и я увидел, как в этом сгоревшем месиве шевелятся черви. Она прошептала: «Надо же, живой еще! Жаль. Я обязательно вернусь за тобой». И исчезла. Растворилась в воздухе, как дым.

Мы с Игорем переглянулись. В палате было жарко, но нас бил холодный озноб. Это звучало как бред сумасшедшего, как галлюцинация от болевого шока и препаратов. Но взгляд Артема... В нем была абсолютная, кристальная уверенность в том, что он говорит правду.

В последующие дни состояние Артема стабилизировалось физически, но ментально он словно проваливался в тёмную бездну. Родственники, приехавшие к нему, сначала думали, что это последствия черепно-мозговой травмы. Но все было гораздо хуже.

Он перестал спать. Вообще. Кричал, как только выключали свет. Умолял не оставлять его одного. Он твердил, что видит женщину в красном в углу палаты, что она стоит и ждет, пока все уйдут.

Через несколько месяцев его перевели в психиатрическое отделение. Мы приехали навестить его, но нас не пустили. Врач, седой усталый мужик, вышел к нам с тяжелым взглядом.

— Парни, вы ему ничем не поможете, — сказал он, закуривая прямо на крыльце больницы. — У него острая параноидальная шизофрения с маниакальным синдромом. Он опасен для окружающий. Как и для себя.

— Что он такого жуткого делает? — спросил я.

Врач сплюнул.

— Он пытается закончить начатое. Бьется головой о стены. Грызет вены на руках. Мы его вяжем, а он орет про невесту. Всё время твердит про какую-то «красную невесту», которая пришла за ним.

Мы все-таки добились встречи через взятку санитарам. Но лучше бы мы этого не делали.

Того Артема, которого мы знали, больше не существовало. В палате с мягкими стенами на койке, пристегнутый кожаными ремнями, лежал старик. За те пару месяцев он поседел. На половину. Часть волос была выдрана — он их вырывал клочьями, пока его не связывали.

Когда он увидел нас, то не узнал. Начал извиваться на кровати, как змея. Ремни врезались в кожу до крови.

— Закройте окно! — визжал он, брызгая слюной. — Она там! Она за стеклом! У нее нет лица! Она хочет мои глаза! Она сказала, что заберет мои глаза, чтобы видеть!

Мы посмотрели на окно. Третий этаж. За решеткой была только серая хмарь неба и ветки старого клена, царапающие стекло. Но Артем смотрел туда с таким ужасом, что мне на секунду показалось — я тоже вижу силуэт в красном среди ветвей.

Мы быстро ушли оттуда, почти сбежали. Больше мы к нему не ездили. Стыдно признаться, но нам было страшно. Страшно, что это заразно. Страшно, что та тварь, которую он впустил в свою жизнь, может перекинуться и на нас.

Позже я узнал от его сестры, что Артем так и не вышел из клиники. Его перевели в заведение закрытого типа для хроников. Он окончательно потерял человеческий облик, перестал говорить, только выл по ночам и пытался выцарапать себе глаза каждый раз, когда ему удавалось освободить руки.

Прошло уже много лет. Я закончил институт, уехал в другой город, обзавелся семьей. Но каждый раз, когда я оказываюсь на высоте — на балконе, на мосту, на крыше — я не подхожу к краю. Я боюсь.

И нет — я боюсь не высоты. Я боюсь, что если посмотрю вниз, в темную бездну, то увижу там не асфальт и не прохожих. Я боюсь увидеть маленькую фигурку в красном платье, которая поднимет голову, покажет мне свое сожженное, лишенное кожи лицо и поманит пальцем.

И я боюсь, что голос в моей голове скажет: «Иди ко мне».

И я не смогу отказаться.