Глядя в мокрые окна⁠⁠

Их было двое. Он и она. Она, Кира Травианни, держала чашку дымящегося кофе обеими кистями, укутанная в старый уютный джемпер, да так, что из рукавов торчали самые кончики пальцев, а ладони - спрятаны в рукавах. Он — старый маразматик по имени Джованни, сидел около камина, отдыхая после плотного ужина. Он языком провел по зубам с внутренней стороны и отметил, что индейка была сегодня особенно сочна.

Кира молчала. Джованни что-то напевал себе под нос, и воображал что эта женщина, рядом с ним — совершенно чужая ему; что все эти долгие года он жалел ее, и оставался рядом с ней, несмотря на то, что в его жизни было столько соблазнов. Наверняка, под конец своей сытой жизни он пожалеет о том, что потратил все свои годы на эту никчемную жалость. О, пожалуй, жертвенная любовь— одно из самых сильных человеческих чувств. Жалостью создаются многие семьи; ею же обрываются целые ряды человеческих жизней; ею же рушатся миллионные состояния, и нищие становятся обладателями несметных сокровищ. Жалость…

- Джованни. - мешаясь со звуками трескающихся поленьев, прошелестел голос Киры. - Сколько лет мы провели с тобой около этого камина? - и не дожидаясь ответа. - Года, года… Я уже не помню, когда мы с тобой впервые сели на эти старые кресла. Помнишь, мой милый?

Он внимательно вскинул на нее взгляд. Господи, о чем это она?

- И вот теперь, когда я постарела, да и ты уже не тот, что раньше, - она сделала глоток из чашки, - я хочу признаться тебе кое в чем.

Джо, как его звали, некоторые их общие знакомые вопросительно поднял брови.

- Мой милый Джо…

Он подумал, что она когда-нибудь доведет его до белого каления своей привычкой растягивать то, что можно было бы уместить в пару фраз.

-Мой милый… - Она сделала еще один глоток. - Ты был не единственным моим увлечением, Джо… - Она виновато посмотрела в его лицо, словно ища там понимания и поддержки. Но он молчал. Он не любил говорить.

- Он был умен, но не мудр. - Ее взгляд скользнул в сторону и остался в камине. - Я помню его. Наивен, как ребенок. Он всегда говорил, улыбаясь, будто старался улыбкой защитится от чего-то; будто говорил другим: Эй, я улыбаюсь, я дружелюбен, я нужен вам, смотрите на меня! Господи. - Она спрятала лицо в рукавах и незаметно от Джо улыбнулась. - Как же порой раздражала его странная улыбка невпопад. А шутки? Это было невыносимо!

И, знаешь что, Джованни? Он был странным, но было в нем что-то, что заставляло меня пристальней смотреть на него. Замечал ли ты, Джо, что некоторые люди смеются, но при этом у них печальные уставшие глаза? Однажды он пошутил, что рот и глаза у него работают независимо друг от друга, и засмеялся громко и некрасиво. Люди начали оборачиваться, смотреть своими пустыми глазами, и посмеиваться в такт своим плечам, и мне было ужасно стыдно от этого. Мерзкое чувство. Как это называется, Джо? Испанский стыд? Турецкий стыд? Нам было по пятнадцать, и мы очень трепетно относились к своей репутации, и малейшие угрозы своей детскому месту под солнцем воспринимали очень серьезно. Я тогда встала и ушла, гордо топая по Беккер — стрит, мечтая больше никогда не видеть его. Возможно, глядя на него, лишь немногие понимали, что он шутит и веселится не потому что хочет этого? Лишь немногие видели и понимали. Почему я была рядом с ним тогда? Жалость, мой милый Джо, жалость…

Джованни с изумлением посмотрел на нее. Вот же лгунья, черт бы ее побрал! Все это время она обнимала и целовала, заведомо зная, что всю жизнь лжет ему. Лгала когда подавала ему обед; лгала когда они лежали в постели, с нежностью глядя друг другу в глаза. Даже когда она однажды прижалась щекой к его груди, слушая его сердце — она тоже лгала!

- Мы потом встретились снова, милый Джо. - она не знала жалости в своих словах, и продолжала маленькими молоточками разбивать его сердце. - Он был все тем же, лишь на висках прибавилось седины, глаза потускнели, а скулы стали выглядеть острее, будто их высекли из камня. Джо, мой милый Джо…

-Мы лежали вместе на полу и касались дрожащими пальцами лица друг друга, а я чувствовала запах его кожи, смотрела в полупьяные глаза и видела там свое отражение. Глупо, глупо… Это все так глупо, что я ждала от него каких-то слов, которые бы изменили нашу жизнь. И он сказал, - Кира снова хихикнула, пряча подбородок в дымке, идущей от чашки кофе. - Он сказал, что у меня невероятно мягкие волосы. Боже мой, я тогда улыбнулась ему в ответ, потому что растерялась, а он… Наверное, он подумал, что я кокетничаю! Как ты думаешь, Джо, у меня действительно невероятно шелковистые волосы? - она взмахнула головой, будто поправляя неловкую укладку.

Джованни не ответил. Он вообще решил не разговаривать с ней, с этой падшей женщиной, что осмелилась (подумать только!) вылить на него грязные подробности своей прошлой жизни. Наказание молчанием. Это, пожалуй, самое мучительное из всего что можно выдумать. Жертва мечется, не понимая что же произошло: ни криков, ни ругани, лишь холодное, безразличное молчание. И тогда в голове несчастной жертвы возникает этот диссонанс, который рвет спокойное течение мыслей, заставляя думать, думать, думать...У Джованни в такие моменты болела голова и он уходил, оставляя Киру наслаждаться тем молчанием, каким она решала его наказать. Что же, отведай и ты из моей чаши. - подумал Джо.

- В этот раз он не смеялся. Он не шутил, по своему обыкновению. Взгляд стал внимательней, но еще более уставшим. Похоже он уставал от взрослой жизни, Джованни. Вечный ребенок начал уставать от взрослой настоящей жизни со всеми ее недостатками — поисками чего — то, что принесло бы облегчение, но никак не находилось — Грааль взрослой настоящей жизни, Джо. Он стоял на улице, курил дешевые сигареты и смотрел куда-то в сторону... Я узнала этот рассеянный взгляд. Когда ты смотришь на что-то контрастно пересекающееся и не можешь отвести взгляд от этого пересечения. В этот момент твое лицо приобретает удивленно — отстраненное лицо, и кажется на голову твою опускается вакуум, и мир замирает. Я подошла к нему и обняла со спины; я прижалась головой к тому месту между лопаток, ожидая услышать стук его сердца, и ничего не услышала, Джо. Будто он был давно мертв. Он положил руки на мои и произнес: а может эта жизнь нереальна, Кира? Может та жизнь, что была раньше и есть настоящая? Та жизнь, в которой мы с нетерпением ждали наступления этой - взрослой и фальшивой жизни, где мы вынуждены притворятся и играть?

«Господи, какой же наивный.» - подумал Джо и отвернулся. Он терпеть не мог таких наивных — ведь из-за них мир становился все более несовершенным и глупым. Вот и Кира такая же. Наивная, наивная. Верит всему, и каждого дурака набитого принимает за хрустального лебедя.

- Ему нравился мой запах. Он говорил, что похоже на ванильное молоко. Я никогда его не встречала и не пробовала. Ты когда- нибудь пробовал ванильное молоко, Джо? Я думаю, что он и сам никогда его не видел. Может такого молока и нет вовсе? - она задумчиво посмотрела на своего собеседника. Он мотнул головой, давая понять, что ванильное молоко — глупость ужасная.

- Однажды он сказал ,что забавно, что из таких деталей и складывается женщина: из запахов кожи, цвета волос, уголков губ, маникюра, в конце концов, но никогда не из цельного человека. Как будто фантом, сотканный из тумана. Он никогда не видел меня полностью, а лишь замечал тонкие, едва заметные детали, из которых потом складывалась я, как паззл. Мне показалось это странным и забавным одновременно.

Я опустила ладонь на его щеку и, сама того не ожидая, спросила о том, что я для него? И он ответил:

-Ты похожа на терпкое вино. Я пил тебя и не мог напиться, ты немного обжигаешь и оставляешь после себя нотки грусти. После тебя внутри остается ощущение осени, как после терпкого вина. Поэтому ты — оно.

- Тогда ты глинтвейн. - ответила я.

- Почему?

- Потому что ты ребенок, который старается казаться взрослым. Как глинтвейн, сваренный из фруктов и ягод, что незаметно пьянит и согревает. В зимнее время ты очень нужен замерзшим людям. И знаешь… Когда солнце вновь согреет эту землю — про этот напиток все забудут. Пока холод не вернется на улицы и в сердца людей. И тогда они снова придут к тебе. И так всегда будет идти, от года в год, пока напиток на дне твоей бутылки не закончится...

Кофе уже давно остыл, но Кира не спешила его допивать, и он лениво перекатывался в чашке темным пятном. Что же ты не пьешь его? - хотел выкрикнуть Джованни, но Кира вдруг сама, словно угадав его мысли, произнесла:

-Кофе хорош только тогда, когда ожигает губы. Когда он остывает, во рту остается только горький привкус и ничего более. - Она выплеснула остатки напитка в самый центр очага, отчего огонь обиженно фыркнул и разгорелся с новой силой, выталкивая в комнату редкий дымок.

-Вот сейчас, спустя много лет, я спрашиваю себя это была любовь или жалость? Как думаешь, Джо?

Но Джованни Травианни не ответил, задумчиво смотря на воспрявший огонь в очаге. Затем он зевнул, выгнул спину и, неторопливо переступая лапками, вышел из комнаты. Он был обычным котом, и людские страсти были ему совершенно чужды, как и эта женщина, что когда-то клялась ему в вечной любви.