Гиперопека⁠⁠

Привет, Пикабу. Мне очень нужно выговориться. Я всю жизнь держала свои мысли при себе, но сейчас они буквально съедают меня изнутри. Заранее прошу прощения за количество нытья и воды и прошу воздержаться от рекомендаций совершить [роскомнадзор]. Я слишком труслива.

С чего начать… Наверное, с того, что мне 26 и я социальный инвалид.

Я поздний и единственный ребёнок, которого воспитывала однополая пара — мать и бабушка. Мать развелась с отцом-алкоголиком ещё до моего рождения, дедушка умер в тот год, когда я родилась, остальные родственники жили далеко и не слишком нами интересовались.

Отношения в семье были ужасные: мать с бабкой искренне ненавидели друг друга, это часто выливалось в скандалы и крики. Уже в 3,5 года мой словарный запас состоял из отборнейших ругательств, которыми я однажды щедро одарила хирурга и медсестру в челюстно-лицевом, когда мне попытались подрезать уздечку языка (и всё-таки подрезали, но уже позже, когда мне исполнилось 5, ведь я половину алфавита не выговаривала).

Что делать ребёнку, когда родители постоянно ругаются? Пытаться помирить их, а если же это не получается — уйти в себя. Что я и делала.

Я разговаривала сама с собой с того момента, как научилась говорить. Вдохновляясь сценами из фильмов и книг, я «писала» собственные истории в голове и отыгрывала их. Словом, театр одного актёра. Мать это не слишком заботило. «Не делай этого на людях», — говорила она, когда пришло время отправить меня в садик. В люди.

Это был 2000-й. А в 2002 моя «особенность» станет предметом изучения психиатров всего мира. Её окрестят «навязчивыми грёзами» (maladaptive daydreaming), но управу на неё так и не найдут.

Я была тепличным ребёнком, который даже шнурки не мог завязать самостоятельно. Не знаю, то ли из-за огромной разницы в возрасте (мать на 40 лет старше), то ли оттого, что я слегка проиграла генетическую лотерею и была болезненной, но меня обхаживали как принцесску. Надо мной тряслись, мне ничего не позволяли делать самой. В социализации с ранних лет образовался провал. Знакомые были, с друзьями дела обстояли куда хуже.

Год в садике я перенесла относительно нормально, однако уже тогда стоило бы заметить тревожные звоночки — я начинала избегать ответственности, если дело казалось мне слишком трудным. Я ещё не знала, какие трудности ожидали меня в школе. Вернее, в лице матери.

Она была круглой отличницей, пионеркой-комсомолкой, и тд и тп. И она хотела — точнее требовала — того же и от меня. Причём методы её не слишком заботили.

Началось всё с каллиграфии. Мать категорически не устраивал мой почерк, ещё больше её не устраивали мои ошибки. Знаете, что она делала? Она вырывала страницу с ошибкой из тетради и заставляла меня переписывать её целиком. Приходилось худо, потому что жили мы бедно и тогда у нас не было письменного стола, а сидели мы с матерью на очень низкой кровати, сложив учебники и тетради на крохотную табуретку. Вот так я, в позе креветки, переписывала одну и ту же страницу по два, а иногда и по три раза. Я возненавидела учёбу.

Почему я не делала домашку одна, вы можете догадаться сами — мне этого просто не дозволялось. Я обязана была дождаться мать с работы (она была секретаршей), подождать пока они закончат сраться с бабкой, посмотрят сериалы, и в десять часов вечера мы наконец сядем за уроки. Поздновато для ребёнка, а? Бывало, что мы сидели до полуночи, а то и позже.

Если я получала что-то ниже пятёрки, я боялась идти домой. Нет, меня не били, лишь однажды рискнули отвесить пощёчину, от которой я увернулась, но вернула с процентами. Любимым орудием матушки была обсценная лексика. Самым ласковым было «тварь неблагодарная», излюбленным — «корова, ёбанная в рот». О руках из тазобедренного сустава даже и говорить нечего. Хотя я действительно неуклюжая.

Всё, что я помню из детства, это школа, мамина работа и поликлиники. Я болела по мелочи, у меня всегда были проблемы со зрением, щитовидкой и зубами. Но когда я была во втором классе, серьёзно заболела бабушка. Точный диагноз ей так и не поставили, свалив всё на тройничный нерв. Мать ходила с ней по врачам… прихватив с собой меня. Меня никогда не оставляли в квартире одну, мне не доверяли ничего. «Ещё успеешь научиться». Угу, научусь.

Все эти медицинские похождения очень рано спровоцировали у меня осознание и страх смерти. Мне некуда было деться, ведь у меня даже комнаты своей не было. Моя зона комфорта находилась исключительно в моей голове.

Годы шли, я шла по стопам мамы… Средняя школа, новые предметы. Новая классуха. «Я стерва и я вам это докажу», — её слова на первом родительском собрании, куда она велела притащить и детей. Будь моя семья чуть богаче, может, с классухой проблем было бы меньше. Но мы были нищие, а она хотела ремонт в классе. Ремонт подразумевал собой не только новые стулья и парты, но и аквариум, телевизор и — я не верю, что пишу это, — денежное древо на задней стене класса. Скажу наперёд, всё это она реализовала. Более того, она внедрила собственную валюту, купюры со своей физиономией, которую ученики получали за правильные ответы на её уроках.

Мать ругалась с ней. Мне стало страшно ходить в школу, ведь ещё в начальной школе из-за матери я не нравилась учительнице. А враждебная училка = враждебные ученики.

Тревога длилась у меня 2 года, пока мать не разругалась с классухой вхлам и я не перешла в другой класс. Там учились ребята попроще, и атмосфера тоже была иная. Я завела друзей, немного успокоилась и… основательно съехала по оценкам. Вина тут и моя, и учительская — невозможно осилить непонятный материал, когда учитель даже не пытается в объяснения, либо появляется раз в полгода, чтобы дать контрольную, потому что занят поправкой здоровья, а заменить его некому.

Мать после скандала смягчилась, поняла, что и «наверху» бывают неправы. Но оценки её не устраивали, и она предложила просто шикарное решение: «одалживать» у учителей сборники с заданиями для тестов и контрольных, сканировать страницы у неё на работе, прорешивать всё наперёд, и вернуть пропажу назад. Только недавно до меня дошло, какой это абзац: моей матери вообще было плевать на мои навыки и знания, ей нужны были только цифры в журнале.

6 класс. У нас дома появляется компьютер. Моя социализация начинает крошиться, как бульонный кубик. Я рисую, пишу, читаю, играю — развлекаю себя как могу. Мне не нужен никто, я счастлива наедине с собой. Начинаю прогуливать — точнее просиживать — школу. Самое забавное, что мать даже покрывает меня, говоря, что я «болею» или «смотрю за бабушкой».

Оценки мои, несмотря на прогулы, вернулись на прежний уровень. Как выяснилось, педивики — да и интернет в целом — объясняют материал куда лучше.

8 класс. Проблемы с зубами. Они были жуть какие кривые, кариозные, не добавлял красоты и открытый прикус. Но беда была не в этом. Беда была в моём рационе, состоящем из картошки, роллтона и замороженных пельменей. Сколько денег мать угрохала в мои зубы, я даже боюсь представить.

Один из них был довольно-таки проблемным — пришлось удалять нерв, чистить каналы и пломбировать их. Стоматолог не могла закрыть зуб где-то месяц — у меня тут же опухала щека. Но вроде бы наконец закрыли, всё нормально. Проходит неделя — отёк тут как тут. Едем в челюстно-лицевое. «Как комарик укусит». Сижу в кресле, нервничаю. Вкололи мне лидокаин, ждём. И ждём. А я никаких ощутимых изменений не чувствую. Ну, приходит хирург, приходит медсестра, дама в теле, и…

Слава богу, это длилось минуты две. Я вжалась в кресло, надеясь просочиться как привидение, но медсестра удержала. Такой боли я ещё не испытывала. Позже мне объяснили, что гной в щеке, кислая среда, нейтрализовала анестетик. Отака хуйня, малята.

Я начинаю бояться боли. Страх смерти возвращается, многократно усиленный. Бабушке всё хуже. Мать выходит на пенсию, продолжая работать, мне ставят брекеты. Надо удалять зубы мудрости, они в десне, ищем хорошего хирурга, находим. Во время удаления одного из зубов с уст врача слетает фраза, которая запускает во мне перманентный страх всего медицинского и закладывает фундамент для панических атак.

«Что бы ни случилось, не двигайся».

Я боялась проглотить зуб, боялась, что мне в рот уронят иглу, и я проглочу её… Нервный ком в горле мучал меня несколько месяцев. Выработался страх подавиться. Я не могла спокойно есть.

Конец школы, время поступления. Впервые меня одолевает истерика, прямо перед экзаменами. Я реву, говорю матери, что я тупица, ничтожество, никуда не поступлю, работу не найду, и будущего у меня в принципе нет. Мать смотрит на меня как на сумасшедшую и говорит одну из излюбленных фраз:

«Может, тебе головку полечить?»

С тех пор, как появился ПК, я изо дня в день слушала крики об облучении и о том, что «я твою голову лечить не буду». Из-за того же «облучения» мне в детстве не сделали МРТ турецкого седла, с которым, правда, всё оказалось нормально, но об этом позже.

Бабушка еле ходит, я поступаю на бюджет, получаю стипендию. Поступаю на совершенно бесполезный факультет, филология, английский язык и литература. Английский — единственный предмет, к которому я не остыла за школьные годы (спасибо учителям) и не потеряла способностей.

Поначалу в универе мне нравилось. Вернее, нравились одногруппницы и предметы, связанные с английским. Увы, для того чтобы получать стипендию во втором семестре, нужны были высокие оценки по дерьму вроде религии, социологии и тому подобному. С нехваткой в 0,02 балла я теряю стипендию, умудрившись поскользнуться на выходе из маршрутки и сломать руку прямо во время сессии.

Второй семестр. Латынь. Мне ничего не даётся, меня одолевают мысли о бренности бытия, потому что бабушка медленно, но верно умирает. Бессонница, одолевавшая чуть ли не с садика, достигает апогея. Начинает болеть сердце. Я снова прогуливаю. Впервые даю взятку, чтобы закрыть предмет.

Май. Бабушка умирает. Я впервые в жизни остаюсь в квартире одна и… Вы наверняка представили оргии и алкоголь? Забудьте, полового влечения у меня никогда не было, а алкоголь я на дух не переношу из-за запаха (спасибо больницам). Я просто ударяюсь в свои грёзы, хожу по комнате часами, проживая воображаемые, мне не принадлежащие жизни. Я могла «скакать» по десять часов, до мозолей на ногах, пока мать была на работе. Я начала худеть (я никогда не была полной, мой максимальный вес составлял 55 кг при росте 169). Сердце постоянно колотилось. Панические атаки настигали меня при малейшем недомогании.

Смена эндокринолога, и наконец-то за столько лет меня отправляют не только на узи, но и на гормоны. Гипотиреоз на фоне аутоиммунного тиреоидита. Прописывают таблетки, ну вроде не страшна болячка, поправлюсь.

Так я думала.

Крошиться стало всё, как в домино. Сердце, сосуды, жёлчный, но хуже всего — образовывались камни в почках. Полтора месяца я была прикована к кровати, пока восьмимиллиметровый камень пытался выбраться наружу (таки выбрался). Я прогуливала безбожно, мать это злило неимоверно. Я просила её позволить мне просто забрать документы и не занимать чьё-то место.

«Без корочки сейчас никуда!»

Ну, раз тебе нужна корочка, ты за неё и плати. Да, моя мать ездила в университет и «решала» мои хвосты. Установка «тебе надо, ты и делай» выработалась у меня ещё в школе, когда каждый мой чих подвергался критике, когда некоторые задания мать выполняла за меня. Чего мне напрягаться, если каждый вокруг меня может лучше?

Я научилась сдаваться. Вот только не научилась делать это вовремя. Заранее.

Третий курс, мне ставят кардиомиопатию. Я мысленно начинаю хоронить себя. Появляются экстрасистолы. У меня ни на что нет сил, даже хобби не приносят никакого удовольствия, я ложусь в 21, но засыпаю к 4-5 утра.

Кое-как заканчиваю университет. Даже не пытаюсь искать работу, потому что знаю, что ничего не умею, особенно нравиться людям. Я думала, что боялась смерти, но жизни, как оказалось, боюсь куда сильнее.

Я задрачиваю в ММО. И встречаю его.

Не знаю, что он во мне нашёл, но по счастливой случайности он оказался из соседней страны. Он хотел приехать, я была против. Я не испытывала к нему никаких чувств (ни к кому в принципе), но решила, что с его помощью я могу выбраться из нищеты. Он очень сильно любит меня по сей день.

Он приезжал пару раз, с ним я лишилась девственности, заодно узнав, что у меня была дисплазия шейки матки. Пока лечилась, то да сё, случилась корона. Я была рада: и переезд оттянуть можно, и не так стыдно за статус безработной. Но панические атаки становились всё сильнее. И во время одной из них у меня отказали руки.

Невролог, МРТ — рефлексы по правой стороне похерены, опухоль на гипофизе. Я напомнила матушке её слова и лечении моей головы. Напомнила о сетовании на мой почерк. Вспомнила годы, потраченные на то, чтобы научиться рисовать прямые линии. Я была зла. Зла на весь мир, на себя, на мать. То ли от нервов, то ли пришла пора, у меня стали появляться седые волосы. Куча странных родинок. Количество моих зубов сравнялось с возрастом. Я перестала ходить к стоматологу после того, как во время чистки каналов она таки уронила мне иглу в рот, которую я не проглотила по счастливой случайности. Она постарела. И тут до меня дошло. Дошло, что всё. Мне почти 30, мне достанется квартира от матери, и, если повезёт найти работу с минимальным окладом, я смогу позволить себе оплатить счета и еду на 24 дня. Ни о врачах, ни о лекарствах, ни о вещах и речи быть не могло.

У меня не было ничего. Ни мозгов, ни внешности, ни здоровья, ни-че-го.

В сентябре, как только открыли границы, меня забирает парень. Я не хотела ехать. Я знала, что рушу ещё одну жизнь. Я не учила язык (мы общались на английском), я не знала ничего, кроме того, что страна жуть как религиозна. Я не знала, что можно ненавидеть звучание и внешний вид языка, не знала, что можно ненавидеть улицы и дома без балконов. Я думала, что знаю себя. Я ошиблась.

Мы поженились, я не чувствовала ничего, словно это всё происходило не со мной. Но буквально неделю назад, глядя на кладбище прямо под окном нашей съёмной квартиры, я будто очнулась: я сбежала из одной клетки в другую, где меня пускай и любят, но я изолирована ещё сильнее, чем раньше. Раньше я могла хотя бы к врачу или в магазин сама сходить, перекинуться парой слов с кем-то в очереди. Я боялась, ненавидела людей, но теперь сознание нарисовало мне картину, которую я никогда раньше не представляла. Вот я, совсем старая, в старой квартире, пытаюсь хоть как-то себя обслужить и… мне никто не поможет. У меня нет семьи, нет друзей, нет знакомых, нет пенсии. А вот я с мужем в чужой стране, чужая сама по себе, сижу у него на шее. Он умирает, мне крышка. Мать умирает, мне крышка.

Меня накрыло. Накрыло до того, что я думаю вернуться, несмотря на обстановку в стране. Я мечтала жить одна, ни от кого не зависеть, но ничего для этого не делала. Я всегда знала, что хуже других. Менее способная. Размазня. Поэтому и не пыталась. Единственное, над чем я поработала, это словарный запас — и то только для того, чтобы заставить окружающих чувствовать себя так, как я чувствовала себя среди них. Тупой. Недоразвитой.

Я сказала мужу обо всём. И я не знаю, что делать. Возвращаться в уничтоженную матерью квартиру с тараканами, пытаться выкарабкаться, или пересилить себя, выучить ненавистный язык и стараться влиться в общество, где мне заведомо нет места.

Хотя, если подумать, места для подобных мне нет в принципе. Ведь я знала, что не убегу от проблем, потому что они смотрели на меня из зеркала. Я знаю о выученной беспомощности, о созависимости, но я не знаю, как бороться с последствиями гиперопеки. Я будто живу в кредит, взятый у собственного тела.

Мне стыдно. Мне страшно. Я больше не могу погружаться в грёзы, которые для меня дороже реальности. Денег на мозгоправов нет, и я не представляю, сколько лет потребуется, чтобы разрулить хотя бы толику материнской «любви».

Мне не нужны шмотки и гаджеты. Мне не нужно признание и жалость. Я просто не хочу оказаться на улице. Я просто хочу свой уголок вне своей головы.

Я не хочу уходить насовсем. Но когда на гипофизе нашли опухоль, я даже испытала некоторое облегчение: мне всё-таки не нужно думать о будущем, ведь его нет.

Мне жаль мужа. Мне даже жаль престарелую мать, которая до сих пор работает. Я ненавижу себя. Мне «всего лишь» 26. Нет, мне уже 26. И если бы я была относительно здоровой, это была бы треть моей жизни. Мне страшно. Мне противно от самой себя.

Спасибо каждому, кто прочтёт пост. Потому что, боюсь, это всё, что останется после меня.