Фролов Игорь. Война, Луна и девушка
Рассказы из книги "БОРТЖУРНАЛ 57-22-10. Хроники вертолётной эскадрильи.
Часть 2. Афганистан" (см. на сайте http://artofwar.ru/f/frolow_i_a/):
Война, Луна и девушка
В самом начале войны с лейтенантом Ф. случилась крупная неприятность. У него кончились сигареты. Несмотря на предупреждение бывалых брать с собой месячный запас курева, беспечный борттехник Ф. захватил всего один блок болгарских. Он был уверен - через неделю им выдадут денежное довольствие. "Война войной, - говорил он скептикам, - а обед по расписанию". Но его гражданская вера в армейский порядок была в очередной раз посрамлена. Прошла неделя войны, минула вторая, началась третья, а зарплату в чеках Внешпосылторга (рубли здесь были недействительны) финчасть обещала выдать только в конце месяца.
Когда закончились свои сигареты, лейтенант Ф. перешел на чужие, потом - к постыдному "друг, оставь покурить", а вскоре опустился на самое дно - к бычкам. Единственный курящий в семиместной комнате фанерного модуля, однажды он сказал удивленным товарищам:
- Время бросать бычки и время собирать их...
И, расстелив на тумбочке листок, начал потрошить окурки, набранные им в курилке, когда там никого не было.
- О раб страстей, - осуждающе сказал непьющий и некурящий лейтенант Мухаметшин, - ты пал окончательно!
Борттехник Ф. не ответил. Он скрутил "козью ножку" и устремился на улицу - вдохнуть восхитительный дым ассорти.
Новый год прошел в полетах. В начале января борта №10 и №92 поставили в план на Фарах. Два майора - замкомэска и комзвена летели парой, прихватив с собой сталкера. Капитан Розенквит - борттехник с внешностью одесского докера - остался от предшествующего состава дослуживать до своей замены. Он знал здесь все, поэтому два майора взяли его с собой в Фарах для знакомства с обстановкой.
...Летели на юг. Шинданд лежит в самом изножье Гиндукуша, который вздымает свои хребты и пики на востоке. В южном направлении простирается каменистое плато, но через полчаса полета его начинает затягивать песками; дальше приливы песка переходят в барханное море, которое катит свои медленные волны до самой границы с Ираном. Вот на переходе камня в пески, в зеленой долине реки Фарахруд, среди скальных обломков, возле древней глиняной крепости, похожей на облизанную давно высохшим морем поделку великанского дитяти, - лежит глинобитный Фарах.
На его грунтовом аэродроме вертолеты встретила красная "тойота" с кузовом. В этот кузов капитан Розенквит покидал с тяжелым грохотом какие-то коробки, уселся на них, два майора втиснулись в кабину, и машина унеслась по пыльной дороге в сторону города. Штурманы и борттехники остались при вертолетах. Штурманы лежали на лавках 92-го борта, борттехники приняли горизонтальное положение на лавках "десятки".
- Сейчас Лёва им свои связи передаст, - сказал борттехник Молотилкин, тоже недавний студент, а теперь лейтенант-двухгодичник.
- С советниками? - спросил борттехник Ф.
- С какими советниками? С дуканщиками, - засмеялся Молотилкин. - Вон полный кузов товара. Сейчас сдадут, командиры будут знать, к кому потом возить.
- "Розенквит" в переводе с немецкого означает "тайный расчет", - подумав, сказал борттехник Ф.
- Ты немецкий учил?
- Нет, английский...
Растянувшись на скамейках, они вспоминали свой институт, искали общих знакомых. Так прошел час. И когда на умолкнувших борттехников начала наваливаться дрема, к борту приблизились два афганских солдата из аэродромной охраны. Просунув головы в дверь, осмотрели салон, заглядывая под лавки.
- Джем, конфет, печени? - спросил высокий.
- Нет ничего, еще не заработали, - развел руками лейтенант Молотилкин.
- Это! - показал один солдат на зимнюю шапку борттехника Ф., лежащую на дополнительном баке.
- А ключи от квартиры? - сказал борттехник Ф.
Вдруг за спиной солдата афганской армии возник чернокудрый капитан армии советской. Борттехники не слышали, как подъехала "тойота" - она высадила пассажиров у КДП, чтобы два майора познакомились с главным по аэродрому полковником Саттаром, а капитан пошел к бортам.
- Что, честь боишься продать? - спросил он у лейтенанта Ф. - Так честь, она в кокарде, а кокарды-то уже нет. У мужчины, не говоря уже о боевом офицере, должны быть деньги...
Первые дни, пока их не обмундировали, борттехник Ф. ходил в своей серо-голубой офицерской шапке, сняв золотистую кокарду, - на полевой форме не должно быть демаскирующих, блестящих на солнце деталей.
- Нахзми шумо, дуст? - спросил капитан солдата.
- Хуб! - сказал солдат, белозубо улыбаясь русскому великану. Капитан поднялся в салон, взял шапку борттехника Ф., показал ее солдату:
- Ду хазор?
- Не-е, - замотал головой солдат. - Хазор...
- А как же зима в горах? - сказал капитан. - Вашим братьям душманам холодно однако...
- Душман - враг! - улыбаясь, сказал солдат.
- Ладно, брат врага, - сказал Розенквит, - як хазор панч сад! - и он сунул шапку в руки солдату. Тот сразу надел ее на голову, достал из-за пазухи нетолстую пачку, отслоил несколько купюр и отдал капитану.
Капитан открыл мешочек из оранжевого перкаля, в котором, судя по выпирающим граням, были упакованы пачки афганей, сунул туда деньги солдата, достал из кармана купюру в пятьдесят чеков Внешпосылторга и протянул борттехнику Ф.
- Что это? - пораженный скоростью продажи его шапки, спросил борттехник Ф.
- Это первый урок свободного рынка и незаконных валютных операций, - сказал капитан. - Шапка, стоящая в военторге одиннадцать рублей, к тому же сильно бэушная, продана за полторы тысячи афошек дружественному афганскому воину, для которого теплая вещь зимой нужнее, чем джинсы "Монтана", которые ты сможешь купить в местном дукане за те же полторы тысячи. Чтобы ты понял свой навар, я отдал тебе чеками, по курсу один к тридцати. В Союзе эти полста чеков тебе обменяют возле "Березки" один к трем, на 150 рублей, то есть прибыль твоя составит больше тысячи процентов...
- Бред какой-то... - восхищенно сказал борттехник Молотилкин. - Получается, привези я сюда сто таких шапок, в Союзе можно купить "Волгу"?
- "Волгу" можно купить, правильно прокрутив ящик водки, - засмеялся капитан. - Но это вопрос ввоза-вывоза, потом поймете. Кстати, за эти полста чеков здесь можно купить бутылку водки, а в ташкентском аэропорту столько нужно сунуть в паспорте в кассу, чтобы тебе потом за рубли продали билет до дома. Такие вот парадоксы...
Борттехник Ф. был поражен этой простой, но могучей математикой рынка. Правда, его смущало то, что он так беспринципно позволил отдать в чужие руки родную шапку - облитую киселем в столовой, опаленную печкой эскадрильского домика на приамурском аэродроме, прокеросиненную, сколько раз служившую ему подушкой... Он вдруг ощутил, что продал сестру свою меньшую, и ему стало стыдно. И даже страшно - вспомнились бабушкины замечания - "не махай шапкой - голова заболит" или "не бросай шапку где попало - голову забудешь". Уж не знак ли это, что здесь он и оставит свою глупую и жадную голову?
Чтобы отвлечься, он начал думать, как, вернувшись на базу, пойдет в "чекушку", где продавщица Люда по прозвищу Глобус продаст ему блок сигарет "Ява", бутылку вишневой "Доны", пачку печенья, пачку конфет и, наверное, банку крабов. А потом он пойдет в книжный магазин и купит там черный двухтомник Лорки, чтобы, закрывшись после обеда на борту, читать, лежа на скамейке про Луну над Кордовой, курить, стряхивая пепел в открытый иллюминатор и запивая "Доной"...
Так он и сделал по прилете домой. По пути из продовольственного в книжный выкурил две сигареты подряд, и когда просил показать Лорку - да, Федерико Гарсию, вон черный на верхней полке, - голова его кружилась от первой с прошлого вечера дозы никотина. Стройная продавщица в голубом трикотажном платье, по слухам дружившая с кем-то из командования истребителей-бомбарлировщиков, поднялась по стремянке, чтобы достать два томика сверху, и лейтенант увидел, как на платье, обтянувшем ее яблочно крепкие ягодицы, проступил рельеф узких трусиков. Под ложечкой его хлопком зажглась горелка и нежный огонь потек вниз, наполняя чресла.
Выйдя на улицу, он сунул руку в карман, пошелестел остатками денег и подумал, что в чемодане у него лежат новые хромовые сапоги - отличные хромовые сапоги, почти не ношенные и здесь совсем не нужные, которые стоят никак не меньше шапки...
Поздним вечером он сидел на лавочке за модулем, курил, отхлебывая из баночки голландский лимонад, и смотрел на почти полную Луну, встающую над штабным модулем. В темноте у штаба журчал маленький самодельный фонтанчик. Борттехник думал о девушке в голубом. И, хотя ветерок доносил от туалета запах лизола и хлорки, ему казалось, что ночь пахнет лимоном и лавром.
НА ПРЕДЕЛЕ
- По данным разведки, в район нашей дислокации пришла партия "Стингеров", - сказал на построении комэска. - Новейший американский переносной зенитно-ракетный комплекс, недавно в Баграме в один день сбили шесть бортов. Всему летно-подъемному составу утроить бдительность!
К вечеру, после утроения бдительности личным составом, находившимся в воздухе, было замечено два пуска.
- Это не "Стингеры" - говорили в курилке. - "Стрела" какая-нибудь. От "Стингера" так просто не уйдешь. Даже курсом на Солнце и при выключенном РЭО. Он, гад, просто на массу идет...
Говорили, что одна "двадцатьчетверка" ушла от "Стингера", сделав мертвую петлю, - но парусной "восьмерке" это не по силам.
Однажды все, кто был на аэродроме, наблюдали, как заходит на посадку пара - один из бортов тянул за собой черный дымный хвост.
- Над горами достали... - шелестела толпа у эскадрильского домика, глядя, как падают по спирали два вертолета, оставляя в небе над собой черные и серые клочья.
Оказалось, в полете возник пожар в отсеке обогревателя - просто загорелась печка. Но экипаж, поначалу доложивший на землю о поражении ракетой, продолжал утверждать, что пуск был, - а печка, ну да, сама загорелась, совпало так...
- От вашего страха, стало быть, воспламенилась, - смеялись вокруг, похлопывая по плечам.
- А вот и да! - отвечал экипаж. - Делали противоракетный маневр, могло керосином залить...
Слухи множились, тревога росла. Командование подумало и нашло выход. По стоянке забегал инженер, за ним техники катили тележку с новым оборудованием.
- А вот антистингер кому! - весело кричал инженер при виде встречающих его борттехников.
В кабины устанавливали по три маленьких кислородных баллона с масками - чтобы спокойно и уверенно, не теряя сознания, подниматься на самый потолок - на пять тысяч, где опасность быть захваченным "Стингером" минимальна.
- Маски с трех тысяч и выше не снимать! - говорил командир на каждом построении. Личный состав, вольно расходясь, брюзжал, что машины и так не тянут, а весной на жаре тяга еще упадет, к тому же в гористой местности карабкаться бесполезно - с гор все равно достанут.
- На предел надо падать, - все настойчивее говорили летчики. - Лучше стрелковое оружие, чем ракеты...
И тут, как по заказу, начались зимние градовые грозы. Одна из таких гроз застала пару майора Божко где-то у Кандагара. Они и взлетели раньше срока, потому что увидели, как на юге стремительно синеет и чернеет, как, гонимые ветром, шуршат по полосе, раздувая желто-серые капюшоны, гигантские пылевые кобры.
Убежать от малиново мерцающей тучи на высоте, где скорость мала, явно не получалось, и командир, сказав в эфир неизвестно кому: "Да пошли они в жопу!" - бросил машину вниз. Уши заложило до треска, гланды расплющило о нёбо. Вышли из пике у самой земли и понеслись, как две стрекозы, выпучив глаза. Пара удирала от грозового фронта, обдирая о рельеф воздушные подушки несущих винтов, взмывая и падая каменным блинчиком, пущенным по-над водой - и это был первый полет на пределе вертолетов нового состава 302-й эскадры. Тот, кто был тогда на стоянке, видел, как две блестящие на фоне растущей черной стены точки несутся к аэродрому, а стена неумолимо настигает их, вытягивая вперед пыльные лапы...
Когда пара зарулила на стоянку, тут же все накрыло ветреной тьмой, захлестнуло летучим песком, небо треснуло, и по лопастям, капотам, контейнерам, настилам с жестяным грохотом ударил крупный - с грецкий орех - град.
В тот же день пришло известие, что в одном из полков в полете вырвало штуцер кислородного баллона, и баллон полетал в отведенном ему закресельном пространстве, помяв на своем пути все железо, включая кресло. Говорили, причина была не в попадании пули, а в перепаде давления на спуске.
На следующий день кислородное оборудование сняли, а эскадрилья приступила к полетам на предельно малых высотах в не гористой местности.
- На высотах до тридцати метров земля создает помехи, препятствуя захвату цели головкой самонаведения ракеты, - говорил комэска на построении. - Ну а против автоматов, пулеметов и гранатометов противника есть бронеплиты, бронежилеты, мастерство пилотов и, конечно же, борттехников со своими пулеметами...
Летчики повеселели. Поставив радиовысотомер на три метра (ниже этой отметки в наушниках раздавался писк), они начали выглаживать ландшафт на максимальных скоростях.
Борттехник записывал в дневнике:
"Этот полет на переходе земли в небо пронзителен как утренняя одинокая труба в горах. Он будит солнце - но он управляем легчайшим наклоном тела, тончайшим движением руки. Для полноты чувств остается совместить в сознании бешеную скорость Земли и переднюю лапу машины и то, внезапно вспыхнувшее предположение, что сейчас Земля, вдруг приподнявшись на цыпочках, легко коснется этой лапы своей плешивой макушкой. На такой скорости, на этой дикой скорости ты даже не успеешь поджать, ты даже не успеешь расширить зрачки, ты не успеешь кри...".
Но, как это нередко бывает, для красоты прерванная на полуслове мысль продолжилась в жизнь. На следующий день случилось то, что должно было случиться.
- Скорее! - пробегая мимо борта №10, крикнул борттехник Лысиков. - Левушкин без ноги садится - шел на пределе, за бугорок задел передним колесом!
Когда борттехник Ф. прибежал к рулежке, вертолет капитана Левушкина медленно и полого снижался над стоянкой "свистков", приближаясь к месту посадки. Из кузова подкатившего КамАЗа (инженер спрыгнул с подножки) бойцы выбрасывали на бетон автомобильные шины. Инженер орал и махал руками, оглядываясь на растущий вертолет, который вибрировал, задирая нос, пер вперед голубым днищем с красной звездой, ветер его винта уже начал гнать волну песка и пыли, встречающие отворачивались и отплевывались, солдаты, пригнувшись, катили по бетону шины и громоздили их друг на друга. Вертолет завис, и все смогли увидеть, что откос передней стойки был оторван от днища, колесная пара самой стойки была вбита в днище и застряла там намертво.
Началась посадка. Вертолет опускали на пирамиду покрышек. Инженер майновал ладонями, а несущий винт резал воздух в двух метрах от его рук. Сминая пирамиду, покалеченный дракон опускал бешеный конус винта все ниже, поднимая хвост. Он вставал на колени, как ручное чудище перед хозяином, - и хозяин, видя, что винт сейчас вспилит-взроет бетон, кидал ладони вверх. Капитан Левушкин в кабине брал шаг-газ, и вертолет с натугой поднимал нос, опираясь хвостом на воздух...
В один из таких моментов борттехник Ф. тоже принял участие, подкатив вдвоем с солдатом еще покрышку, но поднимать ее, пыльную, не стал, чтобы не испачкать новый комбез.
И снова вертолет опускал нос. Из открытого правого блистера высунулся правак Левушкина лейтенант Кукушкин и, свесив тяжелую голову в зеленом ЗШ, пытался увидеть, как машина ложится подбородком на шины. Он слишком перегнулся, - шлем слетел с его головы, треснулся о бетон, подскочил, и его понесло, кувыркая, как зеленый горшок, ветром винта в сторону стоянки "свистков"...
Вертолет опускал и поднимал нос несколько раз, сминая добавляемые покрышки. И все равно, на торможении винта, уже медленную лопасть ловили руками, чтобы не чиркнула о бетон на выбеге.
Когда вертолет затих, уткнувшись мордой в покрышки, из него вышел хмурый Левушкин и молча ушел. Потом выскочил Кукушкин и побежал искать свой ЗШ.
- Зуб даю, - сказал кто-то, - Это правый ногу сломал, а отвечать будет командир...
Следом за экипажем из вертолета выбрался взвод солдат - летали на досмотр каравана. Солдаты были возбуждены - доставали из "разгрузок" сигареты, закуривали, оглядывались на подходящих, охотно рассказывали.
Рядом с борттехником Ф. стояли два бойца - они все время улыбались и подталкивали друг друга локтями.
- И как оно? - спросил борттехник. - Испугаться успели? Будь откос покрепче, точно не успели бы - только на небесах и поняли бы, как вас по континенту размазало...
- Я успел, товарищ лейтенант, - сказал один. - Скорость была что надо. Мы сидели, в иллюминаторы смотрели. Низко шли, аж все сливалось в глазах. И вдруг - бах! - удар снизу, мы аж подпрыгнули. Я подумал - мина! - и ждал, когда кувыркнемся...
- Ага, мина! - заржал второй. - Ты же не на броне катишь. Мина! Ты в окно смотрел. А я в пол. И представьте, тащ лейтенант, смотрю в пол, все гудит, я смотрю тупо так, уже почти сплю, и ту-ут ка-ак - трррах! И в полу - колеса! В морду резиновым воздухом аж вдарило! Горячим! Не, я не испугался, я приху... обалдел, короче. Помню, только, удивился: нихера себе, убрали шасси!
- Во баран, - сказал первый, - у "восьмерок" шасси не убираются!
- Так я же и говорю! - засмеялся второй радостно.