Дневники связиста #3
...С трех часов утра наш телефон трезвонит не переставая. Неприятель атакует по всей линии фронта. Он как будто не понимает, что теперь наступает на рубеж, который будет удерживаться. Иначе не объяснить его жалких усилий. Это верно, что активизировалась артиллерия, ведущая интенсивный огонь, и его "катюши" тоже уже подтянуты. Но вряд ли он может позволить себе достаточно большой расход боеприпасов, чтобы вести продолжительный обстрел. Невозможно организовать систему снабжения в течение одних только суток на опустошенной местности с взорванными мостами, подорванными железнодорожными путями и с дорогами, утопающими в грязи. Так что пусть подходит. Мы не обеспокоены...
...наконец подул свежий ветер и вновь засветило бледное солнце. Желтое прошлогоднее жнивье образует цветные пятна на полях, и на них, прежних колхозных полях, появились первые ростки. Последние островки снега в теневых местах уже не в счет.
Это такие дни в году, когда мы вдруг ощущаем, что силы природы опять в действии, что наше поле тоже опять будет вспахано, чтобы приносить новый урожай. Это проявление милости Божьей после прошлых забытых Богом месяцев. И сегодня поэтому у меня легко на сердце......24 апреля 1943 года. Вчера впервые температура была почти восемнадцать градусов. Лейтенант фон Рюле поехал к поместью, которое когда-то принадлежало его двоюродному дедушке. Он сорвал несколько диких цветов в парке, нежные голубые ветреницы с прозрачными листьями и белыми пестиками. Солнце пробивается через наши окна, заливает светом планшетный стол......У нас довольно много работы. Связанная с воздушной разведкой наша радиостанция вчера вела прием с 1.00 до 3.00 и с 5.00 до 18.00. Она часто осуществляет управление огнем трех батарей по трем различным целям одновременно. Судя по сообщениям наших собственных наблюдателей и показаниям дезертиров, результаты огня превосходны......Наша жизнь делится на периоды. Когда годы уходят, безвозвратно, навсегда, остается только сжимать зубы. Наивно полагать, что нам воздастся за них. Потому что все нереализованные возможности за прошедший период навсегда утеряны безвозвратно.
Никто не сеет летом. Но, может быть, наивно также обсуждать и это. Я говорю себе так потому, что в этой войне, более чем в какой-либо другой до этого, мысли вращаются вокруг значения того, что происходит. Мое собственное мнение далеко не однозначно. Но здесь, в одной из величайших глав истории человечества, определенно должен в окончательном виде быть продемонстрирован прусский дух. При этом лучшая часть немцев стоит перед лицом неизбежности, не закрывая на нее глаза. И эту неизбежность они воспринимают как неотвратимый призыв, который в одном важном отношении превосходит то, что требовалось от солдат в 1914 году. Мы переживаем леденящий душу эксперимент......На днях мы были в помещении для постоя. "Ольга, хочешь посмотреть фотографии? Иди сюда, я покажу тебе несколько снимков!" – сказал мой спутник. Ольга тут же подошла. Она хотела больше узнать об этой возбуждающей любопытство Германии, о которой она так много слышала. "Смотри, это моя дочь, ей теперь уже семь месяцев", – объяснял мой спутник. "Хорошо", – сказала Ольга, ее женская любовь к детям на мгновение заставила ее оттаять. "Но это не тот же ребенок, – вдруг сказала она, взяв другой снимок. – Этот – гораздо больше, чем первый".
"Но, Ольга, – сказал мой товарищ, – второй снимок сделан с более близкого расстояния. Разве ты этого не видишь?"
Она посмотрела на него с сомнением, немного качая головой и вновь внимательно изучая фото. "Это твоя жена? Милая, – сказала критически. – А тут не она", – заметила, взяв следующую фотографию. "Почему это?" – "Нет, – засмеялась Ольга, – вы пытаетесь меня разыграть. На этой фотографии у нее совершенно другая сумочка. Видите, вы ошиблись".
Она с сомнением слушала его объяснения. Не могла этому поверить. Мы задумчиво посмотрели на девушку. Затем оглянулись вокруг, осмотрев избу, эту комнату русской крестьянки, которая когда-то была темной и затхлой, а теперь, благодаря немецким солдатам, превратилась в чистое помещение. И мы знали, что нам все еще предстоял длинный путь.
Мы были в эшелоне, инспектируя экипировку. Командир батареи проверял наемников. "Где твой китель, Алексей?" – "У портного, господин". – "Ступай и принеси его". Алексей молодцевато развернулся и исчез как молния. Он вернулся через секунду, щелкнул каблуками и задержал дыхание.
Оно не выдавало того, что перед этим он мчался изо всех сил. Алексей – полный энтузиазма солдат. Он пришил кокарду на свою пилотку; его честь была бы глубоко задета, если бы мы заставили ее снять. Он носит свою форму в своей собственной манере, но носит с гордостью ребенка. Он носит брючный пояс и сдвинул вниз-верх голенища своих сапог так, что кожа лежала гармошкой вокруг его лодыжек. Шпоры он носит высоко, в казацкой манере. Отговорить его от этого трудно. Даже плохо подогнанный китель и брюки не могут скрыть гибкости его стана. Он не прост. Когда вернулся после принятия присяги, то сказал: "Я не останусь надолго с батареей, я собираюсь к Власову. Вот увидите, я там буду"...
...Еще через две деревни мы встретили Григория. Ему было четырнадцать лет. Его подобрали во время скитаний во главе двух женщин с двумя детьми. Он пришел в штаб командира батареи так, будто мы были его старыми друзьями. "Куда вы идете?" – "Домой, господин, в Никитино". Он снял картуз, обнажив копну белокурых волос...
...Он не выражал недовольства, как иногда делают в этой стране; не рассказывал нам длинной истории об их страданиях. Он просто посмотрел на нас и сказал: "Двести граммов!"
Двести граммов; это означало: хозяин, вы ведь знаете, что нам нечего есть, не так ли? Я знаю, идет война, но не прошу много для пяти человек. Мы привыкли к трудной жизни. Не наша вина, что нам нечего есть......На батарее у нас несколько пленных, которые присматривают за лошадьми и помогают при полевой кухне. Они носят белые нарукавные повязки и имеют удостоверения личности. Кажется, им и в голову не приходит, что может быть по-иному. Старик сидит позади меня в углу и с чувством благодарности курит самокрутку из газеты и табака от наших окурков. Они сидят позади нас и едят ложками свой суп, которым мы, по их понятиям, пренебрегаем. И они не видят в этом ничего предосудительного. Никаких угрюмых взглядов, ни малейшего антагонизма. "Спасибо, пан". Они говорят это за любую сделанную для них мелочь. Счастливые глаза детей и низкий поклон за малейший подарок: германский солдат – хорошо.Мы сжигаем их дома, мы уводим у них последнюю корову из сарая и забираем последнюю картошку из погребов. Мы снимаем с них валенки, нередко на них кричат и с ними грубо обращаются. Однако они всегда собирают свои узлы и уходят с нами, из Калинина и из всех деревень вдоль дороги. Мы выделяем особую команду, чтобы увести их в тыл. Все, что угодно, только бы не быть на другой стороне! Что за раскольничество, что за контраст! Что должны были пережить эти люди! Какой же должна быть миссия по возвращению им порядка и мира, обеспечению их работой и хлебом!.....Пожалуй, было бы принятием желаемого за действительное, если бы мы вообразили, что нас оставят в покое этим летом. Конечно, мы ошибались. И снова мы идем к тому, чтобы все подверглось коренному изменению. Не то чтобы мы этого избегали! У нас все еще есть скрытые силы, ускоряющие наше движение и придающие твердость нашим голосам, когда мы чувствуем опасность.
Впереди у нас лето и третья зима. Они не хотят примириться с мыслью о том, что им придется продолжать служить без отпуска. Сам я стою в стороне с легкой улыбкой и наблюдаю за ходом событий. Все идет по плану – плану, сотканному судьбой. Мы лишь только винтики. Век переживает свою болезнь. Поживем – увидим, хватит ли у него сил преодолеть хаос. Я сохраняю спокойствие – спокойствие, при котором не пытаешься бороться с ходом событий, а проходишь через них как бы трансформируясь, в результате чего ничто не меняется в нашем характере, за исключением того, что мы глубже постигаем себя...
...Орел пришлось оставить 5 августа. Последовавший отход поначалу был неспешным, но приобрел беспорядочный характер, когда немцев стали донимать атаки с воздуха, партизаны и прорывавшиеся группы пехотинцев. Эти события умчали Пабста назад через Брянск, через Десну на северо-запад к автомагистрали Москва – Минск. Там, в оставшемся загадкой и не описанном им бою, он встретил свою смерть, которая так часто занимала его ум.
...Северинов, русский наемник, пришел, чтобы попрощаться (по-видимому, санитар, – не из тех, кто принимал присягу в качестве бойца). Переменчивая фортуна в перипетиях войны сделала его бездомным. Несколько недель он служил в части, а теперь хотел остаться со своей семьей, которая нашла работу в Ярцеве. К нам он пришел с тяжелым сердцем, молчаливый и замкнутый, и мне пришло в голову, что он, должно быть, носит на душе тяжелый груз печальных воспоминаний. Он нашел в нас некую опору. Теперь, когда он стоял передо мной, его длинная костлявая рука еще раз пожала мою. В этом его пожатии было все, что он хотел бы выразить словами...
...Атака началась одновременно с севера и юга. Ее цель состояла в том, чтобы ликвидировать брешь почти в два километра, включая мост, затем отодвинуть фронт настолько далеко на восток, чтобы обезопасить линию коммуникации вдоль дороги. С нашей стороны при выдвижении с севера медленно велось наступление на оказывающего сопротивление противника на правом фланге. Наши потери были большими. Вражеские снайперы, некоторые с пулеметами, засели на деревьях в ожидании прохождения нашей пехоты, а затем открыли огонь с тыла. Тактика противника оказалась энергичной и гибкой. Было невозможно развернуть артиллерию в заболоченных лесах, но он восполнил этот недостаток, широко используя минометы.
У моста он окопался, грамотно расположив и хорошо замаскировав оборонительные позиции, на которых среди прочего были установлены шестнадцать огнеметов. Здесь мы потеряли своего командира батареи. Его место занял командир легких батарей. После артиллерийской подготовки из его орудий он собрал пехоту. В то же время другой командир батальона организовал другие части, которые были рассеяны в результате тяжелых потерь и гибели их офицеров...
...На трудных участках дороги возникали обычные заторы. Лошади выбивались из сил, когда тянули перегруженные повозки через убийственные пески, через глубокие прогалы в трясине болот и по разбитым бревенчатым дорогам.
Один раз длинные колонны встали. Когда я наконец пробился в головную часть колонны, то увидел там несчастную крестьянскую подводу, застрявшую в грязи. Она, конечно, была перегружена. Бедная лошадь стояла, тяжело дыша, с раздувающимися боками, по ее брюху катился пот. "Конь капут", – причитала женщина, держа пучок травы перед его носом. Тогда даже я пришел в бешенство.
Когда наши собственные возницы подошли к трудному участку, они сели на лошадь без седла. Удар кнутом по заду лошадям в упряжке, несколько ободряющих слов, и лошади вытягивают. Это все проделано спокойно, в отличие от шума и криков в походных колоннах с лошадьми. Русские бьют своих лошадей, чтобы поднять; и они совершенно не имеют понятия, как обращаться с нашими более рослыми лошадьми......В старом лесу, в котором мы расположились постоянным лагерем, нас совершенно не видно. С его пихтами и елями, березами и буками лес протянулся через дюны и туманные низины. Далеко внизу стояли молодые деревья, рвущиеся к свету из-за стволов вековых деревьев, там зеленый полумрак, золотисто-изумрудный свет, играющий над папоротниками, над мхом и травой. Иногда это выглядит так, будто двигаешься под стеклом или на глубине освещенного солнцем водоема. Наши тяжелые ботинки бесшумно проваливаются в мягкую почву.
Среди мха блестят, словно гладко отполированные, листья кустиков голубики и гладкие красные ягоды клюквы. Тут настоящий грибной рай. Не знаю всех их названий и видов, но я нашел желтые шарики с точками чернильного цвета, которые всегда скрывались под покровом мха. Среди нас есть знаток, который настаивает на том, что это трюфели. Трюфели мы ели на юге Франции, где солнце раскаляло стены дома и в наших комнатах были полы из красного кафеля...
...Неделю назад мы начали строить оборонительную артиллерийскую позицию, обустроенную как вторая запасная. Тем временем нас посетил кое-кто из начальства. Офицер снабжения нарисовал очень мрачную картину сложившейся ситуации со снабжением на предстоящую зиму. Но она была таковой уже так много лет, что не могла нас больше расстроить. В заключение он сказал, что предполагается послать в тыл еще одну команду за сеном, с тем чтобы мы, по крайней мере, могли сохранить немного сырого фуража. Мы поклялись это делать. На предыдущей позиции мы собрали горы сырого фуража. Неделю за неделей усталые команды собирали в стога сено на днепровских лугах. Эта работа отвлекает не только команды снабжения, но и работоспособных солдат из действующих частей...
... Не возвращаются ли события, происходящие с нами в России, все время к одному и тому же акту? Когда я закрываю глаза, то даже смена декораций представляется незначительной. Зрелища, которые заставляли нас удивляться, редко были привлекательными. В этой стране нет красоты, нет ничего такого, что могло бы нас тронуть или поднять у нас настроение, как это было в других странах, красоты которых нас волновали. Несмотря на все перемены, наша жизнь здесь так однообразна, что она отмеривается быстро. Может быть, именно по этой причине на этом фоне человеческая душа предстает как что-то уникальное...
...9 сентября 1943 года. Я сижу над этими страницами много дней. Я написал очень много, и это дает мне пищу для размышлений. Любопытно, что пропаганда играет злые шутки с людьми, она основательно опутывает человека. Разум нации представляется похожим на фотопластинку, которая может быть проявлена по чьей-то прихоти...
...На окраинах Брянска дым смешался с желтой пылью дороги, накрывая нас двойным покровом. Солнце стало красным задолго до вечера. Оно висело бледное и иссохшее над разрушительным действом. Над следующим маршем потока людей облака освещались с обеих сторон. Они образовывали тончайшие, самые роскошные знамена, которые я когда-либо встречал, демонстрируя войну во всем ее ужасном великолепии. Мы видели дома на всех стадиях разрушения: белое, как вспышки магния, пламя, вырывавшееся из окон, первые всплески красного пламени, когда оно пробивалось через клубы черного дыма, триумфальный танец Красного Петуха над крышами...
...Мы идем маршем. Холодно. Наступает полночь. Луна плывет через серебристые облака. Парашютные ракеты ярко светят, как созвездия. Где-то свистят бомбы. Я достаю гитару:
Знаешь, сколько звездочек на небе…
– Чу, что это идет оттуда к нам!
(Weisst Du, wievel Sternlein stehen…
– Horch, was kommt draussen rein!)
Франц выглядит бледным и больным, с глубокими бороздками вокруг рта и глаз. У него температура. Я чувствую себя так, будто из живота у меня выкачали воздух и я наглотался соленой воды. С полудня я съел всего кусок хлеба. Повозка завалилась на бок, все в грязи.
Ну и пусть, не важно. Все еще слишком холодно, чтобы есть, когда мы в пути. Давай-ка споем еще одну песню, выкурим еще одну сигарету, тогда мы не будем так сильно чувствовать голод. Медленно все повалились спать прямо в фургонах и в седлах.
Фон Р. приходится будить водителя грузовика, храпящего за рулем. Оставив позади четыре километра пути, колонна замерла. В 4.00 мы пришли к своим помещениям для постоя.
Через два дня Гельмут Пабст был убит в бою.
