Дневник вампира младшего школьного возраста⁠⁠

Предыдущие главы читать здесь:

@ZoyaKandik

- Как у меня появилась сестренка -

Сегодня папа пришел ко мне в комнату для Серьезного Мужского Разговора, как он сказал. Обычно серьезный мужской разговор у нас бывает, когда я нахватаю двоек, или прогуляю уроки, или подерусь, и я быстренько повспоминал, не натворил ли я чего-нибудь, но ничего не вспомнил и стал честными глазами смотреть на папу.

А папа был какой-то торжественный, как в день рождения, он обнял меня за плечи и сказал:

- Знаешь, сынок, мы с мамой хотим, чтобы у нас был еще один ребенок. Маленькая девочка. Совсем малюсенькая, просто крошка. Как ты на это смотришь?

Я сказал, что ребенок – это, конечно, здорово, просто классно, но не лучше ли вместо него завести собаку? У многих ребят есть собаки. И я стал уговаривать папу, обещал с ней гулять и убирать за ней, и кормить, и все такое прочее, но папа был непреклонен. Только ребенок, и точка, так они с мамой решили. Тогда я вздохнул и сказал, что пускай тогда будет мальчик, а не девочка, потому что мальчики лучше: они не плаксы и вообще с ними интереснее.

- Да? – сказал папа. – Не знаю, не знаю. Может быть. Но тут дело вот в чем - мама хочет именно девочку. Двое мальчиков у нас есть, пусть теперь будет девочка. Как ты считаешь?

Я сказал, что никак не считаю, потому что они уже все решили без меня, но менять пеленки и кормить с ложечки кашей я не собираюсь. А папа сказал, что мне этого даже и не доверят, так что пусть я не беспокоюсь.

- Ладно, - сказал я. – Уговорил. Пусть будет девочка, только красивая. А когда?

- Завтра, - сказал папа. – Завтра прямо с утра мы с мамой поедем за ней.

И он ушел, а я стал думать о том, что завтра, в это же время, у меня будет сестренка, и все пытался представить, какая она будет, и как мы с ней будем играть, и как я буду водить ее за ручку в детский садик, читать на ночь сказки, защищать, как подарю ей те свои игрушки, из которых вырос.

У меня много таких игрушек, и мама все время хочет их выбросить, потому что они портят вид и усиливают беспорядок, но я не разрешаю. Мне их жалко выбрасывать, они ведь мне как братья. Я иногда вытаскиваю их из тумбочки, сажаю на пол и немножко с ними играю в прежние игры, хоть это уже и неинтересно – пусть они, бедняжки, хоть немного порадуются и не будут чувствовать себя так одиноко и заброшено.

А теперь я их отдам своей маленькой сестричке, и у них начнется новая жизнь, и мне это стало нравиться, я уже с нетерпением ждал завтрашнего утра, а когда мама пришла пожелать мне спокойной ночи, я сказал ей, что очень рад и что всегда и во всем буду помогать, даже кормить кашей с ложечки.

- Спасибо, сын, - сказала мама и ласково укусила меня за ухо. – Твоя помощь мне действительно понадобится, с этими младенцами так много возни, что я просто не успею всего сама.

А рано утром к нам прилетели все бабушки и дедушки, которые только у нас были, и еще мамин брат, и другие родственники, и соседи, все, кроме Вениамина, который ушел в поход, и все они шумели и беспрерывно разговаривали, так что наш большой средневековый замок вдруг стал каким-то маленьким и испуганным, даже самые страшные темные углы и чуланы стали обычными и совершенно пустыми.

Я спросил маму, нельзя ли мне позвать Пиню, и мама хотела сначала не разрешить, а потом поглядела на всю эту толпу друзей и родственников и сказала, что в такой суматохе это, пожалуй, уже не имеет особого значения.

И мы все проводили маму и папу, помахали им вслед, и я побежал к Пине.

- Скорее, - закричал я, врываясь к нему домой. – Пошли ко мне. У меня сегодня будет сестренка! Здорово, правда?

- Здорово, - обрадовался Пиня и стал спешить, потому что он как раз завтракал. Он стал есть так быстро, что рот его ни на секунду не оставался пустым, а глотал он с такой скоростью, что запросто мог подавиться, и Пинина мама стала уговаривать его есть помедленнее.

- Некуда спешить, - сказала она. – Ребенок, это не так быстро. Они вернутся не раньше обеда, и это в лучшем случае.

И еще она сказала, что тоже придет к нам, вот только сделает себе новую прическу, погладит парадное платье и зайдет в магазин – купить что-нибудь для малышки. Я подумал, что тогда она точно не успеет, и еще подумал, почему это женщины всегда при каждом удобном случае делают себе прически?

Когда моя мама приходит из парикмахерской, я ее немного пугаюсь – такая она становится незнакомая, чужая и странно пахнет. Она спрашивает, как ей идет эта прическа, и все хвалят, а я молчу, потому что мне не нравится, а огорчать ее не хочется. Потом, правда, я привыкаю, а она моет голову, и становится опять моей любимой мамой, такой красивой, уютной и привычной.

А потом мы с Пиней ждали мою сестренку на улице и все время глядели в небо – не летят ли? Но никого не было, и так было очень долго, и мы устали, а потом вышла бабушка, мамина мама, и спросила, не хотим ли мы есть. Пиня жалобно поглядел на меня, и я сказал, что да, хотим, и еще как, и мы вернулись в дом.

В гостиной был накрыт большой парадный стол, но за ним никто не сидел, а сидели все по очереди за нашим маленьким обеденным столиком и ели тоже по очереди. Нас с Пиней усадили на освободившиеся места и дали нам супу из улиток, и Пиня сразу же принялся есть, а я этот суп не люблю и есть его не стал, а стал смотреть вокруг.

Женщины говорили в основном о детях, о болезнях, о детских кухнях, и никто никого не слушал, и все говорили одновременно. Мужчины говорили о вещах более интересных – о машинах, о работе, которую они называли «халтурой», рассказывали всякие случаи из жизни и анекдоты, только тихо-тихо, так что я ничего не слышал. А иногда они все начинали оглушительно хохотать, и женщины их ругали и призывали к порядку.

Бабушка по маминой линии сидела в уголке и бешено вязала, и спицы у нее в руках так и летали, так и щелкали.

- Что это? – спросил я, потому что никак не мог понять, для чего нужен этот мешок, который у нее выходил.

- Это кокон, - сказала она строго, и с раздражением добавила, что никогда не могла одобрить этих новомодных коконов, где все ненатуральное, и кожа младенца не дышит, и что настоящий кокон должен быть именно такой – простой, из суровой толстой шерстяной нити.

У меня были такие носки, они жутко кололись через всё, и мне стало жаль сестричку, которую запихнут в этот мешок, но я знал, что бабушка всегда настоит на своем, она такая.

- Дети дышат не кожей, а легкими, - сказал я.

- Много ты понимаешь, - фыркнула бабушка и велела мне не путаться под ногами, а заняться чем-нибудь полезным. Помыть посуду, например. Я сделал вид, что не расслышал, и поспешно ушел.

И мы с Пиней послонялись немного по замку, послушали взрослые разговоры, а потом нам стало скучно, и мы ушли ко мне в комнату играть в подземный бой на щелбаны. И мы долго играли, я то выигрывал, то проигрывал, и лбы у нас с Пиней посинели, но мы не сдавались и, конечно, все на свете пропустили.

- Тимофей! – закричала бабушка по папе, просовывая голову в дверь. – Как не стыдно! Скорее иди встречать маму!

И я тут же все бросил и ринулся вниз, но уже опоздал. Мама уже стояла в гостиной, а вокруг нее толпились абсолютно все, и все ахали и охали, и умильно сюсюкали, и поздравляли, и вообще так орали, что вполне могли оглушить несчастного младенца.

- Ах, какая красавица, - умилялись женщины. – Ах, какие ручки, какой носик, ах ты наше золотце, ах ты наша умница.

А мама стояла такая гордая, такая радостная и счастливая, и к ней никак нельзя было подойти, и я даже испугался, а что, если так будет всегда, вся эта толпа вокруг мамы? Откуда я знаю, как надо воспитывать младенцев? Может, именно так их и воспитывают?

Но тут папа громко хлопнул пробкой от бутылки, и все мужчины тут же стали говорить, что пора малышке дать отдых, еще успеем наглядеться, а бабушки позвали всех к столу, и тогда я смог приблизиться к маме.

- Ну, вот и твоя сестричка, - сказала мама. – Красивая, правда?

Я посмотрел на крохотное красненькое личико, такое сморщенное и недовольное, на курносый нос, на редкий белобрысый пушок вместо волос, потом вспомнил мамину прическу и сказал, что да, она очень красивая.

- А как ее зовут? – спросил Пиня.

- Еще никак, - сказала мама. – Но я думаю назвать ее Сцинтией. Очень милое имя.

- Ну почему Сцинтия? – закричал папа из-за стола. – Люциферида! Благородно и значительно!

И они стали спорить, и все стали наперебой предлагать свои имена, и опять поднялся страшный шум, а Пиня сказал, что раз такое дело, надо просто написать все имена на бумажках, свернуть их и кинуть в какую-нибудь шапку, а потом кто-нибудь незаинтересованный пусть вытащит одну из них.

- Предоставим все жребию, - сказал он, и все с уважением посмотрели на Пиню, а мне было досадно за то, что не я это придумал, и очень приятно, что у меня такой умный друг.

И вот все стали шарить по карманам и искать бумагу и ручки, а мы с Пиней быстренько сбегали в мою комнату и притащили оттуда гору карандашей и чистую тетрадь, и все быстро написали, кто что хотел, а потом стали искать шапку. Но папа сказал, что простая шапка, или шляпка, или даже шляпа тут не подходят и принес из чулана железный шлем. Шлем был старинный и принадлежал одному нашему предку, который был рыцарем, и считался семейной реликвией (шлем, конечно, а не рыцарь). И все решили, что это самый что ни на есть подходящий шлем для такого важного дела.

Свернутые бумажки бросили на дно, и папа стал трясти его, чтобы перемешать хорошенько, но шлем был страшно тяжелый, и бумажки в нем вяло шевелились, не сдвигаясь с места.

- Эх, молодежь, - пробурчал дедушка по папиной линии, выхватил у бабушки по маминой линии спицу и принялся энергично мешать.

- У меня петли поехали, - закричала бабушка.

- Это еще что, - сумрачно сказала мама. – Вот у меня скоро крыша поедет, то-то будет весело…

А потом все долго искали незаинтересованное лицо, но оказалось, что все были

заинтересованными, каждому хотелось, чтобы его имя достали из шлема, а папа умолял решать побыстрее, потому что он не в силах больше держать эту чертову тяжесть.

А я сказал, что Пиня и есть самое незаинтересованное лицо, потому что ничего не писал, девчонок не любит, и потом, именно он придумал такую замечательную штуку со жребием.

- Вовсе даже не он, - возразил мамин брат. – Еще задолго до нашей эры первобытные вампиры, подчиняясь внутренней гармонии и сливаясь с природой, вручали свои судьбы Великому Ничто, выражая его…

- А мне плевать! - закричал папа. – Пусть кто-нибудь вытащит это чертово имя, и я брошу, наконец, эту чертову штуку!

- Милый, как ты выражаешься, - с осуждением сказала его мама.

- Не знаю, - сказала моя мама, с сомнением глядя на Пиню. – Он еще так молод. Несовершеннолетний вампир…

- Не имеет право избирать и быть избранным, - закончил ее папа, а мой папа издал такой жуткий вой, что у меня мороз прошел по коже, я подтолкнул Пиню, и он, закрыв глаза и сжав зубы, с выражением отчаянной решимости на лице, шагнул вперед и запустил руку в шлем. К несчастью, он неосторожно наступил папе на ногу.

- О-о-о, моя нога! – завопил папа и выронил шлем, и он упал как раз на другую его ногу, так что бедный папа на некоторое время потерял интерес к происходящему, а просто сидел на полу в окружении белых бумажек и ругался.

- Ну, что? – с волнением спросила мама. Пиня разжал руку и показал всем маленькую белую трубочку.

- Читай скорее! - закричали все, и Пиня, развернув бумажку, торжественно и без запинки прочитал:

- Торгпредминбумпром!

Воцарилась тишина.

- Что? – слабым голосом переспросила мама.

- Торгпредминбум, - уже не так торжественно сказал Пиня и добавил: - И пром к тому же.

И все уставились на Пиню в ужасе.

- Ни-ког-да, - раздельно и четко произнесла мама. – Ни-ког-да мою дочь не будут звать этим кошмарным, этим идиотским именем! Через мой труп!

- Ой, простите! – воскликнул вдруг один гость и хлопнул себя по лбу. – Это все я виноват. Такая рассеянность, такая непростительная оплошность… Я бросил не ту бумажку. Понимаете, я придумал для вашей дочки чудесное, необыкновенное имя – Чучундра, я его прочитал в одной старинной книге, а по ошибке сунул в шлем визитку одной промышленной компании, с которой мы заключаем договор.

- Чучундра, - с ужасом сказал папа, а мама сказала, что все вышло, пожалуй, и к лучшему, зачем нам эти сомнительные древние методы, когда есть старые, проверенные способы.

- Сжечь черную кошку живьем и по ее пеплу прочитать тайные знаки, - предложил дедушка по папе.

- Это слишком радикально, - сказала мама.

- Погадать на картах, - мечтательно сказала бабушка по маме.

- Слишком отдает суевериями, - поморщился папа.

- А можно… - робко сказал Пиня, но все закричали:

- Нет! – и Пиня замолчал.

- Все остынет, - жалобно сказала бабушка по папе, и все мужчины ее поддержали, а все женщины возмутились и стали говорить, какие они бессердечные, и все опять стали спорить и спорить, а я незаметно подошел к сестричке и стал на нее смотреть.

Теперь она мне не казалась такой страшненькой, даже наоборот, и я ее полюбил, так полюбил, что захотел тут же защитить ее от собак и мальчишек, и взять на руки и побаюкать. Мне захотелось спеть ей какую-нибудь хорошую песню, или рассказать страшную историю, или подарить все свои игрушки и даже конструктор, который я очень ценил. А она вдруг открыла свои крохотные глазки и беззубый ротик и замяукала тихо-тихо, как котенок. Ее никто не услышал, только я, ее старший брат, и это мне она жаловалась на то, что все вокруг орут, и что она совсем еще без имени, и не умеет говорить…

И тогда я погладил пальцем по ее бархатной щечке и тихонько сказал:

- Не бойся, я с тобой.

А потом повернулся к взрослым и громко, чтобы перекрыть все их голоса, сказал:

- Ведь она родилась в мае? Ну и пусть она будет Маей!

И все удивились и замолчали, а малышка в это время громко чихнула три раза.

- Это знак, - решили все. – Это точно знак свыше, без всяких сомнений. Конечно, Мая, только Мая и никак иначе!

А папа очень обрадовался, потому что он-то родился зимой, и его назвали в честь этого Зимом. И мама обрадовалась, потому что имя ей понравилось, и все остальные тоже обрадовались и сели за стол, а я остался рядом с сестричкой и смотрел на ее спокойное личико и знал, что я поступил правильно.

А потом все наелись и стали дарить подарки и надарили целую кучу: миллион коконов, миллион тряпочных крошечных башмачков со смешным названием «пинетки», груду погремушек, сосок и бутылочек, и мама была очень довольна и всех благодарила, а потом все разлетелись по домам.

- Как я устала, - сказала мама. – Конечно, все это очень приятно, но утомительно. И кто будет сегодня мыть посуду?

Бабушки хором сказали, что помоют они, дедушки были увлечены разговором и ничего не слышали, папа зевал во весь рот и жаловался на недосыпание.

- А где Мая будет спать? – спросил я.

- Пока у нас с папой, - сказала мама. – Младенцы, они требуют постоянного внимания. Потом, конечно, у нее будет своя комната.

И бабушки тут же сказали, что ребенку пора спать, а я сказал, что спать совсем еще не хочу, а они сказали, что речь не обо мне, поскольку я уже почти взрослый, а о моей сестре. Но она, по-моему, и так уже спала, с самого начала, только бабушкам этого было мало, они обязательно хотели ее выкупать и завернуть в новый кокон, но мама сказала, что всем этим она займется завтра, а сегодня, если все сыты, предлагает ложиться спать.

А потом мы с Пиней лежали в моей комнате, и я все никак не мог уснуть, и ждал, когда же наступит завтра и я смогу катать сестричку в коляске.

- Знаешь, - сказал я Пине. – Если у меня будут дети, то я никого приглашать не буду. Только тебя.

- А маму с папой? – спросил Пиня.

- Их тоже, конечно, - сказал я.

- А ведь у твоей жены тоже будут мама и папа, - сказал Пиня. – И еще всякие братья и сестры, как у тебя. И друзья…

А потом я все-таки уснул и, засыпая, думал – так ли уж хорошо быть умным?