День темнее ночи. Глава II⁠⁠

1

На следующий день едва я стройку затеял, достал тесёмки с узелками, приходит судейский, в своём колпаке, как всегда.

— Мастер Вуль, завтра будет убийца. Работать выходите.

— Ну ладно, — говорю, — раз такое дело. Выйду.

Только с гробом заказным — беда, придется вечерами теперь его колотить. А то и не успеть.

— Посадник велел вам передать, чтобы плаху проверили заранее.

— Всё бы ему передать. Не доверяет мне. Не боится, пускай! Не треснет!

И он ушёл.

А я думаю, раз завтра выходить, значит мне надо одетым быть, как подобает. Чтоб видели все, что я на работу вышел, а не просто так стою зеваю там.

Собрался проверить после обеда всю одежду. Думаю, сперва с размерами дна определюсь.

Растянул на полу тесёмки с шириной и длиной гроба. Прикинул, сколько досок надо на одно дно. Оказалось шесть, не считая поперечных. Выпилил. Разложил.

— Эх, — думаю, — Це́лую дверь придется сделать. А с крышкой, так целых две. Надо было в плотники идти.

Выложил, в общем, я доски для дна и решил топор поточить, как дядька Сотер, покойный, мне наказывал.

— Топор всегда должен быть острым, — говорил он, скребя ногтем по лезвию.

Я в первый год работы на себе познал его правоту. Был случай один, после которого я всегда накануне точу топор.

Баба одна князя обругала из толпы. За это по закону положено было ей голову откинуть. Она думала, не заметят, кто кричал, а какой-то мужик взял да и вытолкал её из толпы прямо к дружинникам.

Судейские дело обстряпали быстро. В таких делах они не тянут. Меня вызвали с надбавкой за срочность.

Я фартук накинул, топор схватил и бегом на Рыночную площадь.

Там уже и помост готов. Народ кружит вокруг. Как вороны. Только вороны после казни кружат, а люди до. Достал я свою колоду из тачки, поставил на помост. Топор к ней прислонил. Стою, красуюсь.

Баба тут с мужиком под ручку гуляет. Рожу скривила, как харкнет в мою сторону. Ну, да я высоко, плюй, не плюй… Кричит:

— Чтоб и тебя так разрубили, червяк компостный.

Мне это в душу так запало.

— Чего это, — думаю, — компостный. Обычный. Такой, как все.

Народ собираться стал потихоньку. Думают, не зря палач на рабочем месте, как цапля на болоте, стоит. Почуяли зрелище. Тянутся и тянутся. Многие зыркают на меня недобро так. Словно я им гнилые гробы втюхал.

Вдруг, гляжу, ведут преступницу. Руки цепью скованы. Идёт в окружении четырёх дружинников. Видно, что черные им обещает напасти. Но они ничего, ребята крепкие. Зазря с бабами не воюют. Тем более, она худая, как доска. Такую и пальцем то перешибить можно. А тут я с топором, который больше неё весит. Неловко стало как-то.

Подвели её, подсадили, значит, ко мне. Топор я от плахи убрал. Прислонил к ноге. Из первого ряда кто-то крикнул:

— Смотрите! Сейчас она его съест!

Народ давай ржать. Я глянул на девку. А она на меня вылупилась, не моргая. Как будто ей веки к бровям пришили.

— Чего, — говорю, — смотришь на меня так? Словно не ты сегодня здесь главная, а я!

А она, как на меня напустилась, прям как змея на жертву. Как зашипела:

— Ах ты… Слизняк вонючий! Да чтоб твою бабку… грели на сковородке… вместе с тобой!

Толпа ржёт, как стадо коней. Вроде не смешно. Вижу, девка вся переживает. Трясет её. Я Тильду обнимаю обычно в такие минуты. А на работе не позволяю себе чувств. Всё-таки не зря придумали разделять дом и работу. Не знаю, если б Тильда была на месте той девки, обнял бы я её или нет.

Тут судейский вышел, приговор огласил. — Покайся, — говорит, — последнее слово молви!

Она затряслась так крупно.

— Ах ты плесень седая! — так прямо его и назвала. — Тьфу! Кукарекай дальше теперь!

Гляжу, а у судейского плевок под глазом. Ну, не мне одному оплёванным работать. Он утёрся и мне кивнул. Я топорик взял, подошел к ней. Говорю:

— Девочка, ну это же запомнят. Всё ведь ясно уже.

— Да ты… Ты… — слёзы ручьями. Давится ими.

Я обухом вниз топор на руки взял. Глажу его, как котёночка. Говорю ей спокойно и ласково:

— Ты, доча, ложись смирно на колоду, да шейку постарайся вытянуть. А я уж быстро тебя.

Однако, моя молодость и забывчивость мне урок предподали. В плешь мне камень прилетел на втором ударе топора. А после третьего я уже в синяках и мусоре был.

Домой явился. Тильда орёт, как свинья обожжённая:

— Что ты со мной делаешь, скотина? Опять напивался в подворотне с друзьями?! Весь грязный пришел, да еще побитый.

Поругала меня жена. Потом подлечила чуток бальзамом синяки.

2

Ну и чтобы топор острый был, как Сотер и жизнь научили, к срочной казни начал я его точить сразу после обеда. Да и чего не поточить, если накормлен у заботливой жены. Моя Тильда, она как: сперва поколотит, а потом поухаживает. Знает, что мы с ней, как гроб с крышкой.

Расточил, значит топор. Отужинали с женой. Она на работу побежала. А я дома остался. Думаю, пора гроб делать дальше.

Колочу дно гвоздями. Сделал. Думаю, надо крепость проверить. Хлипкий гроб он как дырявые портки: того и гляди покажет, что не до́лжно.

Стук слышу, идёт от входной двери. Ну, что делать: бросил опять работу. Открыл. Навозом свиным пахнуло с улицы. Такая уж наша Весёлая. Стоит мужик. Высокий, в сапогах до колена и шляпе, из-под которой лица не видно.

— Вы, — сипит, — мастер Вуль?

А я говорю:

— Вам какой мастер нужен, гробовщик или палач?

Молчит. Чувствую, глазами колет меня.

— Гробовщик.

— Похоронили свои сомнения? — шучу. Он плечи скукожил чего-то. — Сейчас я его позову.

Закрыл я дверь. А сам в окно тихонько из-за занавески решил посмотреть, что делать будет. Смотрел я, смотрел… хоть бы слепень на него сел, чтобы отогнал. Нет. Даже не двинулся. Ждал своего мастера.

— Ну, — думаю, — пора гробовщику появиться.

Остатки волос руками разгрёб в стороны. Дверь открываю. Говорю:

— Здравствуйте, милейший! Я мастер Вуль, гробовщик. Вас как величать? Пожалуйте в дом. — Посторонился, рукой указую ему, чтоб входил.

Он вошёл дёрганой походкой. Шляпу не снимает. Видать не из наших краёв. В Невокке-то не принято дома в шляпах ходить.

— Зовите меня Ка́виус, — голос был у него, как скрип виселицы под покойником. Запахло тут, как из могилы.

— Зачем пожаловали? Ужели гроб вам нужен? — дай думаю его зубы гляну.

Даже не улыбнулся. Холодный, как покойник. Знаю таких.

— Как раз наоборот, мастер Вуль! — странно сказал. — Я сам в нем не нуждаюсь и вас приехал отговорить его делать.

Тут я что-то недопонял, кажется. Говорю ему:

— Вы не заказываете, я — не делаю. Это же просто. Могли не приезжать, и всё. Я бы не делал. Раз приехали, ладно. Никакого вам гроба. — А сам подумал, что раз он ехал, то, наверное, издалека, и надо хоть за стол пригласить. Говорю:

— Может по стакану перед обратной дорогой? — Я один не люблю пить, а с компанией Тильда разрешает.

Он головой замотал. Я надеялся, шляпа слетит, увижу хоть глаза. Но нет. Сидит, как приколоченная. А мужик даже не повернулся к выходу.

— Где, — говорит. — присядем для разговора?

— Да вот, в кресло водружайтесь, я на скамье посижу. — Ляпнул ему, а сам думаю, надо хоть как-то образ умельца подкрепить. И добавил ему: — Это кресло я сам сделал. Из остатков гробовых досок.

Уселся он. Шляпу низко наклоняет. Не сильно я таких люблю. Работаю обычно с теми, кому скрывать нечего. А этот мне спину кропит. Сидит и ждёт чего-то.

Я говорю:

— Я бы принёс стаканчики-то, с ними обычно лучше разговоры клеятся.

Он, вижу сглотнул. Может жажда его мучила, только воды я ему предлагать не хотел. Сам пусть просит её. Мне реповухи хотелось.

— Нет! — снова меня остановил. — Мастер Вуль, вы меня не поняли. Я хочу вас предостеречь от изготовления гроба, который у вас заказали вчера.

Я онемел. В горле тоже пересохло. Стал мозгой скрипеть, кто ему разболтал. Кроме заказчиков, неоткуда ему было знать. Тут лишь я и Тильда знали, да она таких боится, как обыватель виселицу.

Тут я на его руки глянул. А у него они белые, а ногти все грязные и длинные такие. У меня чего-то комок к горлу подкатил. Сердце застучало. Ну думаю, заболел. Придётся отлёживаться после сдачи заказа.

Подышал я немного. Вроде ничего. Надо было понять, о том ли он говорит, о чем я думаю.

— Я, — говорю. — Не брал вчера заказы. Вы, наверное, что-то путаете.

— Мастер Вуль, вы даже ночевали у заказчика. Не надо вам делать для них этот гроб.

— Я, — говорю, — уже задаток взял. Дно уже готово. Из могилы возврата нет. Понимаете?

Он зубами заскрежетал вдруг. Говорит:

— А вы уверены?

— Я сколько на свете живу, а не видал, чтобы даже из гроба кто-то встал. Не говоря уже про тех, кто там на глубине лежит. Ладно, если спящего случайно кладут в гроб, он крышку выбьет, и то не каждую. А уж из под земли, куда ему вырваться. И живому никак, а дохлому и подавно.

— Нет, — палец вверх поднял. — Вы не поняли. Я прошу вас не делать гроб.

— Ну вы же знаете, что я даже ночевал там. Я не могу теперь его не делать.

Он хлопнул рукой по поручню кресла.

— Вы верите в приметы, мастер Вуль? — ногтем постучал пару раз по дереву.

— Опять вы за свое? — еще немного и пришлось бы его вытолкать из дома. — Ну, возвращаться — плохая примета. Эту слышал. Но из могилы не возвращаются. Это моя примета. Что там еще есть? Чёрная кошка — это беда.

— Да, это беда, если она дорогу перебежит, — прервал меня. — Я вас уверяю, что этот заказ — ваша черная кошка.

Я на ноги встал. Говорю ему:

— Милейший Кавиус, есть у меня история про чёрную кошку. Одного мужика должен был я четвертовать. Вели его на казнь и черная кошка перебежала ему дорогу. Он мне на эшафоте рассказывал. Я уже готовился рубить его, как следует. Вдруг, перед оглашением приговора гонец от князя прискакал к судейскому. Замялся тот, а потом приговор огласил, что будет отсечение головы. Вы понимаете?

— Ну, умер ведь он.

— Да, что умер! — махнул я рукой. — Я то вчетверо меньше получил за такую работу. А мне никакие кошки в тот раз дорогу не перебегали. — Я уже зол становился. Говорю ему: — Давайте вы езжайте обратно, а я делом займусь.

Дверь ему открыл. Стою, жду, пока выйдет. Он на ноги поднялся. Медленно подплыл ко мне.

— Вы думайте усердно. Это будет горе, если они его получат. Я завтра еще зайду.

И быстро вышел вон. Я и рта закрыть не успел.

3

Сразу после его ухода я не смог работу продолжать. Так он разозлил меня. Да где это видано — отказаться, когда такой крупный заказ раз в жизни выпадает. Ладно мор ещё, на котором дядька Сотер сыновьям дома построил. А чтобы в обычное время так крупно заказали, большая удача. Нахал. Решил кусок хлеба отобрать. Да ещё чем объяснять надумал. Ха! Приметами.

Сидел я в кресле так долго-долго. Задумавшись. Вдруг руки чьи-то мне шею сзади обхватили. Обернулся, а это Тильда меня решила обнять. Я так рад был её видеть, что даже в щёку чмокнул.

— Бледный ты какой-то, — устало так сказала. — Не заболел?

— Недавно сердце барабанило, — отвечаю. Решил не говорить ей пока про Кавиуса. А то обругает меня опять с этим заказом

— Может ляжешь тогда? Завтра работа тяжёлая.

— Вот ведь гадость! Забыл спросить, какого веса завтрашний злодей будет.

Тильда волосы из-под платка выпростала свои длинные и говорит:

— А какая тебе разница? Ладно бы вешал, так рубить ведь будешь.

А я ей любуюсь, простой и своей. Отвечаю:

— Да, конечно, есть разница, как тебе огурец резать или помидор.

На следующий день перед казнью маялся я на Площади, как всегда. Ждал, пока народ соберётся, да приговорённого приведут. С достоинством стоял, как Сотер учил.

— Весь город тебя боится, когда ты палач. Они видят твою работу. У пекаря только результат виден, а у тебя и результат и процесс. Можно ещё до начала сделать так, чтобы они о тебе говорили. Стойка, выражение лица, одежда — то, — как он говорил, — что они будут обсуждать ещё несколько дней, если сможешь как следует это явить.

Стою, значит, я, как обычно. Плаха. Топор. Народу ещё мало. Гляжу, топает к помосту в своей шляпе Кавиус.

Подошёл близко так. Народ, вижу, поглядывает на него. Дело-то небывалое. Со мной так никто никогда не говорит.

— Здравствуйте вам, мастер Вуль!

— И вам, — говорю, — здравия! Вижу, обязательный вы человек, милейший Кавиус. Обещались быть, и явились. Токмо, не ровён час, камни полетят в вас.

Молчит. И лица опять не видно. Очухался и говорит:

— Что ж, не передумали вы за ночь?

Привязался ко мне, как камень к утопленнику.

— Нет. Моё слово крепко. Вчера говорил, сегодня подтверждаю — заказ будет готов.

С помоста-то видно хорошо было, как кулаки сжались у него. Народ, гляжу насторожился. Ждут, что будет.

— Я вас еще раз прошу не делать этого гроба, мастер Вуль. Не то горе придётся мыкать.

— Вы же видели, где я живу, знаете, чем на хлеб зарабатываю, милейший. Я без этого заказа горе мыкаю.

Вижу, некоторые парочки ближе подбираются к Кавиусу. Слышать хотят, о чём разговор идёт.

— Забирайся уже к нему! — мужик какой-то крикнул.

Кавиус говорит:

— Если лишь за деньгами дело стало, так я вам компенсирую. Горе то я не ваше лично имел в виду. А общее. Для всех.

Какое-то разделение тут во мне произошло. Одна половина говорит: надо деньги брать. Другая говорит: надо делать гроб. Ну а я репутацией дорожу.

— Вы сами, — говорю, — подумайте, на что честного мастера подбиваете. Этак я и вовсе без работы останусь.

Он вздохнул. Тем более, что уже ворчат вокруг. Нервничает народ.

— Ну, — говорит, — смотрите теперь, как бы чего не случилось теперь с вами или с вашим домом.

Вздумал меня пугать что ли? Ну да всяких тут я повидал. Говорю ему:

— Убирайтесь, откуда пришли! А то ведь мы можем уже по-другому встретиться на этом месте.

Ничего не дрогнуло в нём. Поворачиваясь уже, бросил:

— Думайте-думайте! Завтра ещё встретимся.

И пошел вон с площади. Народ расступался перед ним, как передо мной.

4

Вечером друзья заглянули. Братья Рэйт и Юнк. Золотари. Копаются во всяком. Бочонок пивка притащили.

— Видали мы тебя на площади! — скрипучим басом из-под усов сказал Рэйт. — Вот это я понимаю, работа!

— Да-а! — вторил ему братец.

У обоих глаза разгорелись.

— Ты, — это Юнк уже начал, — дрова также рубишь?

— Что ты? Дрова! — хлопаю его по плечу. — Для шеи свой удар и свой топор. Не зря, ведь, говорят: “каждому делу свой инструмент”.

— Ты хорошо сказал, значит смотреть на это надо. Не только что делать, но и чем. — Это Рэйт. В ухе мизинцем ковыряется. — Ты за стол нас усадил бы чтоль. Стол он для выпивки, как раз.

Показал я им рукой места. А Юнк ушами пошевелил, нос чешет и говорит:

— С тобой, брат, я согласен, но не до конца. Иногда дело выбирает инструмент.

— Это как?

— А вот принесли мы пиво к Вулю. А у него сломалась мебель, допустим. На полу сидеть не будешь. Что он нам предложит? — Юнк поднял палец. — Гроб! Может, даже не один. И будем мы на них распивать.

Я порой с них балдею. Так думать умеют!

Метнулся я за закусью. Воблу притащил, леща. Капусточки квашеной. Кружки расставили на столе. Сидим, хорошо!

— Может быть, мяска хотите? — говорю им, ополовинив кружку. — Вяленое есть.

Они переглянулись. Рэйт сказал брату с улыбкой, щёлкая пальцами:

— Помнишь, мы с тобой после прошлого раза спорили? Я тебе говорил, что у палача мясо в доме будет всегда.

Юнк поёжился, прищурился, словно от боли, а глаза смеются. Говорит:

— Поспорю с тобой, брат. Не всегда. После виселицы — вряд ли. Да и мясо это не всем подходит. Кто-то найдет в себе силы для него, а кто-то — нет.

Мне тоже смешно стало от этих шуток. На душе легко. Люблю, когда друзья приходят. Отвечаю:

— Чистая курятина, задаток получил на большой заказ. Купили пару кур.

— Ага, а десять дней назад окорок свиной был, как раз после четвертования.

Смеются. Я говорю:

— Не спрашиваю, где вы это пиво откопали. И вы у меня не спрашивайте. Уплетайте и спасибо говорите!

Похлебали. Пожевали ещё. Рэйт отсморкавшись, говорит:

— А что за большой заказ?

— О-о-о! — отвечаю. — Это целая история.

И рассказал им всё, как выдохнул. И про Витара с Бой, про их усопших, дом, гроб, Кавиуса и даже про то, как Тильда убегала от Витара.

— Вот это ты попал, дружище! — сказал Рэйт, когда опрокинули по второй кружке. Пальцы его сплетались и расплетались. — Завтра, значит, конец!

— Типун тебе на язык, брат! — слегка ударил ему кулаком в плечо Юнк. — Всё только начинается.

— Вот-вот, — сказал я. — Я с этих денег планирую дом подновить. Пристройка прохудилась. В гробах уже ветер гуляет.

Рэйт рёбра чешет. Говорит:

— Ты думаешь, зачем им этот гроб?

— Как зачем? Гробы, чтобы хоронить. Похоронят всех четверых в одной могиле. Может, на плитах решили сэкономить? — мысля у меня неожиданно всплыла такая.

— А я чую, что непотребство какое-то они затеяли. Такие рожи у них, что для него самый раз, — мерзнуть Рэйт как будто начал, кутается в кафтан.

Юнк встрял, почёсывая макушку:

— А вдруг это первая ласточка?! А потом потоком польется. Понравится людям хоронить по несколько и будут их копить, чтобы потом затолкать в одну могилу.

— Не каждый сможет их в товарном виде содержать, — говорю. — У этих вон, там в подвале, холодно было, а наверху могут подпортиться.

— Большая загадка, ничего не скажешь, — Юнк смотрел на стол, словно на нём карта была всего этого непотребства.

— Ты им расскажи про Ака́на с сыновьями. Так и узнаем больше про этот ритуал, — Рэйт хлебнул из кружки и причмокнул губами.

Хорошую идею он подал. Я загорелся желанием присоветовать своего друга Витару. Тем более Акану тоже гроши нужны, а тут могильщикам работа хорошая.

— А про Кавиуса, что думаете? — я им хорошо его описал, чтобы так спросить.

Рэйт почесал подбородок. Юнк провел ладонью по лбу.

— Мне не нравится, как он тебя пугает насчет дома, — сказал Рэйт.

— А мне — что он сулит общее горе, — добавил Юнк. — Это куда серьёзнее.

— Ну, брат! — Рэйт потер стол рукой. — Общее горе может миновать нас с тобой. Не поголовным же оно будет. А, вот нашему другу, Вулю, в любом случае грозят.

— Вуль! Мы тебе поможем, если что. Можешь на нас рассчитывать, — сказал Юнк.

— Точно! — подтвердил его брат.