Дело о ложной одержимости (5)⁠⁠

Дело о ложной одержимости

Дело о ложной одержимости (2)

Дело о ложной одержимости (3)

Дело о ложной одержимости (4)

-11-

Дело это вышло громким, о нём писали все газеты, даже столичные. Репортёры стаями воронья слетелись в наш городок, выпили всё пиво и проходу никому не давали, приставая с расспросами и фотографируя всё направо-налево. Не знаю, как так вышло, но главными героями оказались судья Птицин и урядник Подкопаев: они, мол, с самого начала не подозревали меня. А суд и всё прочее было задумано, чтобы настоящий злодей расслабился, поверил в свою неуязвимость и позволил повязать себя, не причинив никому вреда.

Я ничего не имею против этих достойных людей, особенно против Подкопаева – по-своему он переживал за меня и вообще был добр ко мне. Но за батюшку Питирима мне было реально обидно!

Кто сражался за меня до последнего, как волчица сражается за своего детёныша? Кто украл коня урядника? Кто не побоялся явиться прямиком в Квизорский Департамент? И не просто явиться, а убедить тамошних чиновников в том, что дело не терпит отлагательства?

И ведь убедил! Иначе бы не видать нам ловчего оборотня. Который безошибочно установил, что я, Василий Лукин, никакой не бесноватый. Нет, конечно, это бы выяснилось и безо всякого оборотня, только поздно. Для меня поздно, я имею в виду. Лежал бы я, мёртвый, на дне пропасти, и вопросы справедливости меня бы уже не волновали.

Так я и сказал батюшке Питириму, когда заявился к нему домой с благодарностью в сердце и с корзинкой в руках. Корзинка соблазнительно благоухала и побулькивала – вишнёвая наливка, которую мастерски готовила моя матушка, была единственной слабостью этого достойного человека.

- Ну что ты, - смущённо запротестовал батюшка Питирим. – Это был мой долг. Как человека и как христианина. Я знал, что ты невиновен и не мог допустить твоего самоубийства – ведь это бы погубило твою душу навеки.

- Знали? – поразился я. – Но как? Если я и сам был уверен, что я – бесяк?

- Догадывался, - поправился батюшка Питирим и отчего-то смутился ещё больше. – Видишь ли, были некоторые обстоятельства, на которые я обратил внимание… Плюс кое-какие умозаключения… Одним словом, я сделал вывод… и очень рад, что не ошибся…

Я тоже был рад. Но с ужасом почувствовал, что чувство глубокой благодарности… нет, оно никуда не исчезло, оно по-прежнему переполняло мою душу. Но поперёк благодарности нагло пёрло недостойное вульгарное любопытство.

Что это за обстоятельства, заслужившие пристальное внимание батюшки Питирима? Которые, между прочим, ускользнули от судьи Птицина, урядника Подкопаева и моего адвоката? И какие умозаключения он сделал из этих обстоятельств? Очень, очень интересно!

Я посмотрел на батюшку Питирима; он посмотрел на меня.

- Не хочешь ли выпить чаю? – неуверенно спросил он. – Если ты, конечно, никуда не торопишься.

Я тут же согласился, и батюшка просиял. Уверен, что ему хотелось поделиться своей историей не меньше, чем мне - выслушать её.

Я ни разу не был в доме батюшки Питирима, но хорошо знал обстановку – прихожанки, убирающиеся по очереди в доме вдового священника, самым подробным образом описывали её. Сени, они же летняя кухня; горница с небольшой печуркой, круглым столом и буфетом. Крашеная дверь слева вела в крошечную спаленку, а дверь справа – в кабинет с массивным письменным столом и огромным количеством книг. И везде – в каждом углу, на подоконниках, на специальных столиках - образа с лампадками; везде, кроме темноватой кухни, куда вёл узенький коридорчик.

Одним словом, бедненько, но чистенько. Аскетично, как бы сказал учитель Белкин.

Мы пили чай. То есть, это я пил чай вприкуску с постным сахаром. А батюшка Питирим пил вишнёвую наливку. Ну как – пил? Подносил рюмочку к носу, вдыхая аромат, жмурился от удовольствия и время от времени делал крошечные глоточки. Молчание затягивалось – ни он, ни я не знали, как приступить к главному. Наконец, я решился.

- А вы всегда подозревали Комара? - выпалил я.

Батюшка Питирим вздрогнул, пролил на белую скатерть несколько рубиновых капель, но, кажется, обрадовался началу разговора.

- Нет, - сказал он чуточку виновато. – Видишь ли, Василий, у меня не было причин сомневаться в твоей виновности. Меня просто коробила та скорость, с которой вершилось… гм… правосудие. Тяп-ляп, вопрос-ответ… а где доказательства? Факты где? Одни голословные утверждения так называемых свидетелей.

Я с недоумением уставился на него.

- То есть как это – голословные утверждения? Они же правду рассказывали! Ничего не наврали! Кому знать, как не мне?

- Кое кто и наврал, - заметил батюшка Питирим. - Но не о них речь, тем более, что судья Птицын – прекрасный человек! – вывел ложносвидетельствующих на чистую воду. Я объясню, что я имею в виду. Возьмём первый зафиксированный случай одержимости.

- Это тот, с Буздачихой? – уточнил я.

- Совершенно верно. Несчастная, озлобленная на жизнь женщина, она готова обвинить в своих неудачах кого угодно… она приходит ко мне на исповедь, так что я знаю, о чём говорю… В тот раз она обвинила тебя, но - на каком основании? Ты ведь был не один, вокруг вас было множество народа. Кто угодно мог быть виновником злосчастного эпизода с корзиной. Верно?

- Ну, в общем, да, - неуверенно согласился я. – Только какое это имеет значение, если были и другие случаи?

- Хорошо, обратимся к ним. Случай с падением школьной доски – вас там было восемь мальчиков. Плюс сторож, плюс учитель Белкин… Кстати, именно он первым заявил о том, что под подозрением находятся все. А не только Василий Лукин. Понимаешь?

- Нет, - сказал я. – При чём тут это? Никого же из них Буздачиха не обвиняла! Да их в тот, в первый раз, никого и не было, только я!

- Вот как? – прищурился батюшка Питирим. – А Коля Комаров? А Егор Самойлов? Помнишь, как я требовал, чтобы ты самым подробным образом перечислил всех, кто был с тобой во время приступов одержимости?

Я помнил. И помнил, что злился на батюшку Питирима, считая, что он занимается ерундой. А оно вон как, оказывается!

- Твои записи мне очень помогли. Я убедился, что приступы одержимости, в которых тебя обвиняли, происходили только тогда, когда рядом с тобой оказывались твои приятели. Но окончательную точку поставил оборотень, который рычал на вас – на тебя и на Колю Комарова. Понимаешь? В одном из вас он почуял бесноватого. То есть, если говорить полицейским языком, он сузил круг подозреваемых до двух человек.

- И тогда вы стали подозревать Кольку?

- Не совсем так. На тот момент вы были для меня кем-то вроде сиамских близнецов, и мне нужно было вас разделить. Кто из вас настоящий одержимый? Ты или Коля? Коля или ты? Вот на какой вопрос я должен был ответить!

Проще всего это было сделать с помощью оборотня, с которым вы с Колей столкнулись. У наших мохнатых братьев по разум поразительное чутьё на бесов, и он, этот оборотень, точно знал, кто из вас одержимый. К сожалению, сам я обратиться напрямую к ним не мог. Мне нужен был посредник.

- Понимаю, - солидно кивнул я. – Вы же священнослужитель, а оборотни, что ни говори, нечистая сила.

Батюшка Питирим взглянул на меня с жалостью, смешанной с раздражением, и тяжело вздохнул.

- Историю надо учить, отрок, - с упрёком сказал он. – Иначе так и останешься необразованным дурачком.

- Я учил, - обиделся я.

- В самом деле? Тогда ты наверняка вспомнишь, что произошло в пятьдесят шестом году Эры Квадрата Опоры?

- Н-ну, - промямлил я, морща лоб и изо всех сил изображая усиленную работу мысли. – Э-э-э… было там вроде что-то такое…

- Было, - согласился батюшка Питирим, не скрывая иронии. – Очень важное событие произошло в тот год, которое аукается нам до сих пор. А именно – шах Кейрин издал фирман о причислении оборотней к иблисовому племени. И призвал очистить священную землю пророка Мухаммеда от дьявольского отродья. Огнём и мечом, между прочим. Другими словами, он объявил оборотням войну. Муфтии его активно поддержали, я бы сказал – с восторгом. – Батюшка помолчал. – Оборотни сражались отчаянно, но их было слишком мало. К тому же они не признавали огнестрельного оружия, поэтому шансов у них не было никаких. Ещё при жизни шаха Кейрина на Аравийском полуострове не осталось ни одного оборотня – единицам удалось спастись, убежать в Европу и Африку, но большинство оказались перебиты самым жестоким образом. Выжившие донесли эту страшную весть своим собратьям в других странах… и только чудо Господне уберегло нас от кровавой каши, которая грозила завариться по всему континенту. Как мыслишь, отрок, им есть за что ненавидеть людей? Особенно священнослужителей, которых они считают главными виновниками всех бед?

- Так это, - сказал я. – Мы-то тут при чём? Мы же православные. Мы им зла никакого не сделали. Наоборот даже! Места под поселения выделяем и вообще дружим.

- Дружим и не ссоримся – разные вещи, - наставительно заметил батюшка Питирим. - А насчёт православных… Так оборотням всё равно, кто ты: христианин, магометанин, иудей или вовсе буддист. Они в наши тонкости не вникают и вникать не собираются. Я священник? Значит, враг. И помощи мне от них ждать не приходится… Вот поэтому я и обратился к Алексею Петровичу, твоему учителю. Он человек высоких душевных качеств, образованный и, к тому же, душой болеет за тебя, обалдуя. Я подумал, что он сумеет поговорить с оборотнями, чтобы выяснить истину.

- И он согласился? – с восторгом спросил я. – Не испугался?

Потому что одно дело повстречаться с оборотнем в городе, а совсем другое – явиться к ним в поселение. Где, прямо скажем, они никому не рады. Никому из людей, я имею в виду.

- Согласился, - кивнул батюшка Питирим. – И с большой охотой. Правда, ничего из этого не вышло – оборотни, хоть и снизошли до разговора с учителем, но в суд явиться отказались наотрез. Сказали, что не вмешиваются в дела людей… Правда, свой клок шерсти мы с них всё таки получили, но об этом чуть позже.

Батюшка Питирим хитро улыбнулся, допил остатки наливки из своей рюмочки, поколебался немного и налил ещё. А мне подлил основательно уже остывшего чаю. Чай перестоялся и горчил, но мне было наплевать. Не чаёвничать же я сюда явился, в самом деле!

- Ну так вот, пока Алексей Петрович налаживал контакт с оборотнями, я тоже не сидел, сложа руки, - продолжал батюшка Питирим. – Я, например, выяснил, что наш бес оказался одноразовым.

- Какой там одноразовый? – не согласился я. – Вон сколько он меня мучил! Ну, не меня, а Кольку, но это всё равно.

- Одноразовый бес в данном случае означает, что он совершает по одному злому поступку в день, - объяснил батюшка Питирим. – На большее у него сил не хватает. И, с одной стороны, это очень хорошо, меньше пострадавших. А с другой – плохо. Для тебя прежде всего. Ведь соверши бес второе, третье злодеяние в день, истина открылась бы очень быстро. Понимаешь? Не мог Коля Комаров находиться рядом с тобой безотлучно круглые сутки, а, значит, эти дополнительные приступы бесноватости случились бы без тебя. И всем всё стало бы ясно. А так… Коле всего и надо было оказаться рядом с тобой во время приступа, а потом всё, свободен, и целые сутки живи спокойно. До следующего приступа.

- Ну надо же, - покачал я головой. – И как он так ухитрялся подгадать? Или что, бес проявляет себя в одно и то же время? Как по расписанию?

- Можно и так сказать, - согласился батюшка. – Но самое главное тут, что одержимый чувствует своего беса, ощущает растущее напряжение и может довольно точно предсказать сам момент катарсиса. Некоторые из тех, кто силён духом, могут даже оттянуть приступ. Отложить его на какое-то время. Но ужас весь в том, что катарсис неизбежен.

Я вспомнил, как Комар буквально навязывал мне своё общество, когда все вокруг считали меня бесноватым. Я-то, дурак, думал, что он – мой единственный, самый верный друг, а он просто всё уже знал про себя. Знал и пытался свалить на меня свою вину.

Ладно, не хочу я об этом думать. Тем более что я давно его простил.

- Ещё один момент очень меня смущал, - продолжал меж тем батюшка Питирим. – Ты уже сидел в беситории, надёжно ограждённый каменными стенами… а несчастные случаи вокруг тебя продолжали происходить!

- Колька, - вздохнул я. – Я понял.

Батюшка Питирим погрозил мне пальцем.

- Ты очень долго выгораживал своего друга, - с упрёком сказал он. – Но когда ты рассказал, что Коля Комаров приходит ночами под стены беситории, для меня всё стало ясно. Я уже знал, кто из вас бесноватый. Но знать и доказать – это разные вещи. Мы говорили об этом с судьёй Птициным – весьма достойный человек, который очень близко к сердцу принял твою судьбу. Он предложил увезти тебя в другой город, чтобы увеличить расстояние между тобой и твоим другом. В этом случае Коля либо последовал бы за тобой, чтобы и дальше морочить всем головы, либо остался в Красногорске - один на один со своим бесом. Это было хорошее решение, только перевозку одержимых осуществляет исключительно Квизорский Департамент. А ты, сын мой, наотрез отказывался обращаться к квизорам и даже адвокату своему запретил это делать.

- Я не знал, - уныло сказал я. – Я боялся.

И зря, как оказалось! Эти квизоры, они подоспели в последний момент – Колька мог вспыхнуть с минуты на минуту. А они погрузили его в особое состояние, сковали его своими специальными квизорскими верёвками, чтобы бес не вырвался, и увезли. Твёрдо пообещав спасти Кольке жизнь.

- Итак, мне нужны были твёрдые доказательства твоей невиновности. Мне, видишь ли, не хотелось, чтобы оправданием тебе послужила твоя смерть. Да, после твоего самоубийства вина Коли Комарова стала бы очевидна… только вот тебя уже было бы не вернуть. На оборотней надежда была слабая, хотя учитель Белкин не оставлял своих попыток уговорить их на сотрудничество. Что мне оставалось? Следить за процессом, перечитывать протоколы и – думать. Сопоставлять факты и делать выводы. Я был уверен – раз ты невиновен, доказательства этому обязательно найдутся! Главное, не сдаваться. И я оказался прав!

Батюшка Питирим раскраснелся, у него блестели глаза, и он был ужасно горд собой. Имел на это все основания, между прочим – если бы не он, не топтал бы я сейчас эту грешную землю.

- Случай с кузнецом. Помнишь?

Ещё бы я не помнил! Да меня до сих пор в дрожь кидает, ведь я был уверен тогда, что убил человека!

- Я исходил из того, что ты не одержимый. Но ребёнок-то ведь пострадал, это факт! Что же произошло на самом деле? Я рассматривал два варианта. Первый – это был банальный несчастный случай, не имеющий никакого отношения к одержимости. И второй – что бесноватый, настоящий бесноватый, прятался где-то неподалёку. Но кузнец уверенно заявил, что вас было трое – он сам, его маленький сын и ты. Правда, я не слишком доверял словам отца, у которого едва не погиб ребёнок, но это было исключительно моё личное, ничем не подтверждённое мнение. Судья Птицын пообещал, что вытрясет из кузнеца все подробности, и ему это удалось! Вдруг оказалось, что неподалёку оказался ещё один юноша. Который пообещал позвать врача, но так и не позвал. И пусть кузнец не смог описать его внешность, я был уверен, что это Коля Комаров.

- А вдруг это был не Колька? – спросил я. – Вдруг это был просто прохожий?

- Ни в коем случае! – уверенно объявил батюшка Питирим. – Ну вот представь – идешь ты себе, и вдруг тебе навстречу бежит человек, несёт на руках окровавленного ребёнка и кричит, что срочно нужен врач. Что ты сделаешь?

- Побегу за врачом, конечно,- сказал я, пожимая плечами. – Любой бы побежал.

- Вот именно! – вскричал батюшка. – Вот именно! И побежал бы, и вызвал, да ещё и назад с врачом поехал бы, чтобы дорогу указать! Ну или хотя бы узнать, чем дело кончилось. А что сделал наш «прохожий»? Он удрал – об этом мы можем судить по тому, что ни врач, ни матушка Вельма ничего не знали о ранении сына кузнеца. А я говорю, что он скрылся с места преступления! – Батюшка Питирим до того разошёлся, что стукнул кулаком по столу. – Он понимал, что его обязательно спросят, что он делал рядом с кузницей, причём в тот самый трагический момент. Опасался, что его начнут подозревать. И скрылся, надеясь на то, что кузнец его не запомнит. Так и случилось! Так что вывод отсюда может быть только один – этот «прохожий» был лицом заинтересованным. Иными словами – бесноватым, желающим до последней возможности скрывать факт своей одержимости. А кого я уже подозревал? Напомни.

- Да, - грустно сказал я. – Вы правы. Это был Колька.

- Как только я это понял, я отправился к кузнице и хорошенько обшарил там все вокруг.

- Зачем? - поразился я.

- Что значит – зачем? Я искал улики, какие-нибудь следы… всё, что может указать на личность преступника.

- Ого! – воскликнул я, с восхищением глядя на старого священника. – Да вы прям настоящий сыщик, батюшка! И как, нашли что-нибудь?

- Нашел, - с напускной скромностью подтвердил он. – В зарослях лопуха возле угольного сарая… Погоди, сам увидишь.

Батюшка Питирим встал и прошёл в свой кабинет. Дверь он за собой не закрыл, и я видел, как он выдвигает и обшаривает ящики своего письменного стола. Вдруг он издал радостный возглас и быстро вернулся ко мне, держа в руках нечто, завёрнутое в клетчатый носовой платок. Положив платок на обеденный стол, он аккуратно развернул его, и перед моим взором предстал кусок деревяшки. Совершенно обычной, ничем не примечательной деревяшки размером с ладонь, с одной стороны сохраняющей еще остатки гладкой, зеленовато-серой коры.

- Что это? – после долгого молчания спросил я.

- Осина, - охотно просветил меня батюшка Питирим. – Род тополевых, семейство ивовых.

- Гм, - сказал я. – Ну и что сие означает?

- Осина широко используется в строительстве, для изготовления мебели и… - старый священник хитро прищурился и уставился на меня.

- И?..

- И в качестве сдерживающего фактора для бесов! – с торжеством воскликнул он. – Вероятно, из-за её горького вкуса.

- Да ну? – воскликнул я. – Правда, что ли?

- Не знаю. Не думаю. Скорее всего, обычное суеверие, как с чесноком. Да это и не важно. Важно то, что Коля так думал!

- С чего это вы взяли?

- Сам посмотри. Видишь – следы зубов…

Я посмотрел. Какие-то еле заметные вмятины на деревяшке и в самом деле были, но я бы ни за что не признал в них отпечатки зубов. Так я батюшке Питириму и сказал. И добавил, что даже если это и так, то как понять, кому они принадлежат? Может, собаке?

- Верно мыслишь, - похвалил меня батюшка. – Я тоже так подумал, поэтому взял свою находку и отправился к Вельяминову, нашему стоматологу. Он держит кабинет возле вокзала, знаешь? Хотя откуда тебе знать, у тебя зубы молодые, здоровые. Попросил дать профессиональное заключение. И вот что он мне сказал… точнее, дал… Погоди минуточку.

Он снова скрылся в своём кабинете, но через несколько секунд вернулся и подал мне сложенный листок бумаги. Я развернул и увидел карандашный рисунок – два ряда сомкнутых зубов, верхний и нижний. В верхнем ряду не хватало одного зуба – правого резца.

То-то батюшка Питирим интересовался, когда Колька потерял зуб!

Мне всё было ясно. Бедный Колька! Он изо всех сил старался сдерживать своего беса, но – не получалось. Или, наоборот, всё у него получилось? Поэтому-то Антоха, сын кузнеца, оказался всего лишь ранен. А не убит, как могло случиться, ударь Колькин бес в полную силу.

- Это была улика, и улика весомая! С нею я отправился к судье Птицину. Увы, мне не повезло – накануне ночью у Аркадия Ивановича случился приступ желчнокаменной болезни, и его увезли в Светлогорск, в госпиталь. Конечно, нам прислали другого судью, некоего Гвоздикова, но тот ни во что вникать не стал. Для него всё было ясно… да и твоё признание кое-что значило. Этот Гвоздиков даже попенял Аркадию Ивановичу, что тот так сильно затянул дело.

- У меня был другой судья? – удивился я. – Надо же, не знал.

- Моя вина, - батюшка Питирим покаянно склонил голову. – Конечно, адвокат должен был поставить тебя в известность… я понадеялся на него, и напрасно. Я слишком увлёкся расследованием и слишком мало уделял тебе внимания, как твой духовник. Прости меня, сын мой.

- Да что вы! – я вскочил и взмахнул руками, чуть не сбив со стола чашку. – Да если бы не вы, батюшка! Я вам по гроб жизни… всё, что хотите! Вот ей-Богу!

Батюшка Питирим погрозил мне пальцем.

- Не стоит разбрасываться такими обещаниями, Василёк. А вдруг я попрошу тебя поступить в духовную семинарию? Шучу, шучу! – поспешно воскликнул он, видя, как вытягивается моё лицо. – Живи, как знаешь, Бог с тобой, лишь бы хорошим человеком вырос… Но вернёмся к нашим баранам.

- Реверну а но мутон, - пробормотал я.

Ну, батюшка Питирим! Так и заикой сделаться недолго! Я – священник? Да мне в страшном сне такое не привидится! Хорошо еще, что у нашего батюшки чувство юмора есть – редкое, говорят, явление среди священнослужителей.

- Мне долго не давал покоя один вопрос: почему во время твоего добровольного самозаточения с твоими родными ничего не происходило? Ведь Николай, как ты рассказывал, приходил к тебе каждый день и проводил с тобой много времени. Как бы ни был слаб бес, долго сдерживать его Коля не мог. Не в человеческих силах это. Так что какие-то неприятности должны были случаться. Но их не было!

- И правда! – удивился я. – А почему?

Батюшка Питирим мягко улыбнулся.

- У тебя очень хорошие родители, сын мой. Люби их и почитай. Как только я узнал, что маленькую Стешу отправили погостить к Михаилу, вашему брату, всё встало на свои места.

- Они скрывали! – ахнул я, потрясённый до глубины души. – Я причинял им зло… ну, тогда мы все думали, что это я… а они скрывали это!

- Совершенно верно, - кивнул священник. – Конечно, они поступили неправильно, не по закону. Но я не могу осуждать их за это – они бились за тебя, как могли, как умели. Любовь, Василёк, это могучая сила, она способна менять даже судьбы миров, а не только простых людей. Ты поймёшь это, когда придет твое время.

- Неужели они не боялись? – пробормотал я, качая головой. – Я бы так не смог, наверное.

- Боялись, конечно. Но любовь к тебе оказалась сильнее страха. Сын, которого они считали бесноватым, был обречён, он умирал. И они хотели быть с тобой до конца.

Мама, папа… Как часто я обижался на вас! Считал ваши упрёки несправедливыми, наставления – нудными, а самих вас – брюзгливыми стариками, безнадёжно отставшими от жизни. Наверное, в чём-то вы и в самом деле бывали не правы, но все эти мелочи меркнут перед вашей самоотверженной любовью ко мне! Чем я смогу отплатить вам за готовность пожертвовать собой?

Да, но батюшка-то наш каков! Своим молчанием он фактически покрывал пособников одержимого… а это, как ни крути, тоже преступление.

- Вы ведь не на исповеди об этом узнали, правда? – сказал я. – И никому ничего не сказали!

- Ну, видишь ли, это всего лишь мои догадки, - уклончиво сказал батюшка Питирим. – Мало ли что может взбрести старику в голову? И что? С каждой ерундой бежать к властям? Отрывать занятых людей от важных дел? И потом, существует вероятность, что бедный Коля сбрасывал бесовские эманации на стороне, и лишь после этого, уже обезвреженный, приходил к тебе. – Он усмехнулся. - Я могу назвать с десяток причин, почему в твоём доме не происходило ничего плохого, и все они будут должным образом аргументированы и – недоказуемы!

- Я понял, - смиренно сказал я.

Конечно, батюшка Питирим преступил закон, покрывая моих родителей. Но если он был уверен, что я не виновен, и оказался прав, то какое это имеет значение? Кто его осудит? Уж точно не я!

- Я пытался добиться пересмотра дела у Гвоздикова, - продолжал священник. - Бесполезно, он уже для себя всё решил. А ты, мой мальчик, только подливал масла в огонь. Если бы ты покорно дожидался своего естественного конца, у меня было бы время обратиться в нужные инстанции. Но ты решил навсегда покончить с бесом посредством самоубийства, и это загоняло меня в жёсткий цейтнот. Мне надо было спешить.

Батюшка Питирим замолчал, выпрямившись и вскинув голову. Он смотрел сквозь меня, в прошлое – брови сведены к переносице, губы плотно сжаты, вокруг рта залегли жесткие складки. И глаза… не бывает таких глаз у мирного верослужителя! Не должно быть! Я впервые видел его таким, и мне стало как-то неуютно. Страшновато даже, словно не батюшка Питирим сидел рядом, а самозванец, подменыш, бесовскими чарами принявший облик старого священника.

- Я думал, у меня нет выбора, - глухо проговорил батюшка, и я душой, кожей, печёнкой почувствовал, что не ко мне он обращается, а к кому-то, кто незримо присутствовал здесь и сейчас. Может, к Богу? – Разве мог я допустить, чтобы чистая душа навеки погубила себя? Разве мог смотреть, как торжествует бес, и не делать ничего? Взять грех на душу, и без того уже отягощённую, - не в этом ли был мой долг? Моё предназначение?

Лицо батюшки Питирима исказилось, словно от внезапной боли, побелевшие пальцы вцепились в край стола, на лбу выступили крупные капли пота. А потом он шумно выдохнул, медленно перекрестился и посмотрел на меня.

- Уберег меня Господь, - сказал он и улыбнулся. С облегчением, как мне показалось. – Не дал свершиться задуманному. Глуп человек и жалок, Божий промысел ему не доступен. Оттого и суетимся мы сверх всякой меры, не доверяя Отцу своему Небесному. Слышал такое выражение, Василёк – хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах? Так это про меня.

Очень мне хотелось узнать, что же такое батюшка Питирим задумал для моего спасения? Но, глядя на него, я отчётливо понимал – не скажет. Ни за что! Хоть на кусочки его режь, хоть огнём пали. Ну и ладно, у каждого из нас есть свои тайны, нечего человеку в душу лезть.

- Забыл я, что Господь наша опора среди бури, наша надежда и спасение. Возгордился, сам захотел судьбами человеков распоряжаться…

- Так что случилось-то, батюшка Питирим? – перебил я, сбивая священника с высокого слога.

Не люблю я проповеди. Терплю, куда деваться, но – не люблю. Батюшка вздрогнул и словно бы очнулся.

- Да, - сказал он, виновато моргая. – Конечно. Тебя же интересует история твоего спасения. Что ж, изволь. Это было заключительное заседание суда, когда должен быть оглашён приговор одному честному, но глупому юноше.

- Чего это сразу - глупому? – обиделся я.

- В силу возраста, сын мой. Молодости свойственны честность и глупость… но это, увы, пройдёт. Мы все умнеем со временем… Так вот, когда судья ударил молотком и приговор вступил в законную силу, я был в полном отчаянии. Я уже был готов… впрочем, тебе не надо знать, что я собирался сделать… И в это время ко мне подошёл твой учитель, Белкин. Он был очень расстроен. Дело в том, что он не оставлял попыток уговорить оборотней явиться в суд. Точнее – одного оборотня, который, как казалось Алексею Петровичу, был похож на портрет, составленный с твоих слов. Оборотень упирался, Белкин наседал. В конце концов оборотень пришёл в бешенство и крикнул, что он не джэймо и с людьми не якшается.

- Джэймо? – переспросил я. – Это кто ещё такой?

- Оборотень-предатель, оборотень-изгой, - объяснил батюшка Питирим. – Тот, который оставил своё племя и живёт среди людей. И даже, негодяй этакий, сотрудничает с Квизорским Департаментом! Ну? – с торжеством воскликнул батюшка Питирим. – Понимаешь, о чём речь?

- Нет, - честно сказал я, и старик посмотрел на меня с жалостью.

- Ну как же, Василёк? Оборотень, который сотрудничает с квизорами! Иными словами – служивый оборотень, оборотень-квизор! Я, как услышал это, сразу понял, что это мой шанс. Наш с тобой шанс! И очень неплохой.

- Да? – глупо спросил я. Я по-прежнему ничего не понимал.

- Разумеется! Я был уверен… точнее, надеялся… что оборотень, даже став квизором, не теряет своей природы. И способен учуять бесноватого.

- Ага! – воскликнул я, начиная прозревать.

- Именно! В общем, я украл коня у нашего урядника и помчался в Светлогорск. У меня оставалось меньше суток, ведь утром ты должен был умереть. А еще надо было уговорить квизоров помочь нам, потом вернуться назад… Бедное животное! Я бы погубил Грома, но его спасли квизорские конюхи, тоже оборотни, кстати, - выходили, вылечили… Мне повезло – бюрократия квизорам чужда. Все эти многочисленные бумажки, инстанции. Нет! Первый же офицер, к которому я обратился, проникся серьёзностью момента и с ходу развил бурную деятельность… Ну а дальше ты всё знаешь, - закончил батюшка Питирим. – Мы успели вовремя, хотя и в последний момент. И спасли одного славного юношу от неминуемой гибели. Точнее, двух юношей.

- Значит, с Колькой всё будет в порядке? – робко спросил я. – Квизоры ему помогут?

- Всё в руках Божьих, сын мой, - вздохнул священник и перекрестился. – Будем надеяться.

окончание следует