Дед мороз в окровавленном костюме
Метель начала свой танец над Москвой как раз тогда, когда город погрузился в предновогоднее оцепенение. Снег падал густо и тяжело, укутывая улицы неестественной тишиной. Даже праздничная иллюминация выглядела в этом мареве усталой, мигая с трудом, будто сквозь плотную пелену. Люди спешили домой, не замечая, как зима, которую они так ждали, стала походить на большую, холодную ловушку.
В такую ночь легко не заметить, что кто-то лишний вошел в подъезд.
Артем прижался лбом к холодному стеклу балконной двери, высматривая в снежной пелене обещанную родителями машину. Десять лет — возраст, когда ожидание Нового года мучительно и сладостно, а взрослые, задерживающиеся на работе, — предатели самого высокого порядка. Бабушка на кухне стучала ножом, разделывая селедку под шубой. Телевизор бубнил что-то о традиционном праздничном обращении президента.
И вдруг — звонок в дверь. Не сотовый в кармане, не домофон, а сразу в дверь, громкий и настойчивый.
— Артемка, открой, это, наверное, соседи, — донеслось с кухни.
Мальчик подошел, встал на цыпочки, посмотрел в глазок. В искажающем стекле плавало месиво из белого и красного. Борода. Шуба. Мешок за спиной. Дед Мороз. Неухоженный, какой-то мокрый от снега, но Дед Мороз.
Сердце Артема ёкнуло от восторга и смутной детской тревоги. Они не заказывали Деда Мороза. Но разве он мог не прийти?
Он щелкнул замком.
---
Следующее утро, первое января, встретило Москву неестественной тишиной. Снегопад прекратился, оставив после себя сугробы неестественно правильной формы, будто их аккуратно разложили гигантские руки. На Красной площади, усыпанной конфетти и осколками от шампанского, патрулировали наряды полиции, лица стражей порядка были серьезны, почти паничны. По городу ползли шепотки, пока официальные каналы вещали о «серии несчастных случаев в праздничную ночь».
Инспектор МВД Лариса Семёнова, тридцать восемь лет, с лицом, на котором бессонные ночи выгравировали постоянную усталость, стояла в квартире на Ленинском проспекте. Воздух был густым и сладким — смесь хвои, мандаринов и того, что она узнавала сразу и всегда: запах свежей крови, успевшей впитаться в ковер.
На полу гостиной, рядом с перевернутой новогодней ёлкой, лежали двое: женщина лет шестидесяти и мальчик. Бабушка и внук. У женщины была перерезана глотка — один точный, глубокий разрез. У мальчика — сломанная шея. На его лице застыло выражение не ожидания чуда, а абсолютного, леденящего душу недоумения. На столе, аккуратно поставленная в центр, красовалась нераспечатанная коробка от нового планшета. Подарок.
— Лариса Игоревна, — молодой следователь, Денис, подошел, бледный. — Вчера вечером, с восьми до полуночи, поступило девять вызовов на «Деда Мороза». В пяти случаях он действительно приходил по заказу. В четырех… нет.
— И в этих четырех квартирах? — голос Ларисы был ровным, металлическим.
— Три. Полная тишина. Двери закрыты, не открывают. Мы вскрыли первую на Садовой. Там… все как здесь. Взрослый и ребенок. Только там отец и дочь. И подарок. Новая кукла.
Лариса закрыла глаза на секунду, пытаясь отогнать накатывающую волну тошноты. Не психанувший грабитель. Не бытовая ссора. Это был ритуал. Спокойный, методичный, праздничный ритуал убийства.
— А четвертая квартира?
— Там живет одинокая женщина, Елена П., сорок два года. Открыла, увидела его, и… захлопнула дверь. Успела. Вызвала полицию. Он ушел. Единственная, кто его видела и может описать.
— Везите меня к ней. И поднимите все камеры в радиусе километра от каждого дома. Он не призрак. Он оставил следы.
---
Елена Петровна сидела, кутая плечи в клетчатый плед, хотя в квартире было душно. Руки дрожали, сжимая чашку с чаем, который она не пила. Лариса сидела напротив, отключив диктофон, дав волю молчанию. Иногда тишина вытягивает из людей больше, чем вопросы.
— Он… он не был похож, — наконец прошептала женщина. — Костюм — да, как у Деда Мороза. Из какого-то дешевого бархата, мокрый, в снегу. Но лицо… Лицо было не нарисованное, не борода из ваты. Борода настоящая, спутанная, серая. А глаза… — она вздрогнула. — Вы знаете, как иногда в метро смотришь на человека, и вроде лицо обычное, а внутри — пустота? Будто там кто-то сидит, но это не человек. Это что-то, что научилось носить кожу.
— Он что-то говорил?
— Сказал… низким, хриплым голосом, будто давно не пользовался: «С Новым годом, деточка. Открывай, подарки принес». — Она замотала головой. — Но у меня детей нет. Я одна. И тон… это был не праздничный тон. Это было как… как чтение инструкции. Механическое. Я сказала: «Вам, наверное, не туда». И захлопнула дверь. Потом смотрела в глазок. Он не ушел. Стоял минуту, может, две. Потом медленно повернулся и пошел вниз по лестнице. Не на лифт. А по лестнице.
Лариса вышла на лестничную клетку, где техники искали отпечатки, волокна, любые улики. Ничего. Только мокрые следы от валенок, растоптанные на бетонных ступенях. Следы вели вниз, в подвал. Но в подвале, по словам управдома, все было заперто, и следы обрывались у старой, заколоченной двери в техническое помещение.
Вечером в оперативном штабе, развернутом в здании на Петровке, висела карта Москвы с четырьмя отмеченными точками. Лариса смотрела на них, пока коллеги спорили о мотиве, о возможных маньяках из баз данных.
— Вы все не то ищете, — ее голос перекрыл гул. — Это не про месть, не про секс, не про грабеж. Это про сам ритуал. Дед Мороз приходит в дом. Он — воплощение дара, обещания счастья. Он приносит чудо. А что этот… принес?
— Смерть, — мрачно бросил Денис.
— Не просто смерть. Смерть в момент ожидания чуда. Разрыв самой реальности. Он не крал, не насиловал. Он оставлял подарки. Нераспакованные. Значит, важно было не содержимое, а сам факт дарения. Он играл роль до конца. Играл в Санту, который приносит не жизнь, а ее полную противоположность.
В комнату вошел техник из cyber-отдела, растерянный.
— Лариса Игоревна, камеры… Мы проверили все камеры по маршрутам между домами. Нигде. Ни одного человека в костюме Деда Мороза. Как будто он перемещался по городу, невидимый для объективов. Только в одном месте, во дворе дома на Садовой, камера на парковке поймала… тень. Просто быстро промелькнувшую тень. Но на усиленном кадре… вот.
Он положил на стол распечатку. Размытое, зернистое изображение. Фигура в красном, застывшая в проеме между гаражами. Она смотрела не на камеру, а куда-то в сторону. И на этом снимке, несмотря на качество, было видно самое страшное: там, где должно было быть лицо, скрытое бородой и шапкой, был просто темный провал. Пустота.
По телу Ларисы пробежал холодок, не имевший ничего общего с температурой в помещении.
— Мы имеем дело не с психом, — тихо сказала она. — Психи — они человеческие. Их можно понять, в каком-то извращенном смысле. Это… что-то другое. Что-то, что надело костюм. И теперь не хочет его снимать.
---
Новый год отгремел, оставив после себя похмелье, выброшенные елки и странное, липкое чувство страха, которое не могли развеять официальные заверения. Город жил, но в его ритме появилась новая, едва уловимая дробь — щелчок защелки, который проверяли дважды, тревожный взгляд в глазок перед открытием, невольная дрожь при виде одинокого человека в длинной одежде на ночной улице.
Лариса не спала вторые сутки. В ее кабинете пахло холодным кофе и бумажной пылью. На столе лежали папки с четырьмя делами, и она искала связь, нить, которую мог упустить. Все жертвы: благополучные семьи (или почти благополучные), с детьми от 7 до 12 лет. Никаких пересечений по работе, учебе, социальным кругам. Единственное, что бросилось ей в глаза, было в биографии первой жертвы, мальчика Артема. Его мать, Светлана М., в девичестве носила фамилию Голубева. Фамилия ничего не говорила Ларисе, пока она в сотый раз не прогоняла в голове показания выжившей женщины: «…как иногда в метро смотришь на человека…».
Метро.
Она открыла базу данных старых, нераскрытых дел. Запрос: «Голубев», «метро», «несчастный случай», «зима». Компьютер выдал несколько строк. Одно дело зацепило взгляд. 1998 год. Станция «Кропоткинская». Поздний вечер, канун Нового года. Толпа. Мужчина, Сергей Голубев, сорок пять лет, инженер, сорвался с платформы под приближающийся поезд. Свидетели показали, что он стоял один, затем сделал шаг вперед, будто кого-то окликнул или его кто-то окликнул. Обстоятельства признаны несчастным случаем. Выжила жена и восьмилетняя дочь… Светлана.
Отец мальчика Артема, первой жертвы, был внуком человека, погибшего в метро много лет назад. Совпадение? Возможно. Но в работе с нечеловеческим любая ниточка казалась прочной.
Она позвонила в архив, запросила вещественные доказательства по тому старому делу. Через час пришел ответ. Личных вещей погибшего не сохранилось, кроме одной, которую родственники не забрали: коробки с его рабочими вещами, которую он, видимо, нес с собой в тот день. В коробке, среди бумаг и инструментов, была странная вещь — новогодняя маска Деда Мороза. Самодельная, из папье-маше, с бутафорской бородой из пакли. Как записали в протоколе, «предмет, не имеющий отношения к делу».
Ларисе вдруг стало очень холодно. Она представила это: человек идет с работы, в коробке у него лежит маска для детского утренника, на который он, возможно, опаздывает. Он стоит на платформе. Толпа. Шум. И вдруг… что-то зовет его. Не голос. Нечто более древнее и цепкое. Он делает шаг. И падает.
Что, если он не просто упал? Что, если его забрали? Забрали и… использовали? Его образ, его несостоявшуюся роль? Что, если эта штука, этот пустой костюм, бродивший по Москве, на самом деле искало не просто детей? Оно искало продолжение. Оно искало тех, кто был связан с его первым, неудачным появлением в мире людей. Кровную связь. Дар, переданный по наследству. Смертельный дар.
Ее мысли прервал звонок. Денис, голос сдавленный от ужаса:
— Лариса Игоревна, у нас новая точка. Только что. Улица Гарибальди. Десятый этаж. Мать и девятилетний сын. Он… он был там. Сейчас. Мы опрашиваем соседей. Одна старушка говорит… она выходила в половине второго ночи вынести мусор. Видела, как из лифта на их этаж вышел Дед Мороз. И вел за руку маленькую девочку. Девочка была в ночной рубашке и босиком. Она… она шла с ним добровольно. И улыбалась.
Лариса застыла. Новый почерк. Он не просто убивал теперь. Он забирал с собой.
— Какую девочку? Откуда?
— Мы проверяем. Никто из жильцов на десятом этаже девочек не терял. Она… она словно появилась из ниоткуда. Или пришла с ним.
Лариса посмотрела на карту. Улица Гарибальди. Неподалеку, в пятнадцати минутах ходьбы, жила Светлана М., мать погибшего Артема. Женщина, которая потеряла в ту ночь и сына, и мать. Она была следующей в этой цепочке. Кровной цепочке.
— Денис, слушай внимательно. Я еду к матери первой жертвы, Светлане М. Он идет за ней. Это его цель. Поднимите всех, кто есть. Но машины без сирен. Никакого шума. Он чувствует панику как акула кровь. И найдите, ради всего святого, этого ребенка. Эту девочку.
---
Светлана жила в хрущевке на окраине района. Окна ее квартиры на третьем этаже были темны. Лариса, приехавшая на неопознанной машине с Денисом и еще двумя операми, почувствовала ледяную тяжесть в груди. Тишина вокруг была абсолютной, даже собаки не лаяли. Снег хрустел под ногами с тем самым, рвущим нервы звуком, который бывает только в трескучие морозы.
Они бесшумно поднялись по лестнице. Дверь в квартиру Светланы была приоткрыта. Щель в палец шириной, из которой лился желтый свет и… тихая, надтреснутая колыбельная.
Лариса жестом остановила группу, достала пистолет, толкнула дверь плечом.
Гостиная была освещена одной настольной лампой. На диване сидела Светлана. Она была жива. Она качалась из стороны в сторону и пела, глядя в пустоту. Напротив нее, в старом вольтеровском кресле, сидел Он.
Костюм был тот же: дешевый бархат, выцветший до грязно-розового на локтях, валенки, в которых снег растаял в грязные лужицы на полу. Борода — настоящая, седая, слипшаяся. Руки в белых перчатках лежали на коленях. В одной из них он сжимал тонкую, похожую на спицу, палочку с серебряной звездой на конце. Посох.
Но лицо… лица не было. Там, где должны были быть черты, был просто глубокий, непроглядный мрак, поглощавший свет лампы. Тень. Пустота в форме головы.
На полу у его ног, свернувшись калачиком на ковре, спала девочка лет семи. В легкой ночнушке, босая. Ее дыхание было ровным, лицо спокойным, почти блаженным. На щеке горел румянец. Лариса узнала ее по фото из старого дела. Это была дочь Сергея Голубева. Та самая восьмилетняя девочка, потерявшая отца в метро в 1998 году. Светлана. Та самая Светлана, которая сейчас сидела на диване, сошедшая с ума от горя женщина под пятьдесят. Девочка на ковре была ее точной копией в детстве. Призраком. Той частью ее, которая навсегда осталась на той платформе, ждала папу с работы и новогоднего чуда, которое так и не пришло.
Существо в кресле медленно повернуло к Ларисе свою безликую голову. Оно не говорило. Оно излучало. И в мозгу Ларисы, холодным, как ледяная игла, проступила мысль, не ее собственная:
«ОНА ЖДАЛА ПОДАРОК. ОН ЕГО НЕ ПРИНЕС. ТЕПЕРЬ Я ПРИНОСЮ. ВЕЧНОСТЬ. БЕСКОНЕЧНЫЙ НОВЫЙ ГОД. ЕЕ ОТЦА ЖДУТ. ВСЕ ЖДУТ».
Лариса поняла. Это не маньяк. Это само ожидание, материализовавшееся в пустоте, оставленной невыполненным обещанием. Это дух разбитых клятв, несостоявшихся праздников, подарков, которые не дошли. Он собрал себя из боли ребенка, который ждал папу, а получил весть о смерти. Он надел костюм того, кто должен был принести радость, и наполнил его своей сущностью — вечным, ненасытным поиском адресатов. Чтобы подарить им то, что у него было: небытие. Вечный сон. Чтобы они больше никогда не ждали и не разочаровывались.
Он медленно поднялся с кресла. Костюм скрипел, как старая кожа. Он наклонился и нежным жестом, полным чудовищной отеческой заботы, поднял спящую девочку-призрак на руки. Она устроилась у него на плече, не просыпаясь.
— Стой! — крикнула Лариса, поднимая пистолет. Ее голос дрожал. — Оставь ее.
Пустота лица будто сфокусировалась на ней. «ТЫ ТОЖЕ ЖДЕШЬ. ВСЕ ЖДУТ. Я ПРИДУ. К КАЖДОМУ».
Он повернулся и направился не к двери, а к стене. К старому, заставленному книжным шкафом, проему, который когда-то, возможно, был дверью в соседнюю квартиру. Он шагнул вперед. И тень поглотила его. Костюм, девочка, все растворилось в темноте стены, как чернильная капля в воде. Остался только легкий запах хвои и мандаринов, который тут же сменился запахом пыли и забвения.
На полу, где он стоял, лежала маленькая, старая маска из папье-маше. Маска Деда Мороза.
Светлана на диване перестала качаться. Она упала на бок и затихла, погрузившись в глубокий, неестественный сон. Ее дыхание стало ровным, как у ребенка на руках у того… существа. На лице застыло выражение странного, умиротворенного покоя.
Лариса опустила пистолет. Она понимала, что не может объяснить этого в отчете. Не может описать то, что видела. Она знала, что закопает эту историю глубоко, под грифом «несчастный случай» и «помутнение рассудка у пострадавшей». Но она также знала, что это не конец.
Где-то в Москве, в другом доме, другой ребенок ждет праздника. Ждет подарка. И ждет не только он. Ждет пустота, которая носит бороду и валенки. Пустота, которая аккуратно стучит в двери и дарит вечный сон.
Потому что Дед Мороз всегда выполняет свои обещания. Даже если его мешок полон не игрушек, а тишины. И он обязательно придет. Стоит только начать ждать. По-настоящему ждать.
А за окном, густо и равнодушно, снова начал падать снег.