Да здравствуют медведи! (рассказ №21 из серии "Миразмы о Стразле")⁠⁠

Хавчиком Брыдлу заполнил, подземелье запер, зелёночешуйчатый шланг на вешалку жратвомата намотал. Закурил. Питаю Брыдлу - Брыдла питает. Я - меня. Через Брыдлу. Словесная акробатика. Зоопарковые доставляют Брыдле фураж, мне - девятку с тремя ноликами. В кратчайший срок презренные банкноты пропиваю. Брыдла в сале как в пуховых одеялах и подушках, а меня худоба до костей истощает. Нечестно. Половину Брыдлиной еды стал себе откладывать. Худеть прекратил, а Брыдла прекратил толстеть. Равновесие достигнуто, справедливость на рыло, никто не жалуется. У меня всё качественно, а Брыдла - животное, молчит и не возникает.

Из-за забора, из-за дома вышел Финча с блондинкой, котору шваркнул я из-за Энды, а Энда шваркнула меня, я в обратку к блондинке, но она шваркнула меня, шваркнувшего добычу финансов. Мне в те дни приспичило умственно пялиться на картины всеглобусно известных мазил и искусно просветляться. А от портретов медведей я ваще духовно растекался.

Блондинка уверяла, что любит. Уверяла, что у меня большой. А не стремился рабобаблить - из своей пещеры турнула. Высунулась в оконце и на весь доступный двор с третьего этажа коммюнике огласила: “И членчик твой маленький-премаленький! Знайте, люди добрые, членчик-то членчик у него маленький-премаленький!”. “Не в размере и манях счастье! Такова Хемсут! - прокричал я. - Будь собой! Да здравствуют медведи!” Блондинка не ответила. Блондинка захлопнулась оконцем. Вот и вся любовь, на капусте замешанная.

Осветившись высокомерием, блондинка, не сбавляя шага, четким, солдатским поворотом развернулась к магазу “Продуктовое графство”. Не хоца ей меня зреть, ох не хоца. Финча же приблизился и начал первосортный говор:

- Намедни с дядькой Вацлавом вино винал, коньяк коньячил. Устал от дядьки, устал стремительно, но стерпел, ибо пили у него за счёт его. Убултычившись, дядька извлёк из-под дивана пыльный флаг Гробывальни, на балконе очертился во тьме вечерней, на фоне желти прямоугольной, флагом машет и орёт: “Я грробывальнский, я этим горрд, горрд!”. Я его прошу, угомонись, дядька, пока воющий козелок мигалками не засинел. А он в ответку: “Это прроозвол!”. И с балкона в комнату шагнул, ко мне направился, флагом по паркету волоча. Талдычит: “Горрд национальностью своей грробывальнской, горрд!”. А я, идиотина, брякаю: “А я горд, что родился в четверг”. Он меня за грудки и репой об стену как утрамбовал! У меня кишки сотряслись от негодования. Вопит: “А, так ты прредатель?! Рродину Грробывашкой кличешь пррезрительно?!”. И об стену меня. “Люби рродину, ссука!”. И опять меня об стену. А я трясусь и негодую. Отпустив меня, дядька Вацлав ряшкой на диван повалился, ногами засучил, кулаками забил и зарыдал в полный голос. Здоровый, как древний ящер эриопс, а вот… Шатаясь от полученных травм, я свалил, забрав спиртное и закуской не побрезговав.

- Гражданством и национальностью гордятся идиоты, - резюмирую, - а родину Гробывашкой кличут сволочи.

- Так он же по пьяне. Ты-то как? Месяцка два взорами не сплетались однако.

- Ну…

- А мы жениться хотим.

- С дядькой Вацлавом?

- Да с блондинкой твоей бывшей, отныне моей. В поисках оплачиваемого труда маюсь. У тебя-то есть кто?

- Брыдла есть. Я его, он меня.

- Чего?!

- Я кормлю Брыдлу, Брыдла кормит меня.

- А... Я было поду… Слышь, Стразл, за мозг хватайся. Будь как все. Бабу застолби, трудом бабло высекай.

И Финча к своей, бывшей моей, в магаз унёсся. Для того и базар затеял - подругой прихвастнуть и твёрдым желанием ради ей работрудную ячейку занять. Хотел было я Финчу вопросить, не утверждает ли блондинка, что у него член большой? Удержался. Зачем другану настроение ехидством собственных неудач поганить? Може срастётся у них семейное бытиё. Финча вырос среди людей и мыслит по-людски, а я сел на скамью, вторую поджёг, задымил и подзавис. Бывает, густеет-наполняется, копится-коптится, бухнет в подсознании долго-предолго и, словно река в разгар дождей плотину прорывает, накопленное в сознание вырывается, как орехи из опрокинутого ведра, сыплются.

Как очутился в Бибири - непонятно. Была зима. Я в возрасте четырёх шлялся-маялся с дедком Марусем по Гробыву. Шлялся-маялся и сгинул-оказался за килотысячиметров в густоте, величии и холоде бибирской тайги, отдав дедка Маруся одиночеству и припадку страшному. А в пещере бабуся Иволга суп нам готовила и нас с прогулки поджидала, половником в кастрюльке помешивая. Как дедок не спятил, меня до сих пор удивление гложет. Он, правда, попозжа, почти через четверть сверхгада, спятил. Вот так я и оказался в Бибири. Всё. Голый факт без объяснений.

В лесах меня, в слезливую истерику впавшего, обнаружили и в пещеру свою унесли говорливые медведи-алкоголики. Да, язылы почесать они мастаки… А ведь меня могли обнаружить и медведи-педофилы. И рассказ бы назывался не “Да здравствуют медведи!”, а “Недотраханный медведями”. Бывает же, что думается: Хуже быть не может! А зря так думается, зря. Хуже всегда может быть. Главное не отчаиваться.

Медведи воспитывали меня как медвежонка. По малейшей непонятке тяжкими лапищами лупцевали. До сих пор ягодицы сжимаются от частых в прошлом непоняток. При рыбном запахе сжимаются, при ягодном, медовом, при запахе самогона хорошего сжимаются. Сжались ягодицы - можно лакать. А поили так же как и лупили - по-медвежьи. На всю житуху омедведили.

Мои медведи откуда-то аппарат самогонный в пещеру извлекли. Сахарожжи по деревухам лимонили. Медведи, и я с ними, по амбарам шуршали, висячие сбивая. Но не наглели. Добавляли крючок лешего и коровью пощёчину. Травы такие. Воду черпали из Озера. После воды той от любой цивилизованной воды я изначально блевал с непривычки. И печалился.

От веселья ломились дни. Всяко бывало, и голод, и болезни, и смерти были. Одиночества не было. Меня окружали верные кореша и верные подруги. Семействами дружили, волачар мудохали. Общались просто, без расчёта и заднего смысла.

И вот как-то в дальностях от пещеры я владения исследую. Слухаю-зенкую, над древами чёрное, внушительное, рычит и в воздухе катается. Поначалу громкость боязнь наводила, в снег зарывался, за древом ныкался, но попривык не подумавши, ибо ублюдки, в вертолёте засевшие, сонной пулей меня подстрелили. И насильно в цивилизацию вернули. Я возненавидел людей за искусственность и сжатость поведения, а скоро и псахологов, этому обучающих. Взращённому медведями невозможно сдерживать эмоции. Медведи этому не учат. У них это проявлением слабости считается.

Псахологи как могли старались подмять меня под челообщество, обтесать и обезопасить. Не захотел я мяться и тесаться. Подстраиваться под кого-то, кого и знать не знаешь? Пусть я стал неудачником, не приспособленным к жизни, но я хочу остаться собой. Это глупо, но иначе я не умею. Главное, будь собой... И медведи того же мнения, но вкладывают в это более честное и первобытное понимание.

Людской словарик разнообразнее медвежьего, но бестолковых, противоречивых и расхожих фразочек типа “будь собой” или “первый блин комом” и тут же “новичкам везёт” навалом. И сами же люди за отсутствием должного опыта и навыков критического мышления своими же словами обманываются. У медведей проще. И ни один медведь никогда ни с кем себя не сравнивает. Нет сравнений - нет комплексов неполноценностей. Медведи остаются медведями.

У медведей замыкающихся в себе и молчащих беспокойно тут же на рыбалу волокут, охоту или волакам пасти ломать. С ним рычат, его от замыканий отвлекают, ему брюхо чешут. А люди от пусть и временно, но ослабших, хлебальники воротят, нужным словом не ободрят. Никто не разбирается в причинах, понять не хочет. Всем некогда, все ищут соответствие и выгоду. Какое же это общество, когда все разобщены?

От псахологов я свалил. Выследили, уверяли, помогут адаптироваться. Это значит приспособиться и стать таким же искусственным, сжатым, тупым недомерком.

Мотивацией для многих служат бабы. Ради них скрипят седлом и узду тянут. Но и тут меня облюдили. Меня влекут медведицы. Первый трах у меня был с медведицей. Второй трах у меня был с медведицей. Третий трах у меня был с медведицей. Четырнадцать гадков я трахал медведиц. Для меня человечьи бабы слишком лысые, слишком мягкие, слишком тонкие, слишком ненастоящие. Никакого удовольствия. Слишком много “слишком”. Никакой мотивации жить.

Конечно, оплачиваемо трудился, удержаться старался. Но выбешивали люди своей искусственностью, скотством и двуличием. И я уходил, приняв активное участие в крупномасштабном побоище.

Беда людей в том, что они разобщены. Заросли обязанностей, рощи условностей, равнины развлекух разнообразных и бездонный океан инфы. Времени на обдумывание, на саморазвитие нет. Обыдлевшие и отупевшие в спешке люди и не учитывают, как на их слова и поступки отреагируют другие, себя на место других поставить не хотят. Обидят кого, разозлят невзначай – будто так и надо. И в ответку тоже самое ловят из щедрых горстей кармы.

Устраиваясь на труд, могу ляпнуть: “Я здесь для совокупления с тобой, мохнатка!”. Медведицам по кайфу такие комплемени. Я с ними на китах катался, как в автобусах. Пещерой я зову квартиру, пастью - подъезд, подземельем - подвал, электропсом - электричку. Контачить с людьми не тянет. Хватает Финчи. Изредка к бате заглядываю.

Бытовал у медведей - был медведем. Но кто я теперь?

Я тоскую по своим, а они наверняка тоскуют по мне. Они воспитали меня как медвежонка, бросив к кодле других медвежат. Я вырос и стал одним из них, полноправным медведем. Я хотел бы вернуться к ним, но где искать нашу пещеру? Озёр и пещер в Бибири как медведей и волаков. А человечьей семьи у меня нет, не будет и быть не может. Нрав у меня медвежий, пью как дышу, к бабам тянет редко, меняться не собираюсь. Себя я устраиваю вполне.

Я, человек, воспитанный медведями-алкоголиками, смотрю на людей с ненавистью, презрением и страхом.

Да здравствуют медведи!

Здесь выкладываются по рассказу ежедневно. "Миразмы о Стразле" полностью можно прочитать здесь: https://author.today/reader/135259/1085036