Cyka⁠⁠

- Никитин! Ники-и-тин! - она ходит по квартире как слепая, наталкиваясь то на шкафы, забитые ненужной одеждой, то на приоткрытую дверь в другую комнату - волнорез для удивлённых.

Нет ответа. Нет и не будет. Ушёл её Никитин. Двенадцать лет терпел, а теперь ушёл.

Она снова к столу, где раньше стоял огромный монитор, и валялась вечно пыльная клавиатура. Сейчас - ничего. Пыль, дырка для проводов, огрызок карандаша и записка. Торопливым никитинским почерком всего две строчки. Он это говорил и вслух, сколько раз, ничего нового. Она думала - стерпит и дальше, а вот нет.

Слабые мужики пошли, неправильные.

Буквы прыгают перед глазами, танцуют что-то своё в честь очередной оставленной женщины. Не первой под этим солнцем и - уж конечно - не последней.

...без детей...

...поменьше пей, иначе...

...пока не знаю...

...оставаться...

Она бросает записку прямо под ноги. Даже не бросает - разжимает пальцы, остальное доделает гравитация. Она всегда так делает с вещами, которые ей не нравятся.

Минирует пространство.

- Сука ты, Никитин! - уверенно говорит она. Слова вслух придают злости. Женщина идёт на кухню, привычно не обращает внимания на гору посуды в раковине, на забросанный пакетами, консервами, гниющим пятнами хлебом стол. Муж ушёл, не до уборки.

Впрочем и раньше убирал в основном он. Ему мешало - он и наводил порядок, при чём здесь она?

В холодильнике, который Никитин выбирал когда-то долго, обстоятельно - он всё так делал, - початая бутылка шампанского. Запотевший билет в короткое счастье. Сверху на горлышке блестящая пробка, давний подарок. Надеваешь - не выдыхается. Заботливый муж... был.

- Сука, - повторяет женщина. Брют льётся колючими пузырьками в бокал. Даже бульканье шипучки повторяет за ней:

- Су-ка-су-ка.

С бутылкой в одной руке и бокалом в другой она шаркает в комнату. Глаза уже сухие - да она и до этого не плакала, просто застилало что-то вроде тумана. А теперь отпустило - глоток за глотком.

Какие дети? На них нужно здоровье. Силы. Деньги... Впрочем, деньги до этого дня были. Хотя женщина не работала, они откуда-то появлялись. Никитин приносил. Где он там работает, в банке? Хотя это неинтересно. Работает и работает. Надо с него алименты слупить - вроде как можно, если жена инвалид, а содержать её некому.

Вот именно. Надо оформить инвалидность. Придумать только, что у неё болит - и сделать. Сердце здоровое, отпадает. Печень в норме, несмотря на и вопреки всему.

Она задумчиво отпивает шампанское. Холодные колючки щиплют язык, потом льдинками скользят через горло.

Лёгкие? Да, она же астматик! По крайней мере, так считает одна знакомая врачиха. Попросить у Вальки справку: астма. В тяжёлой форме. И идти за инвалидностью, чего проще. Но потом, конечно, потом. Сейчас включить телевизор и снять стресс, пока не нагрелось лекарство.

Кнопка приставки. Кнопка телека. Чертов интернет, опять что-то глючит! Надо сказать Никитину, пусть звонит, ругается. Ах да... Ладно. Что он там говорил - вытащить провода и вставить на место?

Она неловко становится на колени перед полсотней дюймов по диагонали, ровно жирная, как ожившее бревно. С трудом - из-за мешающего брюха - наклоняется ниже. Ковыряется неуклюжими пальцами в проводах, вытаскивая все подряд.

Мужик этим должен заниматься!

За окном как-то резко темнеет, словно ночь решила наступить не по графику. Гремит гром, ещё раз. Уже сильнее и ближе, так что начинают дрожать стены.

- Мужик... Должен... - она вставляет штекеры куда попало: входит - значит правильно. Не её это заботы.

Люстра под потолком начинает раскачиваться, но женщина это не замечает. У неё шея уже лет пять устроена как у свиньи - в небо не взглянешь. Но слегка голову поднять можно - она упирается взглядом в своё отражение в пыльном чёрном экране. Расплывшаяся рожа, щеки висят. Когда-то красивые глаза затянуты по краям складками.

Ну и что? И ладно. Не двадцать лет, надо понимать. Не все манекенщицы. Многие и хуже выглядят - и ничего!

Огоньки на телеке и приставке начинают мигать, а потом гаснут. Да что за чёрт?! Неправильно вставила?

Она с трудом поднимается на ноги. Одно колено в пыли и песке, словно она возилась в грязи где-то на улице. Подходит к выключателю и тупо щелкает им несколько раз: свет не загорается.

- Ааа, так это электричество вырубили... - бормочет она сама себе. От очередного удара за окнами, особенно сильного и где-то рядом не выдерживает стоящий у дивана бокал. Он падает, выплеснув длинный недопитый хозяйкой глоток.

- Вот же тварь! - в сердцах говорит женщина. Шампанского мало, а идти в магазин - лень.

Оживает мобильник на диване, коротко звякает сообщением. Ещё одним. Ещё.

- Пошли вы к чёрту, у меня стресс! - говорит женщина. Телефон не хочется брать в руки. Нет никого, кто бы ей был нужен - это или мать с вечными жалобами на бабку, или какой-нибудь магазин. Скидки и распродажи. Ну их, некогда.

Она доливает остатки брюта в бокал и пьёт как воду - жадно, большими глотками. Стены снова вздрагивают, где-то на улице слышен шум. То ли машины столкнулись, то ли упало что-то.

Да наплевать.

Раньше она бы пошла на лоджию, выглянула вниз, а сейчас неинтересно. Гроза там, ничего нового. Вон как потемнело!

Стены подрагивают почти непрерывно,с кухни доносится звон посуды - то ли в раковине, то ли из шкафчика. Женщина не обращает ни малейшего внимания. Она вся в себе. Ей нужно упиться грустью и пожалеть саму себя, но в голове пусто. Ни одной мысли.

От очередного удара за окном сыплется остекление лоджии - хлопок и звон. Она поднимает голову и тупо смотрит в разом разбитые стекла, блестящие на фоне почти чёрного неба.

- Вот же суки! - шепчет она сама себе.

Снова чирикнул и заткнулся телефон. Без любопытства, просто занять руки, она протягивает руку. Ну да, шесть смс от какого-то MCHS. Магазин? Ой, да ну его на фиг!

Чёрное небо за разбитыми окнами лоджии начинает светиться - сперва по краям снизу, потом багровые молнии прорезают и подсвечивают его изнутри. Оказывается, что это дым. Густые, медленно клубящиеся слои не праздничного на вид пирога.

- Никитин... - роняет в темноту женщина. - Ты сука! Я тебе отдала всю молодость, а ты сбежал...

Нарастает гул и дом трясёт уже снизу, от земли. Она едва не слетает с дивана. Телевизор падает на пол, разбиваясь с негромким треском, шкафы перекашивает. Из их раскрытых створок вылетают вперемешку какие-то тряпки, сумки, коробки с обувью. На кухне слышен грохот падающих шкафчиков, бьётся посуда - стеклянная звонко, а керамика с хрустом.

Небо за уцелевшими чудом окнами расцветает алым и жёлтым, как неожиданный салют. Всё пронзает льющийся с небес свет, яркий до того, что сжигает собой всё, куда дотянется.

Женщина кричит. Громко, изо всех сил, как внезапно вырванный акушером из чрева ребёнок, недовольный этим миром.

Она зажмуривается, утыкается лицом в тугую диванную подушку, но глаза всё равно видят слепящий поток из чистого красного и разбавленного белым жёлтого.

- Никитин... - шепчет она. Вряд ли он её услышит: машина с вещами оказалась гораздо ближе к эпицентру взрыва. Вспыхнула как ватка, брошенная в костёр, мгновенно став обгоревшим остовом. Люди вокруг на улице сжались до размеров теней - самих себя, если убрать из тени всю плоть.

Сидевшим в кабине повезло чуть больше - они сохранились как силуэты, став невесомыми. Оскаленные черепа перевитые проводами сгоревших жил так и остались смотреть на запад, откуда прилетело и расцвело жуткое облако.

Убирать останки никто не станет.

Некому. Да и было бы кому - незачем. Земли теперь сколько хочешь, избегай только пятен взрывов и осадков после, а так - живи и наслаждайся сложно понимаемой свободой. Человек неистребим, как и его глупость.

И придут новые люди. И построят новые дома. И вырастят виноградники и сады. Но останется вечная проблема: жить с нелюбимыми и уходить не вовремя.

Женщина снова шепчет:

- Никитин... Сука!

У неё жутко болит голова, крутит живот и она начинает блевать, выгнувшись с дивана, прямо на забросанный мусором и осколками пол. Ее тошнит кровью, алой на светлом полу комнаты, тонкими мазками рисующей узор смерти. В наступившей темноте сожжённой сетчатки глаз она ничего не видит, да и смотреть больше не на что.

© Юрий Жуков