Чёрное озеро⁠⁠

Это случилось в один из тех душных летних вечеров, когда воздух в таёжной глуши кажется густым сиропом, пропитанным запахом нагретой сосновой коры и далёкого дыма от костров. Генке было шестнадцать, Кольке — столько же, и как все пацаны, они жаждали приключений, которые могли бы разогнать провинциальную скуку.

Жили ребята в старом посёлке на краю тайги — места дикие, красивые, но пустые. Народ здесь обычный: бабушки с огородами, дядьки с топорами да подростки, мечтающие о большом мире. Танцы — единственное развлечение. Они устраивались в соседней деревне, за десять километров по ухабистой грунтовке. Асфальт кончался сразу за Генкиным домом, дальше — сплошная трясучка, но никто не жаловался.

Сели друзья на велосипеды и отправились на танцы. У Генки "Урал" новенький, блестящий. У Кольки потрёпанный, с облупившейся краской. Выпросили они у родителей немного денег "на мороженое". Конечно, мороженого не купили: в первой же лавке взяли бутылку дешёвого вина, сладкого, как компот, и рванули вперёд, хохоча просто так ни о чём от приподнятого настроения.

Дорога вилась через поля, где колосилась рожь, через редкие перелески, где комары роились тучами. Подростки пели дурацкие песни — про любовь и рок-н-ролл. Вино ударяло в голову, обещая ночь, полную огней и случайных встреч. Клуб в соседней деревне — это обшарпанное здание с облупившейся вывеской "Дом культуры". Внутри — потрёпанные обои, запах пота и дешёвых духов, а на сцене — старый магнитофон, выдающий нестареющие хиты "Ласкового мая".

Народу собралось немного: девчонки в коротких платьях, парни в мятых рубашках, все знакомые, как родня. Колька, вечно уверенный в себе, с его копной русых волос и обаятельной ухмылкой, сразу увёл в уголок за колоннами Настю. Ту самую девчонку, с ямочками на щеках и глазами цвета лесного мха. Они шептались, хихикали, а потом исчезли в полумраке, где танцпол переходит в подсобку.

А Генке не везло с женским полом. Вечно он краснел, мямлил, путался в словах, как в паутине. В тот вечер парень просидел у стены, потягивая тёплое вино из горла и наблюдая, как пары кружатся под песни Стаса Михайлова. Скука навалилась тяжёлым одеялом.

- Поехали домой, Коль, — уговаривал он друга, тыкая его в плечо. — Скоро утро, а ты тут вальсы танцуешь.

Коля отмахнулся, его глаза блестели, а щёки пылали огнём:

- Да ладно, Ген, подожди! Это же ночь жизни!"

Гена не обиделся, ведь Колька был его лучшим другом с детства, они вместе лазили по крышам, ловили раков в речке, делили секреты под одеялом в палатке. Просто... устал он от этой тоски. Решил возвращаться один. Дорогу знал назубок: каждую кочку, каждый поворот. Ему шестнадцать лет, велосипед под задницей, луна в небе, чего бояться? Сел, крутанул педали и рванул в ночь, оставив позади гул музыки и смех.

Поехал не по главной дороге — это ж пятнадцать километров асфальта трассы, где фуры ревут, как звери. Он свернул на старую грунтовку через лес, мимо Чёрного Озера. Короткий путь, километров семь, где сосны смыкаются кронами, корни выпирают из земли, как змеи, а под колёсами — песок и глина, хрустящая в сухую погоду.

Об озере стоит рассказать особо, потому что оно было как  язва на теле леса — глубокое, тёмное, забытое. Расположенное в трёх километрах от ближайшей избы, с крутыми, обрывистыми берегами, поросшими ежевикой и папоротником, оно не манило ни купальщиков, ни рыбаков. Вода там стояла чистая, как слеза, — прозрачная до дна на мелководье, но дальше она уходила в бездну, где, по слухам, глубина достигала под тридцать метров. Омут - одним словом. Рыба не ловилась: ни окуня, ни щуки, только редкие караси, да и те вялые, как сонные мухи.

Постепенно камыши превратили берега в зелёный лабиринт, где шуршат тростники, а под водой — ил, чёрный, как смола, цепкий, как хватка утопленника.

Мистики за озером не числилось — по крайней мере, так думали. Но год назад здесь утонул Сашка из соседнего посёлка: парень двадцати лет, здоровый, как бык, полез купаться пьяным после посиделок и не вынырнул. Искали трое суток — с лодками, сетями, даже водолазы из города приезжали. Нашли, в конце концов, запутавшегося в корнях на дне.

А за два года до того был странный случай: утонул неместный мужик, лет сорока, в городской одежде, с часами на руке и портмоне в кармане. Откуда взялся — хрен поймёшь. Шёл, говорят, по лесу, как по бульвару, и свалился в воду. Тело вынесло на поверхность через неделю, раздувшееся, с глазами, выбелившимися от ила. "Несчастный случай", — постановили в милиции. Но бабки в деревне шептались: "Водяные девки заманили". Мы, пацаны, над этим ржали — сказки для трусов. Какая мистика в нашей-то реальности?

Дорога вилась по самому краю озера — узкая тропа, где справа сосны, слева — обрыв в воду, метра два высотой. Ночь была тихой, как могила: ветер стих, птицы умолкли, только колёса велика шуршали по песку, да сердце стучало в унисон с педалями. Луна висела неполная, серпиком, но небо — чистое, звёздное, как чёрный бархат, усыпанный бриллиантами. Видно было сносно: силуэты деревьев, блеск воды внизу, редкие вспышки светлячков.

Генка ехал один, и в этой тишине, где эхо его дыхания отдавалось от стволов, вдруг услышал... смех. Девичий, звонкий, как колокольчики в тумане. А потом — плеск воды, шлепки босых ног по мелководью, и визги, но не те игривые, что в клубе, а другие, низкие, возбуждённые. Генкино сердце ёкнуло.

- Везёт же кому-то, — подумал он с завистью, сжимая руль. — Уединились с девчонками у озера, а я тут один, как лох, педали кручу. Интересно, кто там? Местные? Или приезжие с танцев?

Поднажал, чтобы проскочить быстрее — не хотелось вторгаться в чужую идиллию, чувствовать себя изгоем.

Но проскочить не вышло. Голос мелодичный, как шелест шёлка, окликнул его из темноты:

— Эй, парень! Куда так несёшься? Иди к нам, вода тёплая!

Генка сбавил скорость, но не остановился сразу — инстинкт подсказывал: тормози осторожно, не лезь в чужое гнездо. И тут же подумал: "Девчонки одни ночью в лесу? Врут, наверное, парни где-то прячутся, а то и хуже — подстава". Сердце колотилось, как барабан, пот выступил на лбу. Но любопытство — эта проклятая подростковая слабость — взяло верх. Подъехал ближе, к обрыву, где тропа расширялась в полянку, и резко затормозил, чуть не перекинувшись через руль. Велосипед заскрипел, парень спрыгнул, и... окаменел.

Метрах в восьми ниже, у подножия обрыва, в неглубокой заводи, где вода до пояса, плескались две девушки. Голые. Абсолютно. Лет восемнадцати, не больше, с телами, выточенными, как статуи: стройные, с изгибами, от которых кровь парня стучала в висках. Волосы у одной тёмные, мокрые, прилипшие к плечам, как водоросли; у другой светлые, разметавшиеся по воде, как нимб. Кожа их блестела в лунном свете — бледная, почти светящаяся, без единого изъяна. Они не стеснялись ни капли: смеялись, брызгались, поворачивались то боком, то анфас, и Генка не мог отвести глаз.

Никогда раньше он не видел голых девушек так близко. Бывало в журналах, которые прятал под матрасом, где мысленно фантазировал по ночам, но здесь, всё было в реальности, как удар током. Воздух сгустился, запахнулось влагой, тиной и чем-то сладким, приторным.

В тот миг весь его мир сузился до этой картины: две нимфы в лунном озере, зовущие к себе. Желание ударило в голову, как то вино, смешанное с адреналином. Но под этим... под этим что-то шевельнулось, холодное, как ил на дне. И это был страх. Неведомый и липкий.

— Может, сойдёшь, наконец, со своего коня железного и подашь нам мыло? — игриво пропела одна, та, что с тёмными волосами. Она повернулась, выгнулась, и капли воды скатились по её спине, как жемчуг. -  Оно там, на камне, а мне не дотянуться...

— Э-э-э... Я? А почему... вы... сами… — выдавил Генка, язык заплетался, как после трёх бутылок. Мозг лихорадочно метался: "Парни их где-то в кустах? Решили поиздеваться. А если серьёзно — голые в лесу ночью? Бред! Всё это неспроста." Интуиция вопила: "Вали отсюда! Это ловушка!" Хороших вариантов не было — только смутные мысли, как тени в воде, водяные, лешие, или просто маньячки, заманивающие дураков. Страх нарастал, но тело не слушалось.

— Я тебе совсем не нравлюсь? — капризно надула губки тёмноволосая и начала выходить из воды. Медленно, грациозно, как в замедленной съёмке. Шаг — и лунный свет скользнул по её бедру, груди. Шаг — и брызги взметнулись, осыпав обнажённое тело мелкими искрами под звёздным небом. Генка смотрел, заворожённый, не в силах моргнуть. Внутри бушевала буря: "Беги! Беги немедленно!" Его трясло, колени подгибались, пот лил градом, а сердце — как молот в кузнице. Это был не восторг — это был ужас, животный, первобытный, как у зверя перед пропастью. Оцепенение сковало, словно корни оплели ноги. Генка чувствовал опасность — густую, вязкую, как та тина под водой, — но не мог пошевелиться.

— Иди к нам, милый, не стесняйся, — прошептала вторая, светловолосая, оставаясь в воде. Её шепот пронзил парня насквозь, мягкий, как бархат, но с подтекстом — шипением змеи в траве. Мурашки побежали по его спине, волосы встали дыбом, а в ушах зазвенело, как от далёкого колокола. Колени ослабли окончательно. Генка вцепился в руль велосипеда, чтобы не рухнуть, пальцы побелели.

— Я... я... — бормотал он бессвязно, голос срывался на писк. — Мне... домой... Мама... ждёт... Отпустите... пожалуйста...

И вдруг — как пощёчина — наваждение лопнуло. Словно паутина порвалась. Генка рухнул в грязь на тропу, велосипед навалился сверху, царапая локоть, а в голове вспыхнуло: "Беги!" Девушка на берегу замерла — губы её дрогнули в обиде, глаза, чёрные в полумраке, сузились. Молча развернулась она и пошла назад, в воду, ступая так бесшумно, что не слышно было и шелеста воды.

— Иди, — произнесла та, что в озере, голосом ровным, как поверхность перед бурей. — И никому... никогда... не рассказывай.

Генка закивал, как болванчик на приборной панели, схватил велик, кое-как забрался в седло. Колени дрожали, как осиновый лист, но адреналин хлестнул, как кнут: он крутанул педали, и понесло. Сосны мелькали, ветки хлестали по лицу, а за спиной — тишина. Ни смеха, ни плеска. Только эхо его же хрипа в горле. Он гнал, не оглядываясь, пока лес не расступился, и он не вывалился на улицу, где фонарь у околицы мигал, как маяк.

Домой ввалился под утро — бледный, в грязи, с царапинами. Родители спали. Генка заперся в комнате, лёг на кровать и уставился в потолок, по которому вились чёрные трещины, как корни дерева. Сон не шёл — только вспышки:  глаза, шепот, ил на дне, смех девиц.

Утром, придя в себя, Генка прокрался к озеру убедиться, были ли там вчера люди. Грунтовка после вчерашнего дождя была мягкой, как тесто: следы шин или колёс мотоциклов остались бы на ней, как клеймо. Но ничего — чисто, только его велосипедные борозды, да следы лосей. Другой дорогой к этому месту не подойти — болото кругом, непроходимое. Тут же вспомнилось то чувство ужаса, которое не имело ничего общего с восторгом от нагих женских тел. Это был страх чистой воды — инстинкт, шепчущий: "Они не люди". Странно всё. Чертовски странно.

А через неделю, под вечер, когда солнце уже клонилось к лесу, в калитку постучал дядя Гриша —участковый, коренастый мужик с седыми висками и глазами, видавшими всякое. Лицо его было серым, как осеннее небо.

— Гена, — буркнул он, кутаясь в куртку, хоть и стоял август. — Колька твой... Пропал. Искали всю ночь — ни следа.

Генка замер. "Нет, — подумал он. — Не может быть! Вдруг он тоже был там, и его затянули к себе водяные дивы».

А ещё через три дня Колькино тело нашли в озере. Утром, рыбаки-любители, те, что всё ж таки забредали иногда, заметили пузыри у камышей. Сети, верёвки — и вытащили. Колька лежал на дне, в той самой заводи, запутавшись в тростнике. Голый. Генку мучили мысли: «Почему он пошёл туда и ничего мне об этом не сказал? Почему на Чёрное Озеро, куда он раньше никогда не ходил?»

Полиция закрыла дело: "Несчастный случай".

Генка понял, что Кольку каким-то образом увлекли к себе эти дивы, а он не устоял перед ними. Тяга к женскому полу позволила русалкам заманить его, как и Сашку, утопшего ранее, и того же чужака. Ничего и не кому так и не рассказал Генка о том, что пришлось пережить на Чёрном озере, ведь никто не поверит.

А по ночам... По ночам он просыпался в холодном поту, слыша плеск воды и девичий смех за окном. Теперь он знает, что такое настоящий страх. Не тот, что от темноты или высоты, а тот, что живёт в воде, в тенях под камышами…