Чуть-Чуть (№99)
Рассказ придуманный и графоманский (это я к тому, чтобы незаинтересованные не теряли времени :)
С запотевших стекол маршрутки был виден силуэт парня, который ускоренно шел к этой самой остановке. Возможно, как подумали некие пассажиры этого металлического бутерброда, ему тоже нужно именно на этот маршрут. Но, он не бежит вроде, а скорее идет. Значит не нужно ему сюда. И так лицом прижались к стеклу – негде айфону упасть.
Маршрут № 99 с треском двинулся.
В переполненном транспорте у людей вырабатывается суперспособность – не смотреть друг другу в глаза. Все стоят, опустив голову, едут через снежинки домой, на работу, никуда.
С чувством неловкости и злобы пробираются к выходу через туловища, со стыдом извиняться за танцы на ногах, держа за ручку портфель, или сумку, так, как раненного товарища на поле битвы. В конце, конечно же, как в видеоигре, нужно победить главного дракона – обойти большую, толстую женщину. Она, в свою очередь, конечно же, не будет хотя бы делать вид, что пытается дать дорогу. Она честная, знает, что это не сработает. И ваше трение куртками при выходе – единственная ее близость за долгое время. Да, это обязательно толстая женщина, потому что обычно все толстые мужчины сидят.
Машина несется мимо улиц, лиц, остановок. Уставшие люди, под таким же уставшим закатом, по уставшей дороге едут домой.
Парень, пусть он будет Костей, нарисовал пальцем на стекле смайлик, но подумав, что глупо взрослому парню этим заниматься, поспешил сделать из улыбки кляксу. Его голова была забита самым новогодним вопросом: что дарить? В этом году появилась девушка. Это первый большой праздник для них общий, а еще и родители есть. Но Костя не знал, что уже вечером его проблемы решаться! Все его проблемы. Их решит тромб. Образуется где-то в правой ноге, и к сердцу – забитое сердце решит проблему забитой головы. Теперь проблемы с выбором ложились на плечи родных – цинковый или деревянный?
Деревянный. Конец года пора чудес – столяр, который уже сделал чехол для Кости, тоже был в этой маршрутке. В это время года он очень богат. На новый год большой популярностью пользуются деревянные рамки 2 видов: рамки для картин, и гробы – рамки для людей. Пытаясь как-то спрятать руку в опасное место в забитой маршрутке, он еле держался, чтобы не впиться зубами в палец – чертова заноса. Он мастерил гробы, потом, из ненужных и вырубленных деталей – собирал рамки. Безотходное производство. Поговаривают, что в некоторых семьях его работы были и на стене, и в земле – но несли разное настроение.
Заноза из пальца была так близко к тому, ради которого ее «выбили»: он сидит, глупо и тревожно смотри в окно через дыру из кляксы, которую он сделал из смайлика. А смайлик был симпатичным.
Перед выходом сидела девушка – настолько обычная, и не примечательная, что и описывать ее не стоит. Если бы люди смотрели бы глаза друг другу в транспорте, то увидели бы – что глаза ее сейчас отыгрывали роль ванной, которую оставили набираться воды, и благополучно забыли, отсасывая член соседу. Слезы держались из последних сил, проигрывая гравитации. Больше всего она сейчас хотела, чтобы маршрутчик не справился с управлением, протаранил столб, и был бы ее конец. Вроде бы глупость – из университета исключили. Вроде бы знала, что не ее это быть менеджером, и понимала, что все к этому идет. Но как это объяснить дома? Как рассказать друзьям, которые такого же отношения к высшему образованию, но, все таки, остались учиться? Ей было невыносимо тяжело, когда она проходила мимо одногруппников – они все толпились у аудитории. Она бы не пошла на эту пару, но теперь – она и не может. Как она могла так глупо к этому отнестись? Как она могла проиграть и в этом? Мама и тут была права. Лиза, а так именно звали эту девушку, сейчас даже не слушала музыку в наушниках. Считала, что теперь не достойна. Обожаю, когда в моменты наших промахов мы решаем себя наказать чем-то малозначительным.
«Черт, - думала Лиза, - от чего шофер так гонит-то?».
На всю маршрутка скрипело хриплое радио, с шипением играя «джингл белс» как бы намекая, что новый год умирает для всех уже в 16 лет. В связке шипение дополнялось криками в телефон одной тучной женщины. Она умудрялась перекрикивать не только музыку, но и мысли некоторых людей. Мысли не смелые, но и они были вправе существовать.
Она, эта женщина, хвасталась подруге, что ее муж, наконец, выбил билеты на первый ряд. Несмотря на Аншлаг. Что спектакль ей, в принципе, понравился. Что давно так культурно не отдыхала. Но черлядь, не понимавшая сей глубины происходящего, ей мешала иногда, и что актриса, игравшая Каренину, не убедительно бросилась под поезд. Видать, ей необходима была помощь Машеньки с маслом. Она смогла разбавить обычную давку в транспорте своей вязкой культурой.
Я ошибся, ее крики не слышали двое. Сидели в самом конце, несмотря на духоту, стоявшую, они прижались друг другу, хихикали, о чем-то говорили. Только транспорт и любовь заставляет прижиматься друг к другу в духоте. Он рассказывал разные истории, почти смешные, почти веселые – за ее улыбки, как скалолаз за выступы, он держался. Рассказывал, и удивлялся – как не замечал раньше, что чувствовать чужую ладонь в своей так приятно. Она же думала, когда же он ее поцелует, наконец?
Через время, когда истории уже не будут веселыми и смешными, он уже будет извиняться за то, что не умеет вовремя целовать. А это очень важно, если не самое важное в отношениях. Но кому нужны извинения, если нужда есть в поцелуях? Уже по этому маршруту, он будет кататься сам, смотреть отрешенно на свою ладонь, пустую, уродливую. Выходить на конечке, подниматься к пляжу. Смотреть на хлопья снежные, вспоминать то, чего не было. И просить за них прощения.
А она будет где-то у соленой воды, где ее вовремя целуют. Разве можно ненавидеть за чужое счастье и свою трусость? Но сейчас все в порядке. Истории смешные, ладони любимые.
Впереди, в 3тьем ряду, если можно выразиться так, сидели тоже двое. Уже долго вместе, привычные друг другу, как налет на зубах по утрам. Обсуждали работу, скорый отдых, рутину. Но он, Артем, не знал, как сказать ей, Маше, что уже не те чувства. Да, и маме его она никогда не нравилась. И тут вроде у него новые отношения наклевываются, и не интересно давно с ней. Вообще, нужно им расстаться – вот до нового года точно, дал он себе слово. Он машинально утвердительно головой двигал ее рассказам. Она же не знала, как сказать ему, что сейчас их тут уже трое. Вот на новый год точно скажу – думала Маша. Как мы близки, и как по-разному думаем, да?
Запахи в транспорте играют отдельную роль. Парфюм, вместе с потом, «елочка», которая висит на зеркале заднего вида. Пьяный дядя Сережа, гостинцы из села внукам, которые они никогда не будут есть.
Между тремя влюбленными и Артемом проигрывал сну Миша. Он студент заочник, пытается писать стихи, быть хорошим человеком, не забывать дни рождения родителей. Днем работает в пекарне, вечером ненавидит себя. Не может избавиться от запаха выпечки и от лишних 20 килограмм. Конечно, раз в полгода записывается в тренажерный зал, еще чаще его бросает. Над ним же стояла Светлана, которая записалась в зал несколько лет назад, и с тех пор не отписывалась. Она похудела – но ушли груди. Потом накачала ноги, стройное тело стало – остались растяжки. Смирилась с ними – заметила лицо - себя так и не полюбила. Она голодная и злая возвращалась с тренировки, и ненавидела Мишу за две вещи: он не уступал ей место (в транспорте нет места феминизму), и от него безумно пахло булками, которые ей запрещено было есть. Миша казался ей очень съедобным, и чрезмерно везучим – он работает с едой, постоянно, не голодает. Всегда пирожки, булки, торты - везунчик.
А он поначалу хотел ей уступить место, но в переполненной машине, кому-то одному? Парень украдкой поглядывал на ее красивые ноги, и боялся поднять глаза выше. Ну, разве такая посмотрит на такого, как он – думал Миша. Хотя всю дорогу она только на него и смотрела – а нужно было, всего то – уступить место и покормить. Красавицы ведь тоже девушки, да?
Рядом с ней нетерпеливо ерзал Саша. Он будет выходить на роддоме. Первенец. У него ужасно трясутся колени, он еле держится за поручни, его даже тошнит. Он счастлив. В голове его сын уже ходит на футбол, ловит первую свою рыбу, получает фингал, приводит девушку домой. Папа. По началу, казалось невозможным, решение оставить ребенка – теперь все, вот. Его человечек. Новое начало. Жена умница. Теперь все по-другому. Он с интересом слушал рассказ женщины про театр, люди казались ему теплыми. Для Саши сейчас никто не толкался и не давился в маршрутке, а просто пытались скрытно обняться. Ему нравился даже запах. Духи? Это круто. Пирожки? Еще лучше. Все так прекрасно, разве может быть по-другому? Одно его беспокоило – почему водитель так медленно едет?
В самом первом ряду сидели Паша и Гена. Гена придумал, как приобщить брата к науке: к горячо любимой астрономии. Все было довольно таки просто: они сделают на чертовом колесе пол круга (а именно туда он и ехал), замрут на вершине, тут он вытащит телескоп (он маленький) – и уже деваться некуда. 10 минут для полной влюбленности в ночное небо полностью хватит. Да и 0,5 водки оператору тоже хватит для такой остановки. Плюс зима – там никого не будет.
«Кто-то рожден для высокого, а кто-то – мой спутник на соседнем кресле. Он, наверное, и голову никогда не поднимает, какие звезды. Весь грязный, в обносках. Даже жаль его…» – с презрением и с высока думал Гена про Пашу.
А Паша спал, прислонившись головой к стеклу. По дороге оно дрожит, укачивает лучше любого снотворного – мы все это знаем. Так вот он спал, спал всегда, когда может. Работает разнорабочим, иногда грузчиком, иногда кем придется. Сегодня, например, он перевозил, потом разгружал с одного конца города в другом какие-то огромные детали, для какого-то чертового колеса. У Паши нет какой-то трагической истории, благородной цели, или беременной жены. Он так привык, и он так живет.
Где-то среди пассажиров девушка жаловалась подруге, что отбыв полгода за границей, не может тут жить. Что небоскребы скребутся у нее в памяти, что вода там вкуснее, жизнь лучшее. Ей даже этот Манхеттен во снах приходит! Подруга жалостливо успокаивала ее, думая про себя, что за пределы города никогда не выбиралась, и что даже во снах видит этот город. Просыпается, и снова он: в окне, за окном, в голове.
Люди толпились, пряча друг от друга глаза. Об автобус бились снежинки, их было все больше и больше. Лучей от солнца все меньше и меньше. Это выглядело до грусти обыденным – солнце светит, снег идет. Маршрутка едет. Люди выходят на остановках, заходят. Тот же маршрут, только люди меняются. И то не всегда.
Я тоже должен был быть в этой самой 99. Но опоздал, чуть-чуть. Остался в первом абзаце силуэтом. Я не могу заставить себя бежать за транспортом – это слишком. Следующая все равно придет, кстати, к сожалению, этот принцип у меня работает только с транспортом.
Я смотрел в даль на этот автобус, а в руках держал краску для волос – цвет рябина. Мама попросила купить. Как-то совсем не заметил, как волосы моей мамы стали одного цвета со снегом. И друг – БАЦ, и вся голова седая. А я стою на остановке, смотрю на краску эту, думаю: почему я всегда опаздываю, и неужели молодость моей матери стоит всего 18, 50 за флакон?
А в это время по маршруту уходил мой 99й.