Болото помнит всех⁠⁠

Вадим работал на деревенской лесопилке уже вторую неделю. Ему уже под пятьдесят, разведен, дети остались с бывшей женой в Петербурге. О своем детстве в этих местах он помнил мало. Какие-то обрывки и фрагменты. Родители увезли его отсюда в семнадцать лет, после того как он провел почти год в областной психиатрической клинике. Диагноз — острое стрессовое расстройство с элементами диссоциации. Проще говоря, его психика стерла из памяти что-то настолько страшное, что сознание предпочло забыть целый кусок жизни.

Затем были несколько лет терапии. Уколы, таблетки, сеансы у психиатра. К двадцати трем его признали здоровым. Закончил техникум, женился, родилось двое детей. Работал инженером в крупной компании. Нормальная жизнь нормального человека.

Но два года назад ему начали сниться кошмары. Один и тот же сон: он бежит по ночному лесу с двумя парнями, чьих лиц не может разглядеть. Сердце колотится, во рту привкус крови, дыхание сбито. Где-то позади женский крик — пронзительный, переходящий в хрип. Потом — плеск воды и тишина.

Он просыпался в холодном поту, кричал. Жена сначала успокаивала, потом злилась, потом устала. Через год подала на развод — не могла больше жить с человеком, который каждую ночь превращался в загнанного зверя. Вадим не стал сопротивляться. Оставил квартиру ей и детям, собрал вещи и уехал туда, куда тянуло с непреодолимой силой — в родной поселок.

Поселился в отцовском доме. Устроился на лесопилку. После смены частенько срезал путь через болотистый лес — километра три вместо пяти по основной дороге. Странное дело, но здесь, среди сосен и болот, кошмары почти прекратились. Оставалось только смутное беспокойство, словно что-то важное зарыто глубоко в памяти.

В октябре туманы здесь стояли густые, как молоко. В тот вечер видимость была метров пять, не больше. Вадим шел по привычке, когда заметил движение у поваленной березы. На ее стволе сидела молодая девушка, босая, в легком летнем платье. Ее мокрые волосы прилипли к плечам.

— Девушка, Вы потерялась? — окликнул он ее.

Она подняла голову. Лицо бледное, губы синеватые, но глаза... Карие, живые, с каким-то лихорадочным блеском.

— Нет, жду, — ответила она. — Давно жду.

Она представилась Ниной. Сказала, что живет неподалеку, в заброшенной сторожке. Вадим не припоминал в этих местах никакой сторожки, но спорить не стал. Проводил до развилки троп и пошел домой. Всю ночь не мог выкинуть из головы ее взгляд — голодный и какой-то изучающий.

А потом эти встречи стали регулярными. Она появлялась в разных местах леса, всегда босая, всегда в том же платье. Говорила странные, жуткие вещи — что деревья помнят каждого, кто прошел рядом с ним, что болотная вода на вечно сохраняет голоса утонувших в них. Вадим слушал, кивал и думал — наверное она просто «с приветом».

От девушки пахло духами и болотной тиной. Когда она, однажды, взяла его за руку, ее пальцы были ледяные, а под ногтями он краем глаза заметил черную грязь.

Участковый, молодой лейтенант Николай, единственный, с кем Вадим иногда выпивал, заметил перемены:

— Ты чего, Вадим Сергеич, как неживой ходишь? Бледный весь.

И Вадим рассказал ему про Нину. Николая резко посерьезнел:

— Где ты встречал ее?

— У тропинки, что к мосту через болото ведет.

Лейтенант на секунду замер, будто задумался, а потом продолжил:

— Там в девяносто первом году девку загубили. И кажется, ее тоже Нина звали. Изнасиловали, потом в воду сбросили. Нашли ее только через неделю. Картина жуткая: глаза выклеваны, половина лица рыбой съедена... А потом в поселке двое хлопчиков пропали. Их останки, по частям, по всем окраинам и весям собирали. Кто-то ночью их поймал, связал и медленно... Мне этот случай батя, будучи изрядно «под мухой», рассказал. Он тогда в этих местах тоже участковым служил. Самое страшное дело в его практике. — Николай осекся. — Короче, не ходи туда больше.

Но Вадим уже не мог не ходить. Нина манила его, как магнит.

Однажды она повела его глубже в лес, к тому самому старому мосту. Его доски совсем прогнили, перила обвалились.

— Здесь я умерла, — вдруг сказала она с какой-то жуткой обыденностью. — Их было трое. Сначала они по очереди... а потом придушили проволокой и скинули в воду. Думали, болото все следы скроет.

Вадим хотел уйти, но ноги совсем не слушались.

— А знаешь, что самое мерзкое? — продолжала Нина. — Один из них до сих пор жив. Остальных я быстро нашла. А третий сбежал. Имя изменил, женился, детей нарастил. Счастливый такой.

Она повернулась к Вадиму. В тот же миг ее лицо начало меняться — кожа сползала, обнажая почерневшие кости. Из глазниц потекла мутная жижа.

— Третий, это ты Вадик! Вадим Сергеевич Крылов. А раньше — Володька Агапов. Вспоминаешь теперь меня?

Вадим схватился за голову. Перед глазами, словно черно-белая пленка, вспыхнули кадры. Лето девяносто первого. Ему семнадцать. Они с дружками выпили, встретили ее у реки... Это он предложил. Это он был зачинщиком!

— Я ждала, когда ты приедешь сюда. Это я тебя звала, — прошелестела Нина. — Каждый вечер, тридцать лет. И вот ты здесь.

Вадим попытался закричать, но горло сдавило.

И тут он увидел, как за мостом из болота поднимаются фигуры — две, покрытые тиной и водорослями. Он сразу узнал в них своих бывших дружков. Вернее то, что от них осталось.

— Мы заждались, — прохрипел один из них, и челюсть у него тут же отвалилась, упав с плеском в воду...

***

Вадима нашли через три дня. Точнее, то, что нашли, опознали только по документам в куртке. Тело пролежало в воде всего три дня, но было... в таком жутком состоянии, что опознать его не представлялось возможным. Патологоанатом потом две недели пил, не просыхая. Все вспоминал вывернутые в агонии конечности трупа и широко открытую челюсть, будто перед смертью тот пережил невероятный ужас и испытывал невыносимые муки.

Николай приехал к мосту, постоял, покурил. В болоте что-то тихо булькнуло. На поверхности появились пузыри, и на миг ему из воды показалось женское лицо — спокойное, почти умиротворенное.

— Отмучилась, — пробормотал участковый, снимая фуражку.

С тех пор у моста тихо. Только иногда, в туманные вечера, местным слышится мужской крик — долгий, переходящий в захлебывающийся хрип. Говорят, это эхо.

Болото помнит голоса всех, кто в нем утонул.