Александр Ширвиндт: еврей с немецкими корнями в России больше, чем еврей…
Александр Ширвиндт говорит о себе так:
«Я российский интеллигент еврейской национальности с полунемецкими корнями».
Он родился в 1934-м, так что его детство и юность пришлись на сложные годы, когда иметь в России немецкие корни было даже опаснее, чем еврейские. Знаменитого актёра и режиссёра сформировала гремучая смесь кровей, но его национальное самосознание было и остаётся еврейским…
Будущий народный артист появился на свет в семье московских еврейских интеллигентов. Его отец Анатолий Густавович (Теодор Гедальевич) был известным скрипачом, играл в оркестре Большого театра и преподавал в музучилище. Мама – Раиса Самойловна, до замужества Кобыливкер – родилась в религиозной одесской семье, работала редактором Московской филармонии. Корни отца шли из восточнопрусского города Ширвиндт, первые упоминания о еврейской общине которого относятся еще к XII веку.
Предки Александра Анатольевича оказались в стране вследствие многочисленных переделов территорий между Пруссией, Польшей и Россией. Дедушка по папиной линии, врач Гдалья Моисеевич Ширвиндт, в виленской раввинской записи о рождении – сын купца Мовши Лейзеровича Ширвиндта, в 1821 г. окончил гимназию в Вильно, а затем перебрался в Одессу, входившую в черту оседлости. Так что маршрут вполне типичный: Пруссия – Литва – Украина – Россия.
Детство маленького Ширвиндта было вполне светским: в то время в Москве и речи не могло быть о соблюдении еврейских традиций. Дань еврейству была отдана не в религиозной, а музыкальной части. Как и любого хорошего еврейского мальчика, родители Саши видели его в будущим великим скрипачом. Но непутевый скрипач уроки музыки нещадно прогуливал, и грезил о кино и театре. Так что решение сына поступить после школы в Щукинское театральное училище родителей не удивило.
Поступил он туда без проблем, зато, когда прогремело «дело врачей», пришлось очень нелегко. «В 1953 году меня под это дело из института выгоняли. Я, правда, не врач, но все равно выгоняли, чистка была всего населения. Но я проскочил, ничего, жив-здоров, – вспоминает Ширвиндт. – А вскоре в Театре эстрады замечательный режиссер Саша Конников делал обозрение «Москва с точки зрения». И я, молодой, только после театрального училища, должен был водить зрителей по Москве. И Саша сказал мне, что с такой фамилией это утопия. Ну, я и взял фамилию Ветров. С иронией взял, потому что, когда сажали моих дядей и теток, меня на всякий случай отправили в поселок Сокол. Там жили наши друзья Ветровы, и я стал на некоторое время Ветровым. Но, скажу я вам, это была единственная в моей жизни программа под чужой фамилией. Больше моя немецко-еврейская фамилия меня никогда не смущала, и нигде не мешала. Так что теперь я, мой сын, мои внуки и правнуки – Ширвиндты. Таня Васильева всегда мне говорит: «Я ни о чем в жизни не жалею, только завидую Шурке, что он нашел в себе мужество оставить свою фамилию». У меня в Театре сатиры четыре Васильевых, а Ицыкович была одна».
Александр Анатольевич – великий острослов. Причём, шутить умеет с фирменным, абсолютно невозмутимым выражением лица. Его ироничные высказывания можно собрать в «золотую коллекцию» и перечитывать – столько в них искромётного юмора и жизненной мудрости! Вот, например, некоторые из них.
О любви
«В моей профессии любовь постоянно приходится играть. Про любовь я наигрался, поэтому в жизни, когда говорят «любовь», у меня сразу возникает ощущение либо вранья и соплей, либо сурового быта: дети, внуки, тещи, невестки, обязательства… И всплывают воспоминания: когда начиналась вся эта любовь, не было ни квартир, ни машин. Велосипеды были.
А как любить на велосипеде? Женскую грудь я впервые увидел в родильном доме. Мама рассказывала, что, когда она стала меня кормить, я смотрел на грудь как настоящий бабник… Получается, что в жизни я однолюб. То есть мужчина, испортивший жизнь только одной женщине…»
О возрасте
«У меня очень тяжелая зарядка утром. Лежа, я сначала сучу ножками для поясницы. 30 раз. Потом с трудом, кряхтя, сажусь на кровати и делаю вращательное движение на скрипучей шее пять раз туда, пять раз назад. И потом плечиками 10 раз. Меня кто-то когда-то научил, и я привык. И чувствую, что сделал зарядку…
Смерти я не боюсь… Боюсь выглядеть старым. Боюсь умирания постепенного, когда придется хвататься за что-то и за кого-то… Я красивый старик, боящийся стать беспомощным. В общем, диагноз – «старость средней тяжести» И ещё – в моём возрасте главное ничего не менять. Как жил до 80 — так и доживай. Это пагубные стремления — жениться на 20-летней, бросить курить, завязать с выпивкой, перестать материться — и всё, ты уже там».
О верности и молодости
«Жён на старости лет не меняют! Все эти культы молодости, новомодные силиконы – химия. А я люблю натуральный продукт. Пусть он уже не очень свежий, зато я буду знать, что он выращен в огороде, а не в химической лаборатории… И сам буду доживать со своим лицом, и ничего в нем менять не буду. Помню, меня покойная Люся Гурченко как-то заставила челюсть сделать — для голливудской улыбки. Мы с ней снимались в фильме «Аплодисменты, аплодисменты…». Она сказала: «Всё, я сниматься с тобой не буду, езжай делать челюсть!» А ей нельзя было ни в чём отказать — при её-то напоре. В общем, она меня дожала. Я и поехал. Делали мне челюсть не у дантистов, а в мастерской на «Мосфильме». Залили в рот самосвал бетона — я чуть не задохнулся. А потом слепили страшную белую челюсть каких-то лошадиных размеров… Я приехал в Ленинград, воткнул её в рот и спросил Люсю: «Ну, ты шовольна? Я шепель шкашать нишего не могу». А она: «Зато как выглядишь!»
Об Израиле
В последний раз я был в Израиле в 2016 году. А до этого – аж 21 год назад, в 1995. Тогда убили Рабина, и у нас отменился спектакль в Хайфе. И ничего за годы не меняется: море не украли, третий храм не построили. Мне очень-очень тут хорошо: как в гостях, откуда очень приятно возвращаться домой. Голос крови на этой земле звучит совершенно иначе, конечно. Но у меня никогда не было даже мыслей об эмиграции. Я физиологически не могу нигде больше существовать, кроме как в России. Ну, и тем более, ты здесь – действующая фигура, а там что, сидеть на пособие в сквере?!»
Об отношении к людям
«Я прощаю людям абсолютно всё, кроме злости, скупердяйства и антисемитизма».
