Приемная
Небольшое помещение, четыре на шесть метров. На стенах простенькие голубые обои c непонятным узором, на полу желтый линолеум. Почти во всю длину в одной из стен поместилось большое окно, занавешенное потрепанной белой тулью. По углам кусты подсохшей монстеры. Спинкой к окну стоят два кресла и протертый старый диван. Напротив окна дверь в какой-то кабинет. Слева и справа тоже двери: правая – на улицу, левая – в кабинет психиатра.
Все это – приемная пятого отделения Психо-Неврологического Диспансера города N. Время – девять утра, месяц – май. Народу пока не так много: я, какой-то гопник, сидящий на кресле справа и частенько поглядывающий на меня злобным хищным взглядом, хиленький призывник с мамой и здоровый парнишка в спортивном костюме в сопровождении бугая-отца.
Все сидели и лениво пялились кто в телефон, кто в книгу, кто в потолок. Изредка папаша спортсмена раздраженно обругивал пробегающего мимо санитара, а гопник поигрывал деревянными четками.
После получаса томительного ожидания из кабинета вышла медсестра и собрала полиса и карточки. Через несколько минут меня вызвали.
Кабинет врача был похож на обычную процедурку: стены в голубом кафеле, посередине две школьные парты, слева от двери кушетка. Психиатр – высокий мужчина лет тридцати с огромными передними зубами и заиканием раздраженным голосом рявкнул:
- Раздевайся! - пока я раздевался доктор расспрашивал меня о жизни, друзьях, девушке, интересах и прочих аспектах моей биографии. Он внимательно слушал и протоколировал. После того, как я остался в одних трусах, он осмотрел меня, расписался в какой-то бумажке и, невзирая на мои уговоры оставить меня на воле хотя бы в праздничные дни, вызвал санитара.
Санитар – здоровенный шкаф ростом под два метра, взял своей огромной ручищей справку, подождал, пока я оденусь и отвел меня в комнату напротив окна приемной. Гопник, поглядывая, ехидно улыбался. Врач вызвал следующего.
Процедурка
Санитар завел меня в маленькую комнатку без окон, освещенную тусклой желтой лампой. Я сел на кушетку напротив двери.
- Открывай сумку, - прогундосил здоровяк, указывая на мой рюкзак. Я открыл, тот начал бесцеремонно рыться в нем. - Та-а-ак. Жидкое мыло на хрен не нужно. Вилка и ложка тоже. Кружку оставь. Бритву выкладывай. Телефон нельзя. Тетрадку можно. Ручку тоже. Книг тебе нахрена столько? Ну ладно, оставляй. Жратву выкладывай. Серьги, кольца, цепочки – все тоже снимай. Есть кто, чтоб забрали?
-Да, мама.
- Зови, – пробасил тот и уселся что-то записывать. Пока я перекладывал вещи в пакет и передавал их матери, мне удалось спрятать телефон и зарядник в трусах (ужасные ощущения).
После того, как мы закончили приготовления, санитар взял бумажку и повел нас в отделение.
Отделение
Распрощавшись с мамой, я зашел в двухэтажное здание пятого отделения, и металлическая дверь за моей спиной закрылась на ключ нежными руками медсестры.
- Проходи, садись пока в коридоре, - сказала она, показала мне лавочку, стоящую напротив телевизора в широком, метров пять, коридоре, и скрылась в каком-то кабинете.
Я сел на лавку. На меня уставилось пар десять глаз. Люди самых разных возрастов (от пятнадцати до семидесяти) встали возле меня полукругом и с любопытством разглядывали, словно я новое животное в старом и успевшем надоесть зоопарке. Стало как-то неловко от такого количества взглядов, но смотрящих это не волновало. Спустя пару минут один из них, мужик лет сорока в синем поношенном спортивном костюме, подсел ко мне, протянул руку и хриплым голос прошипел:
- Санёк!
- Влад.
- Ты че тут?
- Обследоваться.
- Ясно, - протянул он и после небольшой паузы добавил, - есть курить?
Я протянул ему одну сигарету.
- От души, братуха. А можно парочку? – я кивнул. Этот жест словно послужил сигналом к атаке. Остальные толпящиеся окружили меня со всех сторон и, перебивая друг друга, начали галдеть:
- Дай сигу, пожалуйста!
- Э, дай мне тоже!
- Уйди от него, сука, я первый попросил!
Я еле успевал раздавать сигареты, и через минуту у меня осталось меньше половины пачки. На странную активность постояльцев отделения быстро отреагировала молоденькая рыжая медсестра, которая, обильно сдабривая свою речь отборным матом, разогнала толпу и принялась вносить мои данные в какие-то тетради. Толпа быстро удалилась всей гурьбой в туалет, находившийся в конце коридора.
Рыженькая медсестра, которую, как потом выяснилось, зовут Наташей, закончив переписывать мои данные, убрала тетради под ключ в ящик стола.. Через несколько минут появилась вторая медсестра, темненькая, лет тридцати на вид и мужеподобная - заведующая отделением. Немного посовещавшись, они сопроводили меня в палату, указали на койку и бросили на произвол судьбы.
Палата
Всего в отделении было пять палат. В двух из них вместо дверей стояли металлические решетки, которые закрывались снаружи, в остальных дверей не было вообще. Четыре палаты были восьмиместные и одна шестнадцатиместная.
В моей палате было восемь мест. Койка стояла вплотную к стене возле дверного проема, причем сантиметров тридцать кровати оказались торчащими из-за стены так, что их было видно из коридора. На окнах снаружи были установлены решетки.
В общей неразберихе и сумятице было совершенно не ясно, что мне нужно делать и как следует себя вести. Что тут разрешено и допустимо, а чего делать нельзя.
Окинув взглядом комнату, я насчитал четверых человек. Все они спали. Один из них открыл глаза, лениво посмотрел на меня и вновь уснул. Первым делом, аккуратно озираясь по сторонам, я извлек из трусов телефон и зарядник. Телефон убрал в карман, зарядник – под матрас. Потом переложил вещи и книги в тумбочку. Не зная, чем себя занять, я улегся на кровать и читал.
Из коридора доносились крики, визги, звук работающего телевизора, стоящего в коридоре, брань медсестер и непонятные жутковатые завывания. Часть постояльцев сидела в коридоре, кто на лавке, кто на полу и смотрела телевизор. Два старика напряженно играли в шахматы. Парочка мужчин лет тридцати с глупыми выражениями лиц ходили по коридору от стены до стены размеренными синхронными шагами. Один из них иногда щипал другого за задницу, а тот, словно девушка, нехотя отмахивался рукой и блаженно улыбался.
Шум страшно отвлекал от чтения. К тому же в душе поселилось какое-то неясное волнение, тревога и тоска. В итоге я отложил книгу, отвернулся к стенке и попытался уснуть.
Двор
Спустя час в полдень меня, как и остальных спящих в моей палате, разбудила Наташа и пригласила желающих отправится на прогулку. Не зная, чем еще себя занять, я собрался и вышел.
Две санитарки лет сорока – огромные, мощные женщины, и здоровый санитар-мужик построили толпу пациентов вместе со мной возле решетчатой двери в конце коридора. Нас пересчитали, санитар открыл дверь, толпа вошла, спустилась по лестнице на первый этаж и встала возле следующей двери. Санитар закрыл решетку, спустился, открыл новую дверь и выпустил на улицу сначала санитарок, потом пациентов, затем вышел сам и закрыл дверь. После этого нас конвоировали к дворику, который был огорожен двухметровым проволочным забором, там, возле металлических ворот обряд открывания-впускания-закрывания повторился вновь.
Пациенты были рады, они с довольными лицами закурили, расселись по лавками или расхаживались от забора до забора по клеточке примерно пятнадцать на шесть метров.
Я ушел в конец дворика, сел на скамейку и, стараясь не привлекать к себе особого внимания, осторожно закурил, но меня тут же заметили. Вокруг опять образовалась толпа, которая с жалобным видом клянчила сигареты. Причем жалобный и плаксивый вид принимали все: и пятнадцатилетний пацаненок и пятидесятилетний, уголовного вида, бородатый мужик. Каждый из просящих обещал вернуть две взамен одной сразу после обедаужинаприхода родных. Я нехотя раздал пачку, оставив себе только две сигареты, и толпа рассосалась.
Со временем я стал понимать, что с этими людьми действительно что-то не так, и если сначала они казались нормальными, то сейчас было видно, что кто-то из них несколько заторможен, другой с трудом связывает слова, третий странно, нервозно дергается, а от четвёртого просто веет чем-то нездоровым, странным, пугающим и отталкивающим. Эти люди изредка подходили ко мне и пытались о чем-то разговаривать. Мне не очень-то хотелось с ними общаться, поэтому я только слушал. Санек вот, мой первый знакомый, попал сюда из-за того, что попросту забухал, как только «откинулся». Вот его женушка, которую он поколотил, сюда и спровадила, как только он допился до «белочки». А Эдик, высокий парень двадцати трех лет с наивными, добрыми глазами попал сюда по воле мамы. Сам он не понимает, зачем здесь, но по его заторможенности и речевым дефектам можно было понять, что явно не просто так.
Прогулка длилась чуть меньше часа. После всех ритуалов с дверьми, проведенных в обратном порядке, отделение снова согнали на первом этаже и отправили на обед в столовую.
Столовая
Я сел на свободное место, со мной за столом сидело еще семь человек. Под общее чавканье я лениво копался ложкой в том, что должно быть едой. Кормят в «дурке» мерзко. Жиденький, пустой супчик с капустой, жидкая, мерзкая, водянистая каша. Единственным, что показалось съедобным, оказался холодный чай и хлеб. Но обитатели этого места были меньшими гурманами, в отличие от меня. Они смели свои порции, мои порции, весь хлеб и отправились за добавкой. Я же в это время сидел и тщетно пытался понять, как их от этого не тошнит.
После обеда все отправились на перекур в туалет. Немного подумав, я решил пойти тоже. Дверь в туалете не закрывалась, только если снаружи. Внутри, у правой стены находились зеркала и три раковины, напротив входа – три кабинки, слева – лавочка и собачья миска на полу вместо пепельницы.
Все столпились вокруг этой миски и с наслаждением курили. Но ни один из курящих не согласился курить с кем-нибудь пополам. Они объясняли это так: «Не дам. После обеда – целую». Так в моей голове отложилось первое негласное правило этого заведения. За все время перекура, у стены скрючившись сидел на корточках