p.ingvin

(продолжение):

Меня не ждали, и на Хаде были только халат и смущение. Я залюбовался. Она застенчиво опустила взор. Я тоже. Мой приход не требовал объяснений. Мы оба всё понимали. Жалко, что оба понимали ВСЁ. Я зря пришел. Мне, конечно, рады, но лучше бы я не приходил.

Хадя рискнула нарушить затянувшееся молчание.

– Проводил?

– Ага.

Мы стояли, лица глядели в пол, где, преломляясь, видели друг друга. Собственно, перенеси меня на другой край света – я буду продолжать видеть ее.

– Без приключений? – сделала Хадя еще одну попытку вывести беседу в безопасное русло.

– Ага.

То, что лежало на душе, выплескивать не стоило. Зато оно читалось на лице. Хадя вздохнула.

– Чай будешь?

– Ага.

На губах собеседницы заиграла улыбка:

– Ты сегодня просто гений красноречия.

– Ага.

Мы прошли на кухню.

Девушка хозяйственно суетилась, я млел, глядя на нее со стула. Полное ощущение, что я дома. Уходить не хотелось. А зачем уходить? Я вызвал к жизни всю храбрость, что нашлась в загашниках организма.

– Не возражаешь, если сегодня останусь здесь? На кухне, – быстро добавил я, когда лицо Хади стало меняться, будто ее в клетку к живой гадюке помещают.

В этот момент мой телефон ожил. Едва высветилось имя звонившей, я засунул мобильник поглубже, чтоб не видеть, не слышать и, не знаю, не нюхать его. Чтоб вообще. Меня нет. Я в параллельном мире, откуда не хочу возвращаться в тот, где обитает звонившая.

Не прошло минуты, как в кармане тренькнуло – пришло сообщение. Я не реагировал, и Хадя не выдержала:

– Что такое?

– Не хочу смотреть. Мне хорошо, а это, что бы там ни было, все испортит.

– А вдруг что-то важное? А если с Машенькой? Или с родителями?

Пришлось достать, глаза пробежали текст.

– Как и думал, ерунда. Привет из прошлой жизни.

– Ответь.

– Не хочу.

Хадя некоторое время с удивлением разглядывала меня, затем заволновалась:

– Что от тебя хотят?

– Приглашают в гости, – признался я, чтоб закрыть тему. – А мне эта компания не интересна. Мне больше нигде не интересно.

Зря сказал. Серьезно раздалось:

– Ты должен пойти.

– Не хочу.

– Пойдешь.

– Если б хотел хоть чуточку, я бы ответил и согласился. Мне хочется быть здесь, с тобой.

Лицо девушки окаменело.

– Нет. Иди. Так надо. Это мое условие, если хочешь, чтобы между нами все осталось так же хорошо.

На правах мужчины я мог настоять и никуда не идти, Хадя бы поняла. Но настроение уже ухнуло в бездну и, если ничего не предпринять, скоро достигнет дна. Девушка замкнулась, отдалилась, стала непроницаемой для слов и чувств. Какое теперь приятное времяпровождение? К тому же я мужчина, а она женщина, и мы одни в квартире, эти факты давили до невозможности вдохнуть. Сбить напряжение теперь можно единственным способом – уйти.

– Я пошел.

– Иди.

Идти не хотелось до боли, но если останусь, будет хуже.

– Меня пригласила Настя.

– Отлично. – Хадя бровью не повела. – Развеешься.

– А если не хочу?

Напряжение достигло предела. Хадя отвернулась, руки обхватили себя за плечи. Маленький колючий ежик.

– Лучше иди. Всем будет лучше.

Всем?! Что ж, раз всем, то всем. Как скажешь, дорогая. Удачи, госпожа Снежная Королева. Точнее, Ледяная Принцесса.

– Тогда я пошел.

– Иди же.

Она шмыгнула в ванную, дверь закрылась, потекла вода.

Во мне долго боролись разные чувства. Хотелось многое сказать, но как? От меня спрятались, меня игнорировали. Поняв, что пока не уйду, Хадя не выйдет, я прекратил колебаться, и мой уход сопроводил громкий хлопок, едва не обрушивший вешалку в прихожей.

Сообщение гласило: «Если свободен, позвони. На этот раз никаких подстав, все серьезно».

После совместного купания гормоны перли из ушей, и с этим нужно было что-то делать. К златокудрой пышке меня тянуло как на буксире, организм требовал, душа устала сопротивляться. Хадя дала отставку, с ней ничего не светило, зачем же упускать шанс на маленькое удовольствие? Особенно если учесть, что оно не такое уж маленькое.

«А Хадя бы так не поступила», – уколола совесть.

«А я не Хадя, у меня другое воспитание», – веско отбрил за всего меня отдельно взятый инстинкт.

«Потому Хадя тебя и выгнала», – вздохнула душа.

Далась мне эта Хадя, сколько можно думать о той, кому я не нужен? Мне это ясно показали. Отправимся же туда, где меня ждут по-настоящему.

Однако выглядеть собачкой, которая, виляя хвостиком, побежала за поманившей косточкой, не хотелось. Когда набранный номер ответил первыми гудками, в голове уже сложилась достаточно уверенная фраза, которую я выдал с апломбом:

– Привет. Получил сообщение. В принципе я сегодня свободен, все зависит от предложения. Если заинтересует, можешь на меня рассчитывать.

– Кваздик, прости, что тогда так вышло. – Раскаяние выглядело искренним. Это ничего не значило, все девчонки – актрисы от природы. – Сестра Гаруна очень просила, я помогла.

– Проехали, все нормально.

– Случайно не знаешь, когда Гарун вернется?

Я напрягся. Кроме сокомнатников в последнее время ни с кем общаться не приходилось, а они тему исчезновения Гаруна не поднимали. Просто не знали о случившемся, поскольку дела до него не было. Значит, девчонки тоже не в курсе.

– Разве он куда-то уехал? – закинул я удочку.

– И это спрашивает его друг?

– Друг или не друг, а меня в известность не поставили, – сообщил я версию, которой теперь буду придерживаться. – Гарун смылся по-английски, не попрощавшись. К сентябрю по-любому должен вернуться, с учебой не шутят.

– Он исчез вместе с сестрами, квартира закрыта, телефон и все аккаунты молчат. Говорят, это связано с Султаном, после его гибели все как тараканы по норам расползлись, никого в городе не видно, как вымерли. Ни в клубах, ни кафе не появляются, даже качалки и спортзалы пустуют, где такое видано?

Собеседница странно распалилась, я попытался успокоить:

– Давай подождем до сентября. Все выяснится. Или общие знаковые расскажут нам, что случилось.

Настин тон вернулся в привычные рамки:

– Тогда к делу. В одно приятное место сходить хочется, но там условие – дамы приходят исключительно с кавалерами. Я вспомнила о тебе. Составишь компанию на вечер? О мероприятии не могу рассказать заранее, но уверяю, тебе понравится.

Ведь не сомневается, поганка, что соглашусь, спрашивает для проформы.

– Почему именно я?

– Ты надежный.

И Мадина так говорила. Вроде комплимент, а на деле – словно синоним лоха и подкаблучника. С ненадежными с удовольствием развлекаются, а к надежным бегут с проблемами. С другой стороны, как еще оказаться рядом с представительницами параллельной вселенной такому как я?

Если мой козырь – надежность, пойдем с него.

– Что еще требуется от кандидата в кавалеры, кроме надежности?

– Моя уверенность, что партнер таков, каков есть, а не прикидывается, и что потом не будет болтать. – Настя помолчала. – Между прочим, за то, что я сейчас разговариваю именно с тобой, скажи спасибо Гаруну. Тебе он доверяет больше, чем себе, как-то сказал: «Я могу сорваться, передумать или ляпнуть что-нибудь сгоряча, а Кваздапил – никогда. Кремень». Я хорошо знаю Гаруна, и выбрала тебя потому, что выбрал он.

Подтекст: выбрала тебя, а хотела – его. Все стало на места. Добро пожаловать в жестокий реальный мир, господин дешевый заменитель, как пишут на товаре, «аналогичный натуральному».

Вспомнилось, как Гарун на танцах сватал Настю Султану, потому что у самого «на стороне роскошный вариант наклевывается». А она запала на него. Прочих ухажеров, которыми гремела еще полгода назад, как ведро болтами, след простыл. Бывает же.

– Объясняю ситуацию. – Собеседница перешла к сути дела. – Имеется абонемент на посещение некоего закрытого заведения, он действует до конца месяца, то есть последняя возможность уходит.

На словах все прекрасно, но есть одно но. Лучше сразу отказаться, чем потом выглядеть идиотом, когда дама приходит с одним, а крутит с другими.

– Уверена, что хочешь пойти туда со мной вдвоем? – спросил я в лоб, и сердце почему-то оказалось в пятках в ожидании ответа.

– Не вдвоем, еще будет Снежка с общаги.

Снежана Исакова, именуемая исключительно Снежкой, тоже была сокурсницей. На вечеринке у Гаруна, мелкая и активная, девушка изо всех сил старалась влиться в когорту королев потока, но не получалось: чего-то от природы не хватало, а в чем-то переигрывала. Харизматичные парни, к которым она липла, ею пользовались, но всерьез не воспринимали. Прочих Снежка сама в грош не ставила, ей отвечали тем же. Не лучшая компания. А я, выходит, типа паровоза, входной билет мужского рода. Срочно понадобившаяся вещь, удобная и безобидная. Попользуются и снова задвинут пылиться на полку. Вот же чертовщина: все понимаю, а отказаться воли не хватает. В конце концов: а кто не вещь?! Разве я пришел к Насте, воспринимая ее по-другому? Бартер, однако. И весьма неплохой, если подумать: в обмен на одну никому не нужную вещь дают уже две.

Уточним свою роль:

– То есть я нужен как сопровождающий для двух дам?

– Можешь дослушать, а вопросы задать потом? Говорю же: дам пускают исключительно с кавалерами, поэтому нам нужен еще парень: спокойный, уравновешенный и умный, чтоб все понять и в необычных обстоятельствах поступать адекватно. В общем, такой, как ты – надежный и чтоб умел держать язык за зубами.

Снова комплимент в мой адрес. Столько времени делался вид, что ничего не было, а теперь – оказывается, я молодец и пример для подражания.

– Разве Снежка не может сама кого-то пригласить? Желающих полно.

– Ее выбору я не доверяю, потом хлопот не оберешься.

– Тогда зачем ее вообще с собой брать, если одни проблемы?

Настя вздохнула:

– Пойми, когда мы собирались, компания была укомплектованной, а в последний момент остались без кавалеров.

Дошло: мероприятие организовал Гарун до роковых выстрелов. Отсюда начало разговора с вопросов о нем, и компания Снежки, которая постоянно крутилась в кругу Гаруновых земляков.

Я подумал, чем могу помочь в решении новой проблемы.

– У меня здесь только сокурсники, из тех, кто не разъехался. Филька, Артур, Игорь, Тимоха и Валька. Впрочем, Валька пока отсутствует.

– Только не Филипка, он со мной рядом смотрится как сынок.

– Важны внешность или внутренние качества? Определитесь, сударыня. С хорошей внешностью вам кого-то найти – только в телефоне порыться. Почему их не пригласили?

– Соображаешь. – Настя помолчала. – Из перечисленных Артура не надо, он зануда.

– Я бы поспорил. Ты его не знаешь.

Сам недавно открыл.

– И не хочу знать, – отрезала собеседница. – Игорь с Тимом нормальные, одного из них можно, если под твою ответственность. Валька вообще прелесть, не был бы таким забитым… Плохо, что сокурсники, но лучше, чем непонятно кто. К тому же все иногородние, это безумный плюс. Зови, и заезжайте за нами. Мой адрес не забыл?

– Можно хотя бы пару слов про место, куда пойдем?

– Заведение называется «Мурад».

– Никогда не слышал.

– Еще бы. – В трубке колокольчиком прозвенел смех. – Знают единицы, пускают только своих.

– Разве я свой?

– Успокойся, даже я не совсем своя, но внутри бывала не раз, и членская карточка на руках. Она не именная, гости клуба не любят себя афишировать, но по номеру хозяева выяснят всю подноготную. Посторонний без рекомендации внутрь не попадет. Как клуб это заведение работает всего раз в месяц, в остальное время то ли ресторан, то ли еще что. Членство нужно оплачивать ежегодно. Владелец карты под свою ответственность может провести оговоренное заранее число гостей, которые на входе подписывают кровью договор о неразглашении.

Упавшая пауза сказала многое, Настя рассмеялась:

– Не парься, это не серьезно. Игры для взрослых.

– Во сколько эти игры обойдутся по деньгам? Мы все же кавалеры, а не альфонсы.

– Минимальную денежку с собой на всякий случай захватите, но по мероприятию, как сказала, посещение двумя парами входит в абонемент. Чуть главное не забыла: нужно быть в костюмах при галстуках.

– С такого начинать надо. Могут быть проблемы.

– На то вы и мужчины, чтоб их решать. Короче, ждем, поторопитесь.

Пока ноги спешно вышагивали в сторону квартиры-общежития, пальцы набирали Игоря:

– Ты дома? Настроение для приключений имеется?

Игорь расстроено выдохнул:

– Как раз выхожу, тоже решил навестить своих. Предупредил бы ты заранее…

– Кто из наших на месте?

– Валька еще у родителей, Артур на работе, Филька с Тимохой на компьютерах во что-то режутся.

– Наш татуированный друг не навеселе?

– Незаметно.

Миг размышления разложил все по полочкам: девичьи запросы не соответствовали моим предпочтениям. Если прошлое приключение Тимоху чему-то научило – шанс на реабилитацию давать пока рано. Мне больше нравилась компания тихого беспроблемного Филиппа.

– Не в службу, а в дружбу, скажи Фильке, что если готов на авантюры, пусть все бросает и собирается. Форма одежды – костюм и галстук, шикарная подружка и незабываемые впечатления – с меня. Денег взять, сколько есть, просто чтоб были, хотя пригодиться не должны.

– Сволочь. А меня родители уже выехали встречать на вокзал, хотя я еще здесь и теперь весь в сомнениях.

– Семья превыше всего. Счастливо отдохнуть.

– Сам такой.

Глава 13

Такси, водитель которого не дружил с русским языком, зато без навигатора знал город, доставило нас к подъезду. У тротуара металась Снежка в ветровке поверх красивого платья, она бросилась к подрулившей машине, улыбка до ушей и полные штаны энтузиазма сообщили, что нам рады. Затем из двери подъезда вышла Настя, тоже как на обложку. Лица раскрашены, укладка волос сообщила о часах протирания парикмахерского кресла местом поиска приключений, чьи труды, наконец, увенчались успехом. Женская пара смотрелась так, как выглядели бы мы с Филькой – одна чуть полнее, одна чуть мельче, и обе расфуфырены до невозможности. Однако, Филипп в последний момент отказался ехать – то ли денег не было от слова совсем, то ли настрой подкачал. Еще допускаю, что другой сокомнатник как-то воздействовал, узнав о намечающемся. В результате вопреки моему желанию в напарники навязался Тимоха. Тимофей Черных, для старых приятелей он был Тимохой, не сумев, как когда-то и я, избавиться от не нравящегося «звучащего по-деревенски» имени. Девушкам и новым знакомым он представлялся кратко и по-иностранному красиво – Тим. В костюме, частично позаимствованном у Игоря (ни у кого из нас не было полного комплекта, все приходилось дозанимать у друзей), патлатый стройняга напоминал молодого и сутулого Мика Джаггера из «Роллинг Стоунз».

– Все-таки, чего мы при параде? – спросил Тимоха, в очередной раз поправляя галстук.

– Сказал же – ничего не знаю, обещают нечто необычное. Тихо. Привет, девчонки! Присаживайтесь.

Миниатюрная Снежка уже обежала машину по кругу, брови взлетели, заметив меня на правом сиденье.

– А где тачка? – Казалось, она готова заплакать – Надеялись, что отвезешь.

– Какая тачка? – Я тупо хлопнул глазами.

Откуда узнали?!

– Одногруппница видела тебя за рулем, – пояснила Настя. – Скрываешь?

– Это э-э… родственник дал покататься.

Тимоха глянул на меня с удивлением:

– Ты на колесах – и молчал?

– Я же говорила. – Настя мотнула на меня золотыми кудрями. – Кремень.

В то же время взор остался скучающим, лицо – до зевоты равнодушным. Кажется, в качестве напарника я ее не вдохновлял. С другой стороны, чувствовалось, что Насте все равно с кем, хоть с чертом лысым, лишь бы попасть туда, куда собиралась. Зато Снежке мое общество импонировало. Парочка заинтересованных взглядов, задержавшихся чуть дольше положенного, сообщили это со всей серьезностью. А еще несколько дней назад в упор меня не замечала. Как быстро все меняется.

Девушки зажали Тимоху посередине заднего дивана, дверцы захлопнулись. Я сидел впереди, чувствуя себя главным, но немного завидуя приятелю. Намного более худой, он предоставлял аппетитным соседкам больше пространства, чем мог бы я, но сиденья второго ряда в малолитражке комфортны максимум для нетребовательных двоих. Сейчас сокомнатник нежился, утонув в стиснувшей мякоти, для него приключения уже начались.

– Поехали, – скомандовала Настя, – я покажу.

Место прибытия оказалось странным. Я расплатился, все вышли, глупо озираясь на ряды машин и колючую проволоку поверх обычной рабицы. Просто стоянка около завода. Вокруг высятся глухие стены цехов, дальше тоже фабричная зона. Стало примерно понятно, где находимся – на окраине, куда перенесли из центра большинство производств. По телевизору показывали, что сейчас в моде стиль заброшенных заводов, внутри не только клубы размещают, даже люди селятся, почему нашему заведению не пойти в ногу с модой?

Настя повела нас к фургончику без номеров, что одиноко высился среди легковушек. Дверца легко открылась, в закрытом кузове нас ждали трое – два мужчины и женщина, все в черных очках и форме охранного агентства с неизвестным логотипом.

– Пожалуйста, сумочки, все электронные устройства в выключенном виде, включая телефоны, и оружие – в камеру хранения.

В аэропорту осмотр менее дотошный. Сначала по каждому прошлись металлоискателем, затем чужие руки ощупали с головы до ног: мужские – парней, женские – девушек. Камерой хранения назвали стеллаж из ящиков с кодовыми замками. Мой оказался с номером двадцать девять, у Тимохи – тридцать один. У девушек, как успел заметить, номера оказались следующие за нами, строго четные. Никаких ключей или номерков, как в театре, здесь не выдавали, пришлось просто запомнить цифры со шкафчиков. Затем нас вновь выдворили на улицу.

– Ничего не понимаю. – Тимоха покрутил головой. – Куда теперь?

– Никуда. Подождите минуту. Посмотрите налево, это за нами.

Настя указала на тонированный джип, выруливавший к нам между машинами. Как оказалось, затонирован он в обе стороны, причем наглухо. Водителя от двух пассажирских рядов отделяло стекло, оно тоже блестело чернотой, в которую ничего не видно.

– Чтоб не знали, где расположено заведение, – пояснила Настя.

Для нее происходившее не было сюрпризом, и она наслаждалась нашей растерянностью.

На этот раз сильный пол попросили влезть на поднятый третий ряд сидений, где колени упирались в подбородок. Девушки с комфортом сели в среднем ряду. Пока дверца не закрылась, приятель судорожно вглядывался в окружающий ландшафт, если так можно назвать стены цехов, заборы и ряды машин. Настя заметила.

– Место можете не запоминать, оно каждый раз разное. Мы едем в известное многим заведение, о расположении которого не знает ни один из посетителей. В конце нас так же развезут по домам.

Тимоха задумчиво пошевелил бровями:

– Чтоб узнать место встречи, нужно с кем-то связаться, кому-то позвонить или зайти сайт. Выходит, у тебя есть координаты устроителей?

– Ни у кого нет. Ни один посетитель не знает, как позвонить в клуб. Можно строить всякие догадки, но лучше эту тему не обсуждать даже со знакомыми. Меньше знаешь, крепче спишь.

– Не верю, – не сдавался Тимоха. – Получается, если пропустишь одно мероприятие, то не узнаешь, куда прийти для следующего?

Мы со Снежкой молчали, но ответ интересовал обоих. В зачерненные окна не посмотришь, вперед тоже, едем, как в подводной лодке, только шум города снаружи пробивается, и ощущение быстрого движения не дает расслабиться. Единственное развлечение – разговоры. Возможно, их слушают с места водителя, но тайн Настя не выдаст, это понятно.

– На карточке есть зашифрованный электронный адрес, куда написать, – пояснила она. – Для каждой карточки своя почта.

– Зашифрованная, говоришь? – Приятель лихорадочно раздумывал, как взломать конспирологию устроителей. – Поскольку мы здесь, значит, ты знаешь пароль от шифра?

– Конечно, – кивнула Настя. – Шифр для каждой карточки свой, а если я выдам его, то случайно утону в речке, упаду с крыши, делая сэлфи, или покончу с собой, поссорившись с парнем. Уважительных причин моего исчезновения может быть тьма. Кстати, первая мысль, когда узнаешь, как работает система – нанять друзей, чтоб проследили за забравшей нас машиной. Делать этого категорически не рекомендуется, это забота и о нас, и о тех друзьях.

Тимоха покрутил шеей, которая чувствовала себя неуютно в воротничке и удавке. Голова склонилась ко мне, он прошептал:

– Если б нас не девки пригласили, подумал бы, что едем в какой-то бордель. Теперь даже не знаю, что думать. – Задумчиво сведенные брови вдруг разъехались, лоб радостно разгладился, и к Насте унесся тихий вопрос: – Подпольное казино?

– Лучше.

Судя по грохоту и усилившемуся эхом звуку движения, мы въехали в тоннель или внутрь некоего здания. Скорее, в здание, в тоннелях нет таких резких поворотов и перепадов уровня. Ворота остались далеко, машина несколько раз поменяла направление, все ориентиры исчезли. Возможно, это подземная стоянка торгового центра или административно-офисного центра.

Железный монстр остановился, нас выпустили. Да, нечто вроде подземной стоянки или заброшенного цеха, из которого вывезли оборудование: пустые бетонные коридоры, окон нет, свет исключительно электрический. В такое место чужой случайно не попадет, потому узнать не сможет.

Умно сделали: вместо своей стоянки – чужая, каждый раз разная, чтоб посторонние не идентифицировали гостей по номерам автомобилей. Каждый остается инкогнито даже для тех, с кем окажется рядом. Только по лицам и узнаешь, с кем отдыхал, а если вращаешься в разных кругах – вообще никогда никого не узнаешь.

Настя внезапно обернулась, отчего мы, двинувшиеся следом, едва не врезались в нее.

– Парни, два слова. Давайте договоримся: произошедшее здесь – здесь и останется. Это кусочек вашей сказки, куда не каждого пускают. Вам повезло. И еще больше повезет, если никто и никогда не проговорится, что посещал нечто подобное. Это место только для своих, и любой болтающий языком станет чужим. На входе с вас возьмут подписку, но я заранее предупреждаю. Если не готовы, откажитесь сейчас.

– Еще чего, – буркнул Тимоха.

Я согласно склонил голову.

Джип уехал, а златокудрый проводник повел компанию к двери с глазком. Рядом ни вывески, ничего, только кнопка звонка сбоку и три перекрестных камеры наблюдения – сверху и по бокам. Это только то, что на виду, а серьезные конторы обычно перестраховываются многократно. Настя набрала код или пароль, а затем проговорила что-то в аналог домофона, который настолько слился с дверью, что сразу не заметить. Дверь отворилась. Небольшой темный коридор закончился ступеньками вниз, где встретила суровая, но обходительная охрана. Карточка и ее владелица прошли проверку на соответствие, лица охранников расслабились. Впрочем, это не значит, что они потеряли бдительность. Затем нас еще раз проверили на незаконные в данном месте и опасные для него предметы. Подпись кровью оказалась не шуткой. За уколом в палец одноразовой иголкой каждому новичку последовало выдавливание капельки, и мощный отпечаток скрепил скромненькое требование о неразглашении. Никаких имен и подписей, только отпечаток. Сюда попадают только знакомые знакомых, значит, найти любого при желании не проблема, и если клуб закрытый, то и методы, которыми борются с нарушителями, тоже должны быть закрытыми. Допускаю, что это просто игры для взрослых, как заранее сообщила Настя. Но она же напугала, какие ужасы могут ждать нарушителей. Мы с приятелем переглянулись, желание играть на чужой площадке в собственные игры в глазах обоих отсутствовало напрочь. Что бы ни произошло внутри, мы унесем это в могилу. А насколько нескоро это произойдет – зависит теперь исключительно от нашего поведения.

Далее охрана отправила нас в раздевалки, они здесь оказались раздельными. В комнате для мужчин можно было оставить лишнее и привести в порядок оставшееся. Верхняя одежда у нас отсутствовала, поэтому мы стали надраивать туфли, от которых тоже категорически отвыкли.

– Тоже не знаешь, что ждет за дверью? – шепнул Тимоха.

– Знаю.

– И молчал?!

– За дверью – сюрприз.

Приятель, едва успевший обрадоваться, помрачнел и показал кулак.

На выходе из раздевалки те же охранники вручили нам маски на тесемках – из черного бархата с прорезями для глаз. Надетые они скрыли основную часть лица.

– До момента ухода снимать запрещено.

Мы кивнули.

Ожидание дам прошло в разглядывании коридорчика, по одну сторону которого чередовались несколько мужских и женских туалетов, по другую стращали надписями «Не входить! Только для персонала!» двери служебных помещений.

Появившиеся дамы поразили. Исчезли не только куртки, но и нарядные платья, их сменили шелковые халатики в восточном стиле – по колено, яркие, в огромных нарисованных цветах. Талии перетягивали пояски из той же материи. Туфли на каблуках уступили место легким тапкам-вьетнамкам на босу ногу. Лица скрывали маски под стать нашим, только они были цветные, в тон халатам, как и пояса. Пышущее нетерпением солнышко, что завело нас в этот затерянный мир, окутывал алый фон, по которому рассыпались неизвестные мне белые цветы, а еще более нетерпеливое создание, беспокойно рыскающее взглядом по сторонам, скрылось под синим покровом в россыпях красного.

Когда Настя оказалась рядом, я чуть отставил локоть, но девушка замедлила шаг, и меня подхватила прохладная рука Снежки. В лицо впился взгляд из узких прорезей, напоминавших восточные глаза:

– Не возражаешь?

Хотелось ответить: обычно сначала спрашивают, а потом делают. Возражать поздно, златовласой обаяшке, с которой связывали незабываемые воспоминания, уже составил пару Тимоха.

– Конечно, нет. – Мои губы растянулись в улыбке досады.

Я надеялся на другой расклад. Ладно, этот тоже хорош по сравнению с ничего.

Дверь в неизвестность распахнулась.

(Продолжение следует)

(продолжение):

Когда глаза вновь открылись, в ванной слышались смех и непонятная суета.

– Ну, потереть спинку! – доносился задорный голосок сестренки.

– Я привыкла сама, – сдержанно возражала Хадя.

– Ты не цирковой акробат, и даже они не всегда такой финт сделать могут. Стесняешься, что ли? Брата не стесняешься, а меня, женщину, его сестру, стесняешься?! Хватит глупостей, давай сюда свою спину.

Хадя вновь попалась в созданную мной ловушку. Отрицать, что мы не пара, поздно, да и сестренка ничего предосудительного не предлагает. Почему нет? На Кавказе перебои с водой – частое событие, и поход в общественную баню не является чем-то особенным. Не стоит мне показывать, что проснулся, и выпроваживать бойкую озорницу. От того, что Хадина спинка сегодня будет отдраена до блеска, никто не пострадает, скорее, наоборот.

Разговоры внутри стали тише, у меня взбурлило любопытство. Несколько тихих шагов – и ухо приникло к двери в ванную комнату. Внутри текла вода. То ли ванная набиралась, то ли девочки специально включили, думая, что это глушит их, а в результате разговаривали громче, что было мне на руку.

– Это не страшно, через пару дней следа не останется.

Хадины слова вызвали вполне логичную для сестренки реакцию:

– Тогда нужно как можно быстрее сфотографировать!

– Перестань, глупости. Ты обижена на него, но подумай, еще вчера ты гордилась братом, правда? Ты сама говорила.

– Это было вчера! Когда он приезжал домой, он был другим – надежным другом, который слушает и слышит, вникает в проблемы и помогает их решить. Он был братом-мечтой. Был! В прошедшем времени!

– Еще вчера ты с этим соглашалась. За день твой брат не изменился. Он такой же, каким ты гордилась, за то, что он именно такой. Изменилась ситуация. Эту ситуацию создала ты. Теперь скажи, кто виноват, что брат взялся за ремень?

– Ведешь к тому, что это я?

– На его месте я бы тоже не вытерпела. Если в твоей жизни произошло нечто, что не укладывается в принятые рамки, и что необходимо скрыть – скрывай, жизнь – не прямая линия, где все предопределено, это жуткая кривая, и только от нас зависит, пойдем в конце концов прямо к цели или заблудимся в каких-нибудь тупичках. Но если что-то скрыла по дороге, будь готова отвечать, когда выплывет наружу. Мы принимаем решения, мы же отвечаем за последствия. Твой брат хотел гордиться сестрой, твои родители хотят гордиться дочерью. Если рассказать им о том, что произошло, на чью сторону они встанут?

Машка шмыгнула носом и промолчала.

– Есть жизненное правило, – продолжила Хадя, – когда не знаешь, как поступить, посмотри глазами своих будущих детей: будет ли тебе стыдно перед ними за этот поступок? И все сомнения исчезнут. Если хочешь, чтоб брат и родители гордились тобой – не давай им повода, не делай того, за что им или твоим будущим детям может стать стыдно.

– Но Саня…

– Прости, можно перебить? Имам Шамиль говорил: «Когда указываешь пальцем на других, посмотри, что другие три пальца указывают на тебя».

Маша вновь умолкла. Хадя пошла в атаку:

– Столько всего, голова пухнет, и один момент прошел мимо сознания, а его надо заметить. Твой брат готов был сесть в тюрьму, только чтобы тебе не пришлось раздеваться перед чужим мужчиной. У тебя замечательный брат.

– Ты так говоришь, потому что любишь.

Я превратился в стекло, тронь – зазвенит или разобьется. Точнее, не просто в стекло, а в огромные стеклянные уши, живущие на свете ради единственного смысла: узнать, что в ответ скажет девушка.

Она сказала:

– А он меня любит?

– Конечно.

– Тогда подумай: он решил потерять любовь и свободу, чтоб избавить сестру от позора.

– О таком повороте я не думала.

По кафелю шлепнула ступня, я едва успел бухнуться обратно в кровать, когда из ванной появилась завернутая в полотенце сестренка. Ножки прошлепали в мою сторону.

– Саня! Спишь?

Я приоткрыл один глаз:

– Зависит от.

– Хочу сказать, что я на тебя больше не сержусь. – Она подошла вплотную, колени опустились на пол, лицо легло щекой на сложенные с краю кровати руки. На меня глядел милый домашний взгляд сестренки – родной и до боли знакомый. За такой взгляд можно простить все. Машенька этим быстро воспользовалась. – А ты?

– Что тоже не сержусь, на словах сказать могу, но за то, что внутри, не ручаюсь. Там все по-прежнему бурлит и пышет.

– Здесь тоже. – Сестренка весело хлопнула себя по оттопыренной ягодице, которую Хаде, появись она из ванной, было бы хорошо видно. Звонкий звук прокатился по комнате.

Я соорудил высокомерную улыбочку:

– Даже не поморщилась. Хотела показать, как страдаешь от моего воспитания? Словами Станиславского: не верю!

– Но правда все тело болит!

– А у меня душа. Давай на время сойдемся, что мы в расчете, и перестанем кусаться.

– Принято! – Машка радостно выпрямилась, руки заправили расползавшееся полотенце. – Тогда – мир? И родителям обо всем, что узнал, не расскажешь?

– Не дави на меня. Пока во что-то новое не вляпаешься, им о таком лучше не знать. А ведь вляпаешься, зуб даю. Но и старое может вылезти боком.

– Не вылезет, обещаю! И не вляпаюсь.– Гладкий лобик на миг собрался гармошкой. – А если вылезет, ты меня прикроешь?

– Я же твой брат.

– Спасибо, братик! – Меня накрыл слюнявый поцелуй. Выражение лица сестрицы сообщило: основная проблема решена, можно пошалить. – А задница у Нади действительно белее моей. И такая пикантная родинка в интересном месте. Я тебе почти завидую.

Родинка? У Мадины была на груди около соска. Неужели у Хади тоже?! У них это семейное, что ли, как в индийском кино? Нет, Гарун подобным знаком отличия не отмечен. Спросить, где? Да никогда в жизни, я же «Надин» парень, Маша меня засмеет. А теперь фантазия разыгралась. Лучше б молчала.

– Я же просил не касаться таких тем.

В этот момент дверь ванной отворилась. Хадя, одетая в мой спортивный костюм, недовольно покачала головой и скрылась на кухне.

– Она у тебя такая строгая. – Сестренка вскочила с коленей, перестав пугать прихожую полнолунием. Ко мне склонилось лукавое личико. – А вы кроме миссионерской какие-нибудь позы практикуете, или у такой серьезной пары строгость должна царить во всем? Хотя бы фильмы разные посмотрите. Могу кое-что посоветовать, обращайтесь.

– Сейчас посмотрим фильм «Ремень возвращается».

– Да ладно, пуганая уже. А если что, Прохору позвоню. Ты знаешь, что бравый сержант мне свой номер оставил?

– Когда?!

– Уходя, в прихожей. Места надо знать. Не кипятись так, нет никаких секретов. Просто в карман куртки бумажку засунул, с подписью, чтоб знала, куда обращаться, если брат-садист снова взбесится. Думаешь, пора звонить?

– Так и написал – «брат-садист»?

– Ну ты зануда. Нет, конечно. Кстати, если тебе интересно: Захар объявился в сети. Добрался первой электричкой. Ехал зайцем, потому что денег не было. Сейчас все хорошо.

Стянув обернутое полотенце на бедра пониже, Маша удалилась сушить волосы и переодеваться.

После скромного (по ставшим для меня привычными меркам) обеда мои девочки отправились почивать на кровать, а я, уже вздремнувший несколько часиков, расположился на кухне. Как поступить с Машей, как вести себя с ней? С точки зрения родителей и закона, она – ребенок, но я сегодня узнал достаточно, чтобы снять розовые очки. Передо мной ребенок, вообразивший себя взрослым. Даже я в свои годы чувствую, насколько не разбираюсь в жизни, что говорить про переполненную самомнением мелюзгу? Если б я понимал, как поступать, давно сделал бы это. Если б она понимала, как поступать нельзя, то не делала бы этого. Вывод: мы оба еще дети, обоим взрослеть и взрослеть, получая от жизни тумаки.

Дверь в кухню распахнулась. Маша стояла бледная, изо всех сил храбрилась, но поза говорила за себя: случилось что-то, в чем виновата именно она. Подтверждением оказался протянутый ремень:

– Саня, прости, у меня ситуация из той же оперы. Можешь еще раз выпороть, заслужила. – В глазах плескалась боль, океан боли. – Только не так сильно, а то придется к врачам ехать.

– Рассказывай.

Я сложил руки на груди, боясь, как бы действительно не схватиться за ремень. Мало ли, что сейчас вскроется. До этого тоже не собирался бить сестренку, даже подумать о таком не мог.

Машенька опустила глаза.

– В том телефоне у Захара, который вчера, во дворе… Там тоже были мои снимки.

– А раньше об этом вспомнить было нельзя?

Я поднялся. Нужно что-то делать, причем срочно. Одеваться и бежать, а по дороге решить, куда.

– Захар только сейчас написал, что не все стер, что мы раньше…

– Балбес. И это самое мягкое из того, что висит на языке. Он в полицию заявил?

– Не хочет. Я тоже не хочу. Полицейские увидят фото, я несовершеннолетняя, они расскажут родителям, это все пойдет в дело…

– Если найдут, то да, возможно. Но надо еще найти. Если кто-то неизвестный выложит снимки в сеть, думаешь, будет лучше? Как называются такие сайты и группы, «Шалавы нашего города»?

По лицу Машеньки пошли пятна:

– Я же не шалава… Думаешь, их именно туда?..

– Куда же еще? Еще могут на сайты знакомств, если в телефоне контакты забиты.

– Вместе с номером телефона и адресом?!

Сестренка мешком осела на землю. Из-за ее плеча выглянула испуганная Хадя.

– Ложись спать, – попросил я. – Пожалуйста. Мы сами разберемся.

Вот бы меня так сестренка слушалась.

– Что сделать, чтоб снимки вообще никто не увидел? – донеслось глухо, словно из могилы, где Машенька себя уже похоронила и отпела.

– Не фотографироваться в таком виде.

– Для чтения нотаций у меня родаки есть.

– Прости, просто голова кругом. Связывайся с Захаром. Нужно узнать точно, что и как произошло. Все детали и приметы грабителей – сюда, сейчас же.

Через пять тягостно тянувшихся минут Машенька сообщила, что Захар хочет общаться со мной лично, и я полез в интернет, а еще через десять уже набирал на своем телефоне номер единственного на сегодня знакомого в органах. Сначала Маша пыталась со своего, но я забрал бумажку, а то еще контакт сохранит. Лучше пусть у меня сохранится. На всякий пожарный.

В последний момент, когда пошли гудки ожидания, я резко отдал трубку:

– Поговори сама, все объясни и назначь встречу.

– Почему я?

– Не факт, что он со мной разговаривать станет.

– А со мной?

В этот миг телефон ответил.

– Прохор? – Машенька отвернулась. – Это Маша. Мария Егоровна. Ну, ты сегодня, то есть вчера… да-да, она самая. Конечно, нужна, и очень, ты оставил номер для этого, я и звоню. К тебе? – Встревоженные глазки вскинулись на меня, я кивнул, прошептав в другое ухо: «Пусть даст адрес». Сестренка снова развернулась к стене. – Хорошо. Зачем вещи? Только рассказать. Да нет же, не бьет. Это вообще не из-за него. Тут такое дело… не знаю, с чего начать. Понятно, что с начала, но… В общем… Снимки, как те, что были моим доказательством, они и в телефоне, который украли у Захара. У моего парня. Во дворе. Да. Да.

Некоторое время она тихо бубнила, на том конце задавали наводящие вопросы.

– Одна или с братом? – Она оглянулась на меня. – Э-э…

Я выхватил телефон.

– Не разбудили после смены? Еще раз здравствуйте.

Веселый голос ответил:

– Какие люди! Алексантий Егорович? Сдаваться не собираешься?

Ну, раз со мной на ты, то и я.

– Ты говорил, что тоже есть сестра. Маша уже рассказала, в какой попала переплет, нужна помощь или хотя бы совет специалиста, больше нам в этом городе обратиться не к кому.

– Первое и обязательное в таком деле – написать заявление.

Я перебил:

– Писать заявление оба не хотят, ведь пока дело идет, снимки могут появиться в сети, и Машка выбросится из окна.

– Все так говорят. – Сержант недовольно-задумчиво хмыкнул. – Если б все делали как положено, то и дело бы шло, и всяких уродов стало меньше, которые чувствуют свою безнаказанность, потому что такие, как вы, не хотят писать заявления.

Кто бы говорил. Это я насчет уродов, которые чувствуют безнаказанность. Кто-то этой безнаказанностью у меня дома просто упивался.

Не время вспоминать.

– Поможешь или искать другого?

Прохор думал пару мгновений.

– Что могу сделать? Только без криминала. Помни, кто я.

– Помню, потому и звоним. Есть приметы, довольно точные. Не может быть, чтоб такой тип больше нигде не засветился, участковый его сто процентов знать должен. – Я оглянулся на внимательно слушавшую сестренку и закрыл дверь перед ее носом. Вечером Захар перемудрил, рисуясь перед Машкой, в какой передряге побывал. Грабитель оказался всего один, хилый, но борзый. – Живет явно где-то рядом, невысокий, черноволосый, короткостриженый, но главное – левая бровь разбита, обожжена или покусана. Рана старая, с такой приметой для органов человека найти – раз плюнуть.

Прохор помог. Местный участковый подтвердил наличие такого неадеквата в нашем же дворе, однако у парнишки справка, что псих, и никто с ним не связывается. Мне по сети пришло фото, я переслал Захару, он мгновенно подтвердил, что да, именно этот.

Прохор по телефону сказал:

– Осталось решить, как воздействовать на тварь со справкой, которой плевать на мои корочки и форму. – Он помолчал. – Конечно, есть вариант…

– Говори.

– Мне нужно знать: на что ты готов пойти ради сестры?

В последнее время у меня появился проверочный вопрос. Если не знаю, на что решиться, надо спросить себя: а что бы сделал или сказал Гарун? Если я хочу быть мужчиной, которым сестра гордится, а девушка вроде Хади восхищается,

только это будет правильно.

– Я готов на все.

Глава 12

– Эта.

Прохор остановился у покрытой дерматином двери. Подбитое ватой полотно полосовали ряды шляпок обойных гвоздиков, в темный подъезд слепо таращился залепленный жвачкой глазок. И это не мы его залепили. Достатком здесь не пахло. Как и порядком. Дом был старым, двухэтажным, с деревянными перекрытиями. У нас такие шестнадцатиквартирники назывались сталинскими бараками, хотя жилье внутри было полноценным – со всеми удобствами, одно и двухкомнатное. По данным участкового в однокомнатной под номером четыре проживал с матерью-алкоголичкой искомый субъект.

Поскольку квартира находилась на первом этаже, в окно, когда мы подходили, виднелось, как внутри работает телевизор, какой-то музыкальный канал. На экране мелькали машущие руками фигуры, ритмичный речитатив доносился даже на улицу. Однако стоило людям в форме войти в подъезд, как внутри наступила тишина.

Нас было четверо: я, Прохор и еще двое полицейских, друзья сержанта. Столь же молодые и безбашенные, они согласились сразу, а вот участковый в авантюре участвовать отказался. Зато снабдил информацией. Машенька ждала результатов во дворе, у песочницы. В детали ее не посвящали. Если что-то пойдет не так, ее показания мне помогут, в любом случае, выступят смягчающими обстоятельствами. Мне не хотелось брать ее с собой, но Прохор настоял, только она сможет узнать телефон, если мы его найдем, и сразу уничтожить то, ради чего все затевалось. Пришлось согласиться. Действительно, не нужно, чтоб снимки видел кто-то еще. Теперь она нервно мерила шагами детскую площадку и, надеюсь (скорее всего зря, но так хочется надеяться), делала нужные выводы на будущее.

Хадю в тонкости спланированной операции не посвящали, зачем лишний раз нервировать? Все же она почувствовала, что мне предстоит что-то опасное и даже, возможно, судьбоносное. Когда мы уходили, она так смотрела…

В сумке сестренки остался запечатанный конверт, как в плохом кино: «Передать родителям в случае, если меня отправят за решетку». Там вкратце описывалась ситуация с Хадей и просьба помочь ей в мое отсутствие. Уверен, родители поймут. Одновременно надеюсь, что до этого не дойдет, и по возвращении конверт будет уничтожен.

Один полицейский остался снаружи, у выходивших на улицу окон кухни и комнаты, я с Прохором и уже знакомым Антоном, который был с ним ночью на вызове, встали у нужной двери.

Прохор нажал кнопку звонка. Ничего не произошло. Скорее всего, звонок не работал. Выждав, сержант постучал.

– Анастасия Парамоновна?

В ответ – снова тишина, прикидывавшаяся мертвой. Но кто-то же выключил телевизор?

– Анастасия Парамоновна, откройте, это полиция. Нужно задать парочку вопросов. Много времени не отнимем. Анастасия Парамоновна!

– Ее нет.

Голос за дверью был молодым, мы радостно переглянулись. Все правильно, мамаша не стала бы смотреть современных исполнителей и вряд ли вытерпела недавний грохот, если не в отключке.

– Аркадий? – спросил Прохор.

– Чего надо?

– Открывай, Аркаша. Всего два вопроса, и все продолжим заниматься своими делами.

– Рустамыч здесь?

– Участковый не с нами, но про твою волшебную справку он рассказал.

Через дверь донеслось:

– Спрашивайте.

– Было бы это для соседских ушей… – Прохор покачал головой. – Мы бы уже спросили. Но промолчим. Это в твоих же интересах.

– А не пойти бы вам.

Сержант перевел взгляд на меня, голос понизился:

– Не откроет. Готов?

– Да, – ответил я.

Мы такой расклад оговаривали. Собственно, никто и не надеялся, что сразу откроют. Еще повезло, что часами ждать под дверью не пришлось, пока парень где-то нагуляется. Зато проще брать было бы. Чего теперь раздумывать, получилось то, что получилось, дальше следуем оговоренному плану.

Прохор вновь заговорил громко:

– Тогда прощай, Аркаша, мы сделали все, что могли. Сам виноват. Вопросы в любом случае тебе задаст оставшийся молодой человек, и у него тоже справка. – Глаз отвернувшегося сержанта подмигнул мне: мол, сказал, как договорились, а если не клюнет, выкручивайся сам. – Теперь по твоему желанию разговор пройдет без свидетелей. Если припрет, полицию ты звать не будешь, это же западло для такого крутого пацана, правда? Ну вот, а соседи, кто услышит шум, встанут не на твою сторону, потому что всех в округе уже задолбал своей безнаказанностью. Приступай Саня.

Прохор с Антоном вышли из подъезда, а я поднес к рассохшемуся косяку специально прихваченный с собой маленький гвоздодер. Стальной язычок влез в щель в районе замка…

Надавить я не успел, дверь отворилась сама. Невысокий парнишка едва не сбил меня, норовя проскочить, мы рухнули на пол, снаружи на помощь бросились полицейские. В открытый подъезд было видно, как с детской площадки едва не бросилась к нам Машенька, но через пару шагов остановилась.

Парня, которого я крепко держал, общими усилиями вернули в квартиру. Мамаша отсутствовала, это обрадовало. Не придется ничего объяснять, хотя объяснения на такой случай у Прохора имелись. Он встал напротив спеленутого беглеца:

– Сейчас с тобой говорю я, но если не сговоримся, говорить будет он. – Последовал кивок в мою сторону. – Без нас. Справка против справки, сечешь? И уйма свидетелей, что из двоих ты урод, а он ангел в овечьей шкуре. Теперь угадай, что нас всех, кто к тебе пришел, объединяет? – Прохор указал на меня и приятелей-полицейских.

Аркаша не был настроен на конструктивный диалог.

– Менты поганые, – буркнул он.

Антон пнул его между ног. Тот скорчился, зло прошипел:

– За все ответите!

– Мы всегда за всех и за все в ответе, профессия такая, – уведомил Прохор. – А кроме того, что мы ответственно относимся к жизни, у всех нас есть сестры. А в телефоне, который ты недавно отобрал во дворе у парнишки в бейсболке, имеется что-то очень-очень важное вот для его сестры. – Снова кивок в мою сторону. – Наш товарищ хочет сделать по закону. То есть, готов, чтоб мы его арестовали за убийство сразу, как только он тебя прирежет. Даже если справка не поможет, его будут судить за преступление, совершенное в состоянии аффекта со смягчающими обстоятельствами. Он, повторяю, готов, и ты это увидишь, если рискнешь посмотреть ему в глаза. – Прохор выждал паузу, чтоб сказанное улеглось в мозгах парнишки, привыкшему упиваться вседозволенностью. – Я почему-то уверен, что ты бежал от нас не из-за какого-то старого телефона. Почему бежал, я не спрашиваю, я спрашиваю, где тот телефон. Аркаша, все очень просто: отдай – и свободен. Не отдаешь – остаешься с этом товарищем, а мы пойдем вызывать катафалк.

Аркаша упрямо молчал. Прохор вздохнул:

– Саня, он твой, приступай. Нам выйти или подержать говнюка для удобства?

Видимо, в моем взгляде гуляли сомнения, иначе парнишка не чувствовал бы себя спокойно. Все правильно, глаза – зеркало души, а душа всегда против насилия. Но есть такое слово – надо. Гарун бы не сомневался. Я должен сделать то, о чем объявил, иначе я не мужчина. Иначе никогда не буду достоин такой, как Хадя.

– Я сам. – Как было в песне у Цоя? «Ты должен быть сильным, иначе зачем тебе быть». Мне нужно поверить в себя. Поверить так, чтоб поверили окружающие. А для этого нужно быть готовым сделать то, о чем говорю. И я сказал: – Ничего, если начну по частям? Соседи вам звонить не будут?

– Не будут, только обрадуются, что на эту тварь управа нашлась. Подожди, мы уйдем, а то какой-нибудь ушлепок со стороны на камеру снимет, что мы присутствовали в момент совершения преступления. Нам проблемы не нужны. Стой, еще минуту. Раз вошли, надо глянуть, может телефон здесь, а мы ему шкурку попортим, тебя подставим.

– Нет его здесь, – буркнул Аркадий.

– Значит, что-то другое найдем, если наш герой так легко на сотрудничество пошел.

– Мобилу отдам – оставите в покое?

– Если не соврешь.

– Пойдемте.

– Далеко?

– Близко. Давайте так: забираете свое, и расходимся, будто не встречались.

– Саня, поверим?

Я кивнул Прохору:

– Если все на месте и никуда не ушло. Впрочем, если что-то где-то всплывет, теперь я знаю, откуда ноги растут.

– Итак? – Прохор скрестил руки.

Аркаша вздохнул.

– Ваша мобила у Гришки из восьмой, что над нами. Сейчас кто-то дома, топали только что.

– Продал?

– Такое не продашь, фон был севший и поцарапанный, разъемы нестандартные. Барыга на рынке сказал, что нужно или зарядку найти с новым корпусом, или избавиться. Я поменялся с Гришкой. У него телефон еще кнопочный, а дома удочки валялись, потому что не рыбак. А я рыбак. Вон удочки лежат, пошли обратно меняться.

Вскоре я уже звал Машеньку.

– Погляди.

Она так спешила, что едва не поскользнулась на дворовом песочке. Глаза горели, руки дрожали. Новый обладатель без колебаний отдал вещицу назад, поскольку одолженная у кого-то зарядка все равно не позволила пользоваться приобретением: включенный телефон оказался запаролен. Платить умельцам за разблокировку веселый мужичок Гришка, тут же предложивший выпить, не намеревался, потому с удовольствием произвел обратный обмен. Машенька сняла крышку, раздался вздох облегчения: карточка памяти была на месте. Сестренка словно заново родилась.

– Такие настройки, что снимки сразу на карточку шли? – понял Прохор.

– Да. – Машенькин палец любовно погладил слот с картой. – Можно проверить, Захар сказал пароль, мой день рождения.

Помешались ребята на днях рождения. С другой стороны, Захар не свои именины поставил, а Машенькины, в моих глазах это прибавило ему очков.

Отданное даме чудо техники вчерашнего дня вспыхнуло заставкой с фотографией Маши, сделанной где-то на речке: сестренка в довольно откровенном купальнике призывно махала ладошкой, вторая вздымала алмазные брызги. Итак, снова Маша. Кажется, Захару она и вправду небезразлична.

Пока Машенькины пальцы скакали по меню, мне тоже пришлось ответить, пришло сообщение. От Хади. Она волновалась. Я завуалировано успокоил. Если переписка попадется кому на глаза, никто не поймет, о чем речь. Жаль, что Хадя тоже не поймет деталей, но общее состояние успеха предприятия и того, что живы-здоровы, передать удалось.

Совершенная за это время пробежка по приложениям показала, что галерея пуста, в документах тоже ничего. Содержимое карты памяти Машенька глянула в одиночестве, и ее лицо, наконец, расслабилось.

– Все в порядке. Спасибо!

Первый поцелуй достался мне, второй – Прохору. Затем сестренка сбежала на улицу, ладошки сжимали добычу. На скамейке у песочницы она с сосредоточенным лицом стала быстро развеивать улики по ветру. Оставшиеся без чувственной благодарности полицейские проворчали:

– Вообще-то телефон можно сдать как вещественное доказательство, а Аркашу отправить на явку с повинной…

– Мы же договорились! – возмутился грабитель со справкой.

– Мы свое слово держим, – ответил за всех Прохор.

Удостоившийся прощального пинка Аркадий скрылся в своей квартире, «группа захвата» вышла из подъезда к закончившей разборку с прошлым сестренке.

Пришла пора прощаться и нам. Прохор по-свойски подмигнул ей:

– Маша, если что – звони.

Мне было спокойнее, когда он называл сестренку Марией Егоровной и на вы. Вру, и тогда не было. Впрочем, бумажка с номером теперь у меня, Прохор об этом не знает.

Машенька между тем кивнула:

– И ты, если хочешь. Или пиши, меня в сети найти легко.

Паршивка, дала наводку. А он ведь напишет, с такого станется.

Взгляд сержанта стал масляным:

– Проводить?

Машенька покосилась на меня, в глазах мелькнула надежда, выражение отвернувшегося от сержанта лица стало умоляющим. Но это все равно, что просить буйвола отпустить теленочка погулять с тигром.

– Мы сами. – Я взял сестренку под локоть. – Спасибо, парни. Если понадоблюсь, звоните, в справедливом деле всегда помогу, а на несправедливое, думаю, не позовете.

Возвращались мы с таким победным видом, что Хадя еще по топоту за дверью поняла, что все в порядке. На кухне нас встретило угощение в количестве, годном для небольшой свадьбы. Рассказ о случившемся, подкрепляемый сменой блюд, затянулся, а после еды Машенька засобиралась:

– Хватит вас стеснять, сегодня переночую у Дашки. Помнишь, я говорила, что она переехала сюда на лето? А домой завтра поеду, оттуда. К Даше проводишь?

– Обязательно. С твоей способностью притягивать приключения…

Когда сестренка уже спускалась по лестнице, я шепнул Хаде:

– До завтра. Невероятный денек, правда?

– Пока. Сокомнатникам придумай что-нибудь более правдоподобное, чем правда. И если получится, приходи завтракать.

Снова ей оставаться одной. Я бы от скуки уже в окно выбросился. Наверное, поэтому и зовет приходить чаще. Жаль, что только поэтому.

Прогулка вышла недолгой, предупрежденная Даша уже ждала. Она глянула на часы, затем посторонилась:

– Заходите. И ты, Саня, заходи.

Ноги замерли на пороге. Не нужно заходить. Но этот взгляд… и эта поза… К тому же, как старшему брату, мне нужно посмотреть, где сегодня сестренке ночевать придется. Ну, и вообще, как люди живут.

– Да, Саня, – поддакнула Машенька, – часик можно поразвлекаться, поболтаем или поиграем во что-нибудь…

Ага, в бутылочку. С двумя девчонками, одна из которых – сестра.

Даша ждала. Машенька мило улыбалась. Ее глазки указывающе косили на подружку: дескать, чего, братик, теряешься, девушка к тебе неровно дышит.

Перед внутренним взором всплыло еще одно лицо, и все стало на места. Даша и Хадя. Выбор очевиден.

– Мне пора. Завтра на станцию проводить?

Сестренка помотала головой:

– Нет, я не знаю, во сколько поеду. Хочется выспаться, подольше поваляться в постели…

– Счастливо оставаться. Ведите себя прилично.

Обратный путь нагнал всяких мыслей, и я не сразу заметил, что ноги ведут совсем не к пятерке сожителей. Сердце не обманешь.

Ужин уже был, но еще светло, время не позднее, и девушка вряд ли легла. Она же просила заходить почаще? Вот и зайду.

На открывание двери из комнаты выглянуло ее испуганное лицо.

– Не пугайся, это я вернулся.

(Продолжение следует)

(Продолжение):

Выгораживавшая меня сестренка выглядела круто, но куда ей бодаться с правосудием. Законы до конца не знают даже те, кто их принимал. Прав тот, у кого больше прав, остальным надо полагаться на здравый смысл и умение договариваться. С замиранием сердца я ждал подходящего момента. Что предложить, пока не понятно, я не богач, а сержант не похож на вымогателя, но он – человек, а люди всегда между собой договорятся. Мысли бились в истерике, однако направление держали: пусть меня арестуют за что угодно, только бы не вплели Хадю.

На заявление сестренки сержант отрицательно помотал головой:

– В отношении вас, Мария Егоровна, совершено насилие, и если я не приму мер…

– Не было насилия! – вскричала Машка.

– Уверен, что осмотр медиков покажет обратное. Все говорит за то, что места, по которым любит лупцевать вас любимый братец, находятся в состоянии, которое однозначно можно квалифицировать…

– Я никуда не поеду и ничего не буду показывать!

– Мария Егоровна, это в ваших же интересах.

– В моих интересах остаться дома с братом!

– Уверены? – Сержант многозначительно уставился на ремень.

– Не представляете, с каким удовольствием я сдала бы его вам со всеми потрохами за все издевательства со времен, когда я еще говорить не умела, но он мой брат, а говорить я уже научилась. Читайте по губам: нет! Если и это непонятно, объясню на пальцах, причем на одном, среднем.

– Алексантий Егорович поедет с нами в любом случае, будете вы писать заявление или нет, поскольку имеются свидетели…

Эмоции сестры горохом отскакивали от непробиваемой стены уверенности в правоте дела, которое творил сержант. Я понял, что дело плохо, и что пора вмешаться, пока не стало хуже.

– Так понимаю, что если Маша откажется ехать, вы все равно заберете меня? Одного? Поехали.

– Саня, ты что?! – Машка схватилась за меня как утопающий за уплывающую лодку. – Тебя же посадят в тюрьму!

– Разберемся. Ты пока звони родителям, расскажи, что произошло, пусть вызывают лучшего адвоката, который объяснит ребятам, что такое хорошо, и что такое плохо, и чем насилие отличается от воспитания. – Войдя в роль, я указал сестренке на Хадю. – Скажи, что имеется свидетель моей невиновности, который подтвердит факт принуждения со стороны власти несовершеннолетней к даче ложных показаний.

Вот мой козырь. Теперь есть, что обсудить с полицейскими для поиска взаимовыгодной развязки. Хадя, конечно, подтверждать не пойдет, и никаких «лучших адвокатов» родители не найдут, кроме самого дешевого, но оппоненты этого не знают.

Машка вдруг прыгнула к сержанту, отчего он автоматически схватился за оружие.

– Товарищ сержант, простите Саню, он больше не будет!

– Не будет? – Сержант вздохнул. – Будет, уважаемая Мария Егоровна, поскольку без повода вы его не оставите. Зная вас и зная его…

Маша упала перед ним на колени, руки попытались схватить и обнять ноги в форменных штанах, которые едва увернулись:

– Ну пожалуйста! Простите его, что вам стоит? Никому же не будет лучше, если вы его заберете!

Халатик на ней едва держался, вид сверху сержанту открылся замечательный.

– Маша! – Я сурово сдвинул брови.

Мне прилетел ответный взгляд, полный укоризны, затем сестренка поднялась, руки сильнее затянули поясок. Черт подери, она что, специально это сделала?!

Улыбка не сходила с лица сержанта, только из устало-добродушной она стала хитрой:

– Вы сказали «больше не будет». То есть, признаете, что брат вас бил?

– Не бил! И в городе вам только показалось! Да пусть бы только попробовал ударить!

– Если вы, Мария Егоровна, сумеете фактами доказать мне, что на вас нет следов побоев, мы извинимся и немедленно уйдем.

Установилась тишина. Напарник смотрел на сержанта как на бога. Машка застыла в ступоре.

– Товарищ сержант, много на себя берете. – Я понял, что терять нечего. – Ваше требование можно понять, как приказ несовершеннолетней раздеться.

– Не согласен, о подобном речи не идет. – Улыбка Старомоева переросла в торжествующую усмешку. – Я прошу предоставить доказательства, а если их нет, то проследовать с нами. Ничего более.

На заднем плане тихо сходила с ума Хадя. Машка бурлила, но без толку, все, что ни придумывалось, все не в нашу пользу. Вдруг ее лицо осветилось.

– А если мне нравится, когда меня бьют? – выпалила она. – Если я мазохистка, если сама прошу, чтоб меня били?

Хадя охнула, у новичка заблестели глаза, сержант потер руки.

– Это меняет дело, – сообщил он, сотворив в глазах едва сдерживаемую серьезность. – Предлагаю провести следственный эксперимент. Если потерпевшая докажет, что действия, аналогичные тем, которые совершил ее брат, являются для нее приятными и желанными, обвинениям просто не останется места. Кто бы устоял отказать такой красавице, если она попросит, правда? Вы готовы доказать свои слова, Мария Егоровна? – Сержант потянулся за валявшимся ремнем.

Ну и пройдоха. Будь я адвокатом, он бы у меня на годы загремел лес валить. Сержант видел нашу неподкованность в юридических вопросах, и его игра велась в одни ворота. По горло сытый угрозами от людей намного серьезнее нас, он ничего не боялся и, по-моему, искренне развлекался.

Ситуация патовая. Допустить такое с сестрой нельзя, но она сама себе хозяйка, и если решила отстаивать меня до последнего, остановит ее лишь конец света. И то ненадолго.

Если после всего, что с Машкой сотворил я, ее коснется хоть один удар, она заорет на весь город. Ей не сохранить улыбки, не сыграть роль, за которую берется. Для этого нужно много больше, чем просто желание. И главное: не хочу, чтоб сестра открылась перед посторонним мужиком. Масляный взгляд, который уже видел достаточно, просто раздевал ее. Как же теперь понимаю Гаруна и его чувства к сестрам и тем, кто к ним пристает!

– Нет, – сказал я. – Эксперимента не будет.

– Саня!

– Маша!

Она вдруг выскочила на кухню. Сержант с напарником всполошились, но Машка уже шла обратно.

– Саня, если ты беспокоишься об этом... – Кулачок исподволь продемонстрировал зажатые трусики. – Я ведь буду в них. Плохая девочка совершила нехорошие поступки, за это ее нужно наказать. – В сторону резко взбодрившихся полицейских полетела вымученная улыбка.

Как бы ни хорохорилась, сестренке не выдержать настоящей порки. У меня имелся сдерживающий фактор, поэтому организм перестраховывался с регулировкой мощности и бил в неполную силу, От сержанта, судя по предвкушающей физиономии, такого не дождешься. Просить – унизительно. К тому же Машка заявила, что ей нравится боль. Сержант обязательно захочет сделать девушке приятно.

– Саня, это шанс, мы не можем его упустить. Правда, товарищ сержант? Или лучше – господин сержант?

Старомоев кивнул:

– Конечно, в любом случае это сыграет вам на руку. Мы же люди, все понимаем. Если идут навстречу нам, то и мы. А обращаться можете, как сочтете нужным, хоть по имени. Если что, меня Прохор зовут, а напарника – Антон. Поскольку мы вместе с вами сейчас ищем способ максимально законно обойти закон, то я и напарник как бы не при исполнении, прошу это учесть.

– Господин сержант. Прохор. – Соблазнительной походкой Машка прошествовала к полицейскому, остановившись впритык, едва не касаясь. – Можно меня снова накажет брат?

Устремленные снизу глазки умилительно моргнули, умоляющее выражение одновременно вышло завлекающим. Любой мужик на месте сержанта растаял бы и поплыл. Прохор Старомоев оказался не любым.

– Это сведет на нет чистоту эксперимента. – Его губы растянулась в ласковой улыбке нациста, приглашавшего деток в газовую камеру. – Если вам, Мария Егоровна, нравится именно брат, и радость приносят издевательства исключительно от него, то против Алексантия Егоровича и участвовавшей в качестве пособника подружки имеется другая статья…

А что бы сделал Гарун, если б так разводили его сестру? Боже, как все просто. Не нужно разговоров. Нужны действия. Как только Машка, решившая любой ценой спасать меня от тюрьмы, возьмется за пояс халата, я прыгну на сержанта. Пусть забирают на нападение, а там разберемся. Я поступлю как мужчина.

Игравший в соблазнение и одновременно испуганный взгляд сестренки вдруг обрел осмысленность:

– Прохор… Господин полицейский, вы же разрешили к себе так обращаться?

– И можно на ты.

Получившая подтверждение Машка отбросила зажатое в ладони.

Я напрягся. Кулаки проступили готовыми к удару косточками. Чего удумала, негодница? Ведь снова какую-то пакость.

Халат остался на месте. Взгляды ошалело пронаблюдали, как сестренка взяла телефон, экран вспыхнул, пальцы полезли в меню.

– Прохор, ты сказал пару минут назад: если Мария Егоровна фактами докажет, что на ней нет следов побоев, вы извинитесь и уйдете. – Маша, по-детски упомянувшая о себе в третьем лице, сунула экран под нос сержанта. – У Марии Егоровны есть доказательства. Фотографии сделаны сегодня, внизу автоматически проставлена дата, а в электронном виде можно увидеть остальные данные и подтвердить, что нет фотошопа. Это утро, мы мило беседуем с братом, на которого вы ополчились. Я счастлива. Как думаете, была бы я такой, если б он бил и издевался надо мной? – Вопрос был риторический, Машка продолжила листать и комментировать. – Это мы с братом в городе. А это вы с другим напарником.

Бровь сержанта поползла вверх:

– Когда успела?

– Вы с Санькой беседовали, я разговаривала по телефону и заодно щелкнула вас и все, что вокруг. Смотрим дальше. Мы с Санькой ходим по магазинам. Далее Саньки нет, потому что ко мне приехал парень. Это он. А это мы с ним.

Лицо сестры налилось краской, но она не сводила глаз с полицейского, пока тот рассматривал подробности.

– Место знакомое, – хмыкнул сержант.

– Ничего другого не нашли, везде полно любопытных. Не город, а проходной двор. Этот закуток я присмотрела, пока вы говорили с братом. Выше была фотография этого прохода между штабелей с поддонами. Если б Санька не спешил с моим воспитанием, а сначала осмотрелся и выбрал местечко поуединеннее, фиг бы вас кто вызвал.

Сержант вгляделся в последний снимок.

– Приблизь. Я про лицо. Твой парень, говоришь? Это не он, сломя голову, несся со двора, когда мы подъезжали?

– Он. Брат нас застукал. Товарищ сержант, Прохор, только я во всем виновата. Если нужно кого-то арестовывать, то арестуй меня.

– Я бы с удовольствием, но тебя не за что, ты потерпевшая.

– Нет! – Машка замотала головой. – Я подставила брата, своим поведением, значит, для закона потерпевший – он! Но это неважно, ведь нужно предъявить отсутствие следов? – Она быстро пролистала в конец папки. – Последним кадрам меньше получаса, и никаких следов. Вот, хорошо видно: ни-ка-ких!

На щеках можно было жарить яичницу, однако дерзкий взгляд продолжал жечь полицейского.

Он задумчиво покусал губы.

– Значит, вот за что братец решил ремнем воспитать. Маша, я понимаю тебя, но еще больше теперь понимаю его. У меня тоже есть сестра. И у Антона есть. И не одна.

Напарник, молча заглядывавший сержанту через плечо, кивнул.

Дело, казавшееся проигранным, покачалось на краю пропасти и медленно поползло обратно. Я затаил дыхание. Готовые к последнему броску мышцы немного расслабились, у мыслей вновь появилось понятие будущего.

– Этого всего, – Прохор отобрал телефон и принялся листать сам, – могло не быть, если б ты вела себя скромнее или хотя бы умнее. Брат – мужчина, он обязан защищать тебя, а это, – палец ткнул в один снимков, – прямая угроза семье, ее безопасности и репутации. Поставь себя на место брата и подумай.

– Подумала, потому и защищаю. Я прекрасно понимаю его, несмотря на то, что он не понимает меня. – Маша попыталась вернуть телефон, но сержант жестом фокусника отвел ее руки, взгляд вновь уперся в экран.

– И сильно он тебя за это? – Лицо полицейского покосилось на Машкину середину со спины.

Во мне вскипело: вопрос – провокация! Если сестра подтвердит, что да, добрый полицейский вновь превратится в злого, и маховик пойдет на второй круг. А если он попросит показать…

Ногти вновь прикончили линию жизни в сжавшихся кулаках.

Машенька, умница, бросила:

– Как заслужила.

– Если несильно, то однозначно заслужила. – Антон что-то шепнул Прохору, тот кивнул и продолжил. – Если же последствия потребуют медицинского вмешательства, то брату грозит статья вне зависимости, прав он или виноват. Для закона любой преступник – преступник, а преступник должен сидеть, и мы ничего поделать не сможем, даже если душой на его стороне. Все же придется вам всем проехать с нами. Уверен, что все образуется, но закон есть закон. Обнаружатся тяжкие последствия – Алексантий уедет далеко и надолго, нет – принесем извинения, и можете возвращаться к прежнему веселью, в связи с которым нас то и дело вызывают. Собирайтесь, Мария Егоровна и вы, девушка, а Алексантию Егоровичу, извините, придется…

Сержант начал отстегивать с пояса наручники. Губы изображали загадочную улыбку Джоконды, глаза выразительно разглядывали тугую плоть под халатиком, где, как он уже знал, больше ничего нет.

– Подождите! – Машенька едва не всхлипнула. На меня вспорхнул жалобный взгляд. – Не надо никуда ехать. Зачем экспертиза и новая куча людей, перед которыми опять вываливать нашу историю, если все легко решаемо. Нет у меня никаких увечий и тяжких последствий, можете убедиться!

Ее руки потянулись к узелку пояса.

Я стиснул зубы так, что они едва не хрустнули. Какой же грубый, наглый, беспардонный развод! Забирать меня – только время тратить, еще потом отвечать за неправомерные действия, если окажусь прав. Не хотят вынужденные дежурить в ночь стражи порядка меня забирать. Но вид делают именно такой. И ведь все идет для них как по маслу. Что же, словесно наехать, вспылить и, если надо, броситься с кулаками? С одной стороны – сестренка, но с другой – Хадя. Кем-то надо жертвовать. Потому и не рыпаюсь, хотя внутри клокочет и взрывается вулкан. С Машки лишнее унижение как с гуся вода, а Хаде – тюрьма. Выбора нет. Точнее, он единственный.

А с меня «лишнее» унижение – как? И как потом смотреть в глаза Хаде? Спасая ее – поступаю как трус, который не смог защитить сестру.

Хадя тоже увидела психологическую вилку, вогнавшую меня в ступор, и тоже сделала выбор. Она шагнула вперед, на свет, прямо под изумленные взгляды полицейских. Руки обхватили Машу, которая справилась, наконец, с поясом и собралась распахнуть халат.

– Они и так знают, что у тебя нет повреждений, за которые сажают в тюрьму. – Хадя прижала к себе Машеньку.

И сестренку прорвало. Истерическое рыдание сотрясло безвольно провисшее тельце и наполнило комнату.

Полицейские остолбенели. Они хотели побыть веселыми парнями, которым сам черт не брат, как-то раскрасить скучное дежурство, но в один миг все переменилось. Теперь – либо выполнять угрозу и всех забирать, либо как-то спустить на тормозах. А как?

Я вырвал телефон из рук сержанта, Хаде и Машке указал на спальню:

– Закройте дверь с той стороны, дайте нам поговорить по-мужски.

Сержант напрягся. Но не возразил. Девушки исчезли, я начал копаться в телефоне.

– То, что сестренка баловалась с дружком, да еще почти в моем присутствии, это полбеды. Допекло другое. Говоришь, тоже сестра есть? – Я перешел на ты, Прохор же всем разрешил, пусть и думал в тот момент исключительно о малолетней вертихвостке. – Посмотри, с точки зрения брата. Ладно бы, если любовь, но на вопрос «Почему?» она сказала: «Было интересно». «Интересно»! И этого оказалось достаточно.

Перед лицом Староедова открылся снимок из другой папки. Черное на белом. Во всей красе. Сзади ахнул и матерно ругнулся Антон.

У сержанта сузились зрачки.

– Да я бы за такое не только ремнем… Прости, Санек,

Сутки на ногах, то грабеж, то пьяная склока, то понос, то золотуха. А тут такая веселая мамзелька, у которой что ни час, то приключение. Хотелось поприкалываться. Надеюсь, ты проучил? Отбил интерес?

Я покривил губы:

– Это наше с ней дело.

– Думаешь, ловлю на слове? Обижаешь. – Сержант вполне искренне огорчился. – Игры кончились, Санек. Закончим этот дурацкий разговор, ты был прав на все сто, а мы, чудаки на букву эм, едва тебя дураком перед бабами не выставили. Пошли, Антоха, здесь без нас хорошо справляются. Нужно бабуську снизу успокоить, что это телевизор громко работал, но что больше соседи так делать не будут. – Сделавший шаг к двери сержант замер. – Санек, не сочти за нахальство… Может, и нам со своей стороны пужануть твою сестрицу – как представителям закона? Найдем, что сказать.

– Вы уже нашли, спасибо. Сами разберемся.

– Ладно, меньше хлопот.– В прихожей сержант повысил голос. – Мария Егоровна, если снова будете баловаться, и брат решит отдать вас дяде милиционеру, проситесь ко мне!

Глава 11

Одна дверь захлопнулась, сразу открылась другая.

– Ушли?! – Маша все еще щеголяла в Хадином халате.

Ах да, у нее одежда на кухне осталась, а я в спальню загнал.

Хадя облегченно выдохнула:

– Меня не узнали!

Она едва не бросилась мне на шею. Позыв чувствовался, но она сдержалась. И немного смутилась. Машу удивила ее радость:

– А должны были?

– Не должны, но могли, – отрезал я. – Кое-кто хотел бы найти ее раньше, чем она сама захочет найтись.

– Это случайно не твой дружок, про которого Захар рассказывал? Который без всяких разборок через кавказское братство два враждующих двора помирил?

– Этого друга убили.

– Жаль. – Огонек в глазах Маши погас. – Хороший был друг. Мне бы такого, меня бы все тронуть боялись и за версту обходили.

Какая же еще девчонка. «Жаль»! Женщине, которая умеет чувствовать, на язык пришло бы «Прости, не знала» или еще более зрелое «Сочувствую». Дети видят у событий только одну сторону, которая касается лично их, и как бы ни пыжились, как бы ни выглядели, стоит открыть рот, и каждый увидит в них дитя неразумное. Хотелось научить, рассказать, как поступают взрослые, раз уж Маша взялась в них играть, но ведь не поймет. Вместо этого я спросил:

– Историю про царя Мидаса знаешь?

– Это который превращал в золото все, к чему прикасался?

– Он этого попросил, думая, что станет счастливым, и умер с голода. Твое желание из той же оперы. Я знал одну девушку, она страдала как раз от того, что все тронуть боялись и за версту обходили.

Перед глазами всплыло лицо Мадины. Я печально улыбнулся Хаде, которая безмолвно замерла после первого ляпа, теперь из нее слова клещами не вытащишь. Заговорит, только когда тема сменится на максимально нейтральную.

Маша фыркнула:

– Наверное, уродина была, поэтому и обходили.

– Неправда, красавица.

– Почему же обходили?

– По причине, о которой ты мечтаешь.

– Из-за такого, как твой друг?

– Совет на будущее: думай о последствиях слов и, тем более, поступков. Если нечем думать, звони, проконсультирую.

– Дурак. Круглый и набитый.

– Была бы другого пола, я бы сказал: слова не мальчика, но мужа. И добавил бы: это не о тебе.

Маша с трудом продралась к смыслу и надулась. Радует, что поняла, значит, не все потеряно.

За окнами светало. Незабываемая выдалась ночка.

– Вряд ли сейчас заснем. Будете чай? – Направившаяся к кухне Хадя вопросительно оглянулась.

Все правильно, совместное чаепитие – максимально безобидная тема и чудесное умиротворяющее занятие, которое сближает даже ярых врагов, не говоря о близких родственниках.

– Да, – сказал я.

Сестренка хмуро кивнула:

– Тоже. Хотя… я сесть вряд ли смогу.

– Прости, Маша. – Я хотел по-братски обнять, но она окрысилась, отпрянула, лицо обиженно отвернулось. Настал миг возмещения морального ущерба материальным, и сестренка задумалась, что потребовать у провинившегося братца.

Я, конечно, перестарался, но разве причина не уважительна? С другой стороны – несмотря на мое «воспитание» сестренка столь упорно защищала злыдня-брата от полиции… и я сделал еще один шаг к примирению.

– Машенька, не надо обижаться. Я же хотел как лучше, а то, что получилось как всегда – это случайность. – Голос просил прощения и сулил приятные преференции. Машенька знала эту интонацию. За ней обычно следовали отвод в кино с покупкой большого ведра попкорна, мороженое по первому требованию и даже возможность поиграть на моем компьютере. – Очень болит?

– Тоже показать, как этим? – Светлые локоны мотнулись в сторону двери. Но личико уже смилостивилось, мысли витали в поисках наилучшего способа подтверждения братской любви.

Хадя застопорилась на пороге кухни.

– Маша, можно тебя на секунду? Там твоя одежда и еще кое-что на полу…

Забыв обо всем, даже о том, что что-то болит, Машка ринулась наводить порядок и убирать улики, которые могли настроить меня на новый тур воспитания. Это в свою очередь могло вызвать возвращение Прохора и компании. Бог, как известно, троицу любит, но лучше не доводить.

Хадя ногой отбросила ремень как ядовитую змею.

– Это ты называешь воспитанием? – На меня поднялся грозовой взгляд, полный гнева и горечи. – Это акт отчаяния, свидетельство поражения. Поступок должен быть продолжением слов, а слова – выливаться из примера, который подаешь жизнью.

– Что же ты хотела, чтобы я сделал?

– Я ничего не хотела. Это твоя сестра и твоя жизнь. Если хочешь, чтобы они тебе нравились, делай их такими. Ломая, создать ничего нельзя.

У нее, видимо, накопилось, что сказать, но тут с великим облегчением на лице из кухни появилась Машенька. Хадя мгновенно замкнулась, они поменялись местами. Сестренка медленно направилась ко мне, Хадя исчезла на кухне, а я сел на кровати, уткнувшись в Машенькин телефон.

Рядом мелко продавился матрас, через плечо заглянуло любопытное личико и сразу отпрянуло:

– Не пойму: наслаждаешься моим позором или заводишь себя для нового круга?

– Стираю.

– Могла бы сама, – тихо вымолвила Маша, когда глаза проводили в вечность самые откровенные альбомы.

– Нет уж. – Я стал просматривать остальное на предмет подобного компромата. – Тебе что-то может понравиться, а так я спокоен. Этого больше никто никогда не увидит.

– А если я хочу оставить такое как память?

– Ощущение, что снова напрашиваешься на ремень.

– Ремень, ремень… Вот и весь разговор. Брат, называется. Захара выгнал, меня избил, теперь в моей личной жизни грязными руками копаешься. Стоило ли тебя защищать?

– Поверь, стоило. Мы оба друг друга стоим, потому и защищаем. А это что за папка? Почему именно она запаролена?

– Неважно. Это мое. Личное. Не имеешь права. Отдай.

– Нет уж, теперь точно не отдам. Оказывается, мы еще не все знаем. О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья век… Черт бы его подрал, этот век просвещенья, жили же как-то без него. Говори пароль.

Машка замотала головой с категоричностью партизана, который попал в гестапо. Дескать, считайте меня коммунистом, живым не сдамся. Что же она такое может скрывать, чему развлечения с Захаром и более скромные игры с негром в подметки не годятся?

В черепе словно что-то взорвалось, накрыло страшным пониманием. Руки схватили сестру за плечи, ее затрясло, как тряпичную куклу:

– Наркотики?!

В этот момент Хадя решила позвать за стол. Прозвучавшее слово и наши позы заставили ее скрыться из виду.

– С ума сошел? Отпусти. – Машка стала вырываться. – У нас от наркоты Пашка Семейчиков помер, я к этой гадости на километр не подойду.

– Тогда что здесь?

– Не скажу. Не твое дело. – Она замкнулась.

А мои мысли пошли вразнос. Что может быть еще? Бедна у меня фантазия, ничего дельного. В голову лезет такое, что хоть на стену бросайся, но Маша не такая. Не может быть такой. Она как Мадина: по-детски живая, по-подростковому авантюрная и отрицающая навязываемые взрослыми скучные нормы, она обычная любительница приключений, которая даже еще не ощутила это в полную силу. Тогда что она прячет?

«Не твое дело». Нет, сестренка, мое. Как брат я должен…

Поперек мысли всплыли слова Хади: «Ломая, создать ничего нельзя». И другое: «Это акт отчаяния, а поступок должен быть продолжением слов и выливаться из примера, который подаешь жизнью». А моя жизнь, увы, не розами пахнет, местами – совсем-совсем не розами. Чего же лезу в чужую жизнь? Я взял себя в руки.

– Ладно, не будем открывать.

– Спасиб…

– Сотрем так.

Машку передернуло, незаконченное слово сменилось выкриком:

– Нет!!!

– Одно из двух. Либо пароль, либо…

– Мой день рожденья.

Я с тревогой покосился на сестренку:

– Что произошло на твой день рождения, что пришлось так прятать?

– Нет. День рождения – пароль.

Ну-у… нет слов. Поражаюсь детской глупости.

– Ты уже взрослая тетя, неужели не знаешь, что такой пароль при желании вскрывается за три секун…

В этот момент набранные цифры открыли папку. Снова фото. Похожи на те, что с Захаром, но не с Захаром.

– А это как объяснишь?

– Подать ремень?

Моя грудь мощно выдохнула, желавшее вскочить и действовать тело осталось на месте.

– Как понимаю, это Данила? Не отводи глаза. Ты что же, и с ним?!

(Продолжение следует)

(продолжение):

– Сержант Старомоев, родная сестра обзывает мою девушку нехорошими словами, а мне нечем ответить, кроме, как в детстве, лещом по попе. Подскажите, каким еще способом воспитывать потерянное поколение?

Оценив подход, сержант хмыкнул, глаза подобрели.

– Раньше говорили: будешь баловаться, отдам дяде милиционеру. В принципе, мы не против оправдавших себя старых методов, можете использовать на полную катушку. Если балуется или шалит, с удовольствием заберем прямо сейчас.

Полицейские хитро переглянулись. В их глазах до сих пор маячила картинка нанесенных мной «легких телесных повреждений», сделавших сестренку всех румяней и краснее.

– Слыхала? – Я толкнул Машку локтем – легонько, чтоб органы правопорядка вновь не вспомнили об обязанностях.

– Пусть забирают, я согласна.

– А что маме сказать?

– Пала смертью храбрых в борьбе с внутренними органами.

– Тогда мама подключит внешние.

– Но ты меня защитишь?

– Тогда папа отвоспитает твои внешние органы похлеще моего, и уже никто не поможет. Потому что от папы защиты нет, кроме баллистической ракеты прямого наведения с противолобной боеголовкой из чугуна. У тебя есть такие?

– Как говорит тетя Вера, которая работает в магазине: были, но только что кончились. Неужели все так плохо?

– Все еще хуже.

– Что же делать? Молчи, я знаю, ты мне все детство твердил ответ на этот сакраментальный вопрос: снять штаны и бегать. Думаю, молодые люди в форме не будут возражать против такого решения проблемы, хотя форма на молодых людях обяжет их прекратить нарушение общественного порядка. Форма и содержание вступят в противоречие, наступит аннигиляция, и на месте хороших с виду людей возникнет черная дыра. Обидно, правда?

Сержант с улыбкой покачал головой, мне в руку вернулись документы:

– Алексантий Егорович, вы очень терпеливый человек. На вашем месте я сделал бы уже много большее, чем простые «легкие телесные», и статья, боюсь, была бы другая. Но постарайтесь сдерживаться и дальше, иначе внутренним органам придется забрать для воспитания вас. Всего хорошего.

Машенька с удивлением проследила исчезновение полиции.

– Санька, а ты бы меня отдал?

– Легко. Невоспитанным девочкам туда и дорога.

– Куда – туда?

Сестренке удалось меня смутить.

– Ну… во внутренние органы.

– Что-то путаешь. Это внешним органам дорога во внутренние органы невоспитанных девочек.

– Хочешь стать еще румяней и милее? – Руки снова зачесались. – Можно устроить.

– Тогда эти чудные полиционеры вернутся, и ты отправишься туда, где некоторых мужчин превращают в невоспитанных девочек.

– Буду умнее, на этот раз воспитание проведу под навесом, а труп спрячу.

Машенька со вздохом поджала губки:

– Кроме шуток: зря я за тебя заступилась. Посидел бы пятнадцать суток в тюрьме за избиение несовершеннолетней, вот это было бы воспитание.

– Сутками сидят в КПЗ, а в тюрьме – годами. По указанной статье меня выпустили бы перед пенсией.

– Еще лучше. Никогда больше не поднял бы на меня руку. Просто не смог бы от старости. Вот это я понимаю.

– Ты так меня не любишь?

– А за что тебя любить? За то, что бьешь?

– Говорят: «Бьет, значит, любит». Брат тебя любит.

– Вот подрасту, силенок наберусь для отпора, и тоже тебя полюблю.

Привычная юморная перепалка вернула мир в души, мы под ручку зашагали дальше.

В отличие от женских шопингов с бесконечными примерками, прикидками и приглядками, я заставил Машу покупать все приглянувшееся сразу же, а стандартное брал сам, не спрашивая, нравится или нет. Маша не сопротивлялась, поскольку убедилась в бесполезности. Когда руки обросли пакетами, как деревья листвой, и, грозя оторваться, стали клониться к земле, пришло время что-то решать.

– Пойдем. – Я направился к остановке автобуса. – Разгрузимся, пообедаем, затем продолжим. Все основное мы купили, теперь могу город показать.

– Я сама погуляю и посмотрю. Есть не хочется, хотя твоя чё… – Машка плутовски сощурилась, – чопорная подружка очень вкусно готовит. Вечером отъемся за весь день.

Переубедить было невозможно, а применить силу пакеты мешали. Мы разошлись, пообещав, что если она заблудится, или что-то случиться, то позвонит.

До вечера я сам дважды звонил узнать, как дела. Все нормально, она гуляла, настроение отличное. У нее – отличное, а я чувствовал себя матерью, отправившей дитя в темный лес. В сказке про Красную Шапочку на месте дровосеков после волка я зарубил бы сбрендившую мамашу, которая настолько не любит дочь.

Вернулась Машка довольная, порозовевшая и голодная до чертиков. Пока Хадя накладывала, сестренка как бы припомнила (ну, вся в родительницу):

– Мама сказала, что если будешь упорствовать в размещении меня в ущерб вашим отношениям, то сразу набирать ее и передать телефон тебе для выговора. Значит, сегодня сплю на кухне.

– А вчера насчет маминых слов почему умолчала?

– Хотелось остаться наедине с твоей девушкой. Теперь первое любопытство удовлетворено, смогу уснуть спокойно.

Пока Хадя накладывала, сестренка весла себя странно, сидела как на иголках. Чувствовалось, что она нервничает, с каждой минутой все сильней. Ее постоянно тянуло к окошкам, взгляд косился на телефон. Наконец, она позвонила куда-то сама.

– Не отвечает. Саня, поможешь? Нужно во двор сходить.

Я сложил руки на груди.

– Рассказывай.

Машенька смутилась, взгляд превратился в таракана и попытался уползти в щель под плинтусом.

– Захар тоже в городе, он должен был ждать на улице. Но не звонит, а телефон выключен.

– Тоже мне, конспираторы. Телефон заряжать нужно, тогда в такую глупую ситуацию не попадешь. Пошли, Джульетта, искать твоего Ромео.

Захар нашелся на детской площадке, куртка оказалась порванной, нос в крови.

– Телефон украли, – сообщил он, слегка гундося.

Задранная голова должна была замедлить поток крови, который в реальности давно иссяк.

– Бедненький мой… – Машка принялась квохтать как наседка, прыгая со всех сторон и отирая разбитое лицо платком.

– Пойдем, ковбой. – Я пригласил Захара, указав на подъезд.

Хотел сказать – каратист, как в свое время отрекомендовали, но решить растаптывать его репутацию окончательно. Он же тогда честно отнекивался, это меня и подкупило.

– Ковбой – коровий мальчик, – блеснула Машка знаниями английского. – Ты кем сейчас меня обозвал?

– Тебя? А-а, дошло. Прости, пусть будет делавар, повстречавшийся с недружественными индейцами. Пойдем, походный лазарет ждет.

– Нога очень болит.

– Сломана?

Придется тащить пацана в травмпункт. Лучше бы полицию вызвать и «Скорую», но дома – Хадя. Если начнут докапываться, кто есть кто, а у каждого полицейского наверняка уже имеется ориентировка…

Машка опередила с мыслью о государственной поддержке избитых и униженных:

– Наверное, надо в полицию звонить, отобранный телефон денег стоит.

– Он старый, ерунда. Давно хотел новый купить.

Конспираторы переглянулись. Они хотели остаться вдвоем, парень ради этого ехал в другой город, а вместо романтического вечера светят долгие допросы в полиции с заполнением протоколов и поиском возможных обидчиков. Оба не желали тратить свое время на глупости. Последнее – с их точки зрения. Хорошо, что желания юных дарований в этот раз совпали с моими.

На всякий случай я решил просветить:

– Украли – это когда без твоего ведома. Если нагло отобрали, это ограбили, совсем другая статья. Покажи ногу. Встань. Сделай пару шагов.

Парень, придерживаемый сестренкой, сделал несколько трудных шагов. По-моему, переборщил с хроманием, но дама оказалась впечатлена геройством едва не павшего кавалера.

– Простой ушиб, – констатировал я. – При переломе или вывихе на ногу не наступить.

Скорее всего, парню дали в нос и толкнули на бортик песочницы, на этом драка, рисуемая в Машкиной голове с Голливудским размахом, закончилась.

– Значит, в «Скорую помощь» тоже звонить не надо? – подытожила сестренка.

– Нет, уже все нормально. Пройдет.

– Пойдем, герой, умоем и приведем в порядок. – Отодвинув суетившуюся Машеньку, я сам повел парнишку. – Ужинал сегодня?

– Нет.

– Тогда ты пришел по адресу.

В квартире нас встретила испуганная Хадя.

– Это Захар, Машенькин парень. – Я указал парнишке на вешалку.

Хадя улыбнулась:

– Здравствуйте. Наслышана.

Вот как. Ах да, ночные разговоры. Любопытно, что Хадя знает о сестре такого, чего не знаю я.

Машка ухаживала за кавалером, йод и бинты из выпотрошенной аптечки не пригодились, оказалось достаточным смыть кровь и грязь и обработать смоченной ваткой. Нога постепенно отходила, но парень еще хромал.

За ужином парочка держалась за ручки. Машенька липла к Захару, который явно стеснялся этого. Недолго. Ощущение дружелюбия растопило лед, в жестах и словах парня появилась бравада, свойственная всем пытающимся пустить пыль в глаза мальчишкам, когда они чувствуют себя не в своей тарелке.

Машенька долго ерзала и, наконец, решилась:

– Можно Захар останется?

– На ночь? – глупо переспросил я.

– Помнишь разговор о просьбе и твоем выводе, который я просила запомнить?

Интриганка. Уже тогда все спланировала.

– А его родственники, к которым приехал, возражать не будут?

Машенька расцвела:

– Если честно, он специально ко мне приехал. Нет у него здесь никого, кроме меня.

«Кроме меня». Гордость так и прет. Любофф, понимаешь. Тем более – первая. Ну, надеюсь что первая. В мое время в ее возрасте случалась именно первая, если вообще случалась. Но времена меняются.

Первая любовь недолговечна. Так и слышался обратный отсчет для сестренки: до разочарования в мужиках и принятия как непреложный факт, что все они козлы, осталось десять… девять… восемь…

До единицы еще есть время. Она счастлива.

– Не знаю. – Я беспомощно пожал плечами. Не люблю, когда ставят перед фактом. Отправлять для ночевки на вокзал как-то не по-человечески. Отвезти на мою койку в квартире-общаге? – Ты как?

Хадя, на которую оглянулся, ждала решения от меня, но раз спросили, ответила:

– Пусть остается, как-нибудь разместимся. К нам иногда столько родственников приезжало, что спать можно только стоймя. И ничего, справлялись.

Ее руки взялись за посуду, которую требовалось убрать и вымыть. Мнение высказано, дальнейшее оставлялось мне, мужчине.

– Значит, он остается?! Спасибо! – На меня налетел светловолосый вихрь. – Чтоб вам не мешать, мы разместимся здесь, а вы сможете, наконец, побыть вместе.

– Но…

Машка перебила:

– Только попробуй сказать, что на полу холодно или другую такую же заботливую хрень. Ты же вчера спал? И если у Захара снова кровь пойдет, или понадобится что-то принести-унести – кто бегать будет? И насчет нас с ним не переживай, мы днем говорили с тобой на эту тему. Ты сделал вывод…

– Хватит тыкать этим выводом.

Захар, как лицо заинтересованное, с жадностью вслушивался, Хадя тоже косилась, но суть ими не улавливалась. Машка объяснила:

– Санька сказал, что спокоен за меня, что мозги у меня работают, поэтому глупостей не натворю. Надя, я сама домою. Спасибо. Идите.

Мы с Хадей не заметили, как оказались перед закрытой дверью в кухню.

– Так не пойдет, – сказал я. – Оставьте открытой.

– Свою закройте, тогда откроем, – донесся оттуда звонкий голосок. – Люди имеют право на личное пространство, к тому же нам совершенно не хочется слушать, что вы там… в смысле, о чем будете разговаривать.

Мы остались одни. В комнате с единственной кроватью.

– Повторим трюк со звонком-вызовом? – Я покосился на камнем застывшую девушку. Мне очень не хотелось уходить.

– Тебе нельзя уходить. – Хадя словно прочитала мысли. Мотивы были другими, решение объяснялось безопасностью, но как же я обрадовался сказанному! – Здесь твоя сестра. Если что-то произойдет…

– Что же делать? – Во мне все ликовало, но взгляд убито рухнул в пол, чтоб не выдать искр.

Хадя ждала, что проблемой займется мужчина, но чувства мужчины оказались слишком на виду.

– Я буду спать на полу, – объявила она.

– На чем? Мы все отдали.

– Не имеет значения.

– Не могу представить ситуацию, в которой парень блаженствует на кровати, а девушка ютится на полу. На полу сплю я. Точка.

Такой язык напарница понимала лучше всего. Она принялась собирать все, что нашлось матерчатого, получилась неровная, но мягкая подстилка. Подушку и простыню Хадя тоже отдала мне:

– Мне достаточно матраса.

Мы легли полностью одетыми, как ходили дома. По полу сквозило, в голову зябко поддувало. Впрочем, терпимо, если сжаться в клубочек.

– Спокойной ночи. – Приподнявшись, я потушил свет.

– Спокойной.

В головах крутились мысли, было видно, как блестят открытые глаза соседки. На кухне слышалась возня, затем донеслись звуки поцелуев. Молодежь дорвалась до свободы. Желание дать ремня мелким поганцам боролось с чувством собственного достоинства: как буду выглядеть, вмешиваясь в налаживающиеся чужие отношения? На дворе давно не домострой. Если они не будут осторожно заниматься этим здесь под братским присмотром, кто знает, до чего додумаются в каком-нибудь подвале или на чердаке, или куда еще может занести нелегкая. Возраст познания, ничего не попишешь.

Еще пришлось извиняться за них:

– Прости.

Хадя странно улыбнулась.

– Думала, что только у нас детей сводят с детства.

Не сразу до меня дошел смысл.

– Захара не родители сватали, они с Машенькой с одного двора, сами познакомились. О будущей свадьбе даже речи не идет, они просто встречаются.

Пояснение ударило как кнутом. Хадя видела, что смотрю на нее, и после долгого молчания лицо во тьме обернулось:

– Считаешь это нормальным?

– Нет.

– Почему же не прекратишь? Если б мой брат увидел меня так… – Ее глаза показали на кухню, затем новая мысль заставила их нервно закатиться. – Да и так, как мы сейчас, тоже…

Даже нахождение в одной комнате с мужчиной, который не близкий родственник, напрягало ее, что говорить о смущающей слух парочке, проводящей чувственные исследования за хлипким фанерным полотном. Я решил объяснить позицию:

– Разрешил им остаться не потому, что считаю это правильным. Я знаю сестренку, и если выгоню одного, уйдет и другая. Если запру в доме – вылезет в окно. Переживать о том, где она находится ночью, спасать с чужого балкона или соскребать с асфальта – варианты еще хуже.

Скрипнула дверь, кто-то занял туалет. Минус совмещенных санузлов – все идут в порядке очереди, как бы кто ни спешил. А мне как раз понадобилось.

– Тот самый выбор из двух зол, – довел я мысль до конца, – когда правильного ответа не существует.

– Она это понимает и пользуется.

– А что делать? Время упущено. Так, как тебя, ее уже не воспитать.

Едва туалет отворился, я появился в дверях.

Машка застопорилась, губы расплылись в соучастнической улыбке:

– Привет. Тоже не спится? – Сестренка была в одних трусиках, руки зажимали грудь. – А почему у вас тишина? Нас стесняетесь?

Меня затрясло.

– Не представляешь, как руки чешутся тебе ремня дать.

– Прошли те времена.

На этот раз улыбочка у сестренки вышла высокомерно-издевательской. Я с трудом преодолел позыв отшлепать, все-таки вышли из детства. Сейчас передо мной стояла современная девушка, которая звала жизнь и свои права (в школе правам с первых классов учат, но забывают упомянуть про обязанности). Спорить с такой – себе дороже, поэтому я лишь тяжко вздохнул:

– Прошли, к сожалению. Хотя…

– Никаких «хотя». И – к счастью, а не к сожалению. Теперь мы взрослые и сами за себя отвечаем.

– За всех не говори. Я взрослый, а ты нет. Короче, ставлю условия: одеться и вести себя предельно тихо, иначе…

Машка скривилась:

– Хватит строить из себя ханжу. А то мы не знаем, чем вы там занимаетесь, а вы, типа, не догадываетесь, чем здесь занимаемся мы.

– Уймись, Машка, терпение не безгранично.

Трудно описать, как внутри взбурлило. Дыхание стало тяжелым, взгляд налился чем-то нехорошим.

Сестренку пробрало, она испуганно оглянулась на дверь: успеет ли добежать и закрыться? Чтоб не смылась, я крепко схватил тоненькое предплечье – до боли.

– Завтра же возвращаешься домой, а сегодня – чтоб ни звука, ни намека на что-то такое, за что захочется тебя выпороть. Иди.

Когда я вернулся, на выход поднялась Хадя. Очередь, однако.

Две секунды, и она ворвалась обратно, ладонь испуганным жестом накрывала губы:

– Выхожу, а парнишка тоже идет туда же. В трусах!

– Но ведь в трусах.

– В чужом доме, в чужом присутствии? «И скажет Иблис обитателям Огня: «У меня не было над вами никакой власти. Я лишь позвал вас, и вы вняли моему зову».

– Разве ты верующая? Не знал.

– Слово «верующий» имеет разное наполнение. Вера – часть традиции. Когда говоришь «О, Господи» или поздравляешь кого-то с пасхой – это доказательство, что ты верующий?

– Но цитировать святые тексты…

– Когда говоришь «Око за око», «В чужом глазу бревна не замечает» – приводишь аргументы для ситуации, которая их вызвала, или молишься?

– Понял.

– Благими намерениями известно, куда дорога вымощена. Если воспитывать недеянием, это не воспитание, а самоотстранение от воспитания, чтоб не быть виноватым.

– Я же объяснил – поздно вмешиваться. Они просто уйдут в ночь, где может случиться нечто похуже.

Хадя не удостоила меня ответом. Она дождалась очереди, затем легла и отвернулась. Через какое-то время донесся голос:

– Если тебе интересно, дверь на кухню закрыта, а на ручке висит бейсболка. Мое мнение неважно, ты из другого мира, это твоя сестра, и тебе решать, согласуется ли то, что происходит, с тем, что ты говорил о воспитании.

Меня не подняло – подбросило. Ведь наказал же негоднице. И если там то, что думаю…

Как ребята ни старались, а осторожные звуки, едва доносившиеся из-за двери, сомнений не оставили. Крышка вскипевшего внутри меня котла слетела, он взорвался. Удар плечом чуть не вырвал петли. То, что увидел… лучше бы не видел.

– Ты чего?! – взвилась Машка. – Мы же к вам не ввалива…

Моя рука схватила ее поперек тела, впереди в воздух взвились брыкающиеся ноги, сзади стали колотить кулачки:

– Отпусти!

Вскочил Захар: глаза круглые, лицо в пятнах, ладони безуспешно прикрываются. Молодец, хоть в чем-то мужик – он попытался броситься на защиту, но у меня силы удесятерились. Отлетевший паренек сполз по стеночке, намерение помогать резко улетучилось.

– Так орать буду, весь квартал разбужу! – верещала Машка, пока кулаки молотили, а когти царапали. – Отпусти немедленно! Чем я хуже тебя?! Почему то, что тебе можно, другим нельзя?!

– Заткнись! Если соседи вызовут полицию, сдам пацана как насильника. Свидетели и свидетельства налицо.

– Н… не надо! – пролепетал парнишка, растерявший весь боевой задор, – я не думал… она сказала…

Казалось, еще миг, и он расплачется.

В дверях спальни стекленела от происходящего Хадя.

– Подай ремень, – бросил я ей, в то время как руки продолжали укрощать брыкающегося дикого зверя.

Когда ремень из моих брюк оказался в ладони, хрупкое тело поняло, что обратного пути нет. В ожидании неизбежного оно съежилось, перекинутое через коленку. Голова свесилась, ладони уперлись в пол.

– А-а! – вылетел отклик на первую встречу белой и черной кож.

Побледневшая Хадя отвернулась. Захар скрючился в позе эмбриона.

– Ой! – второй крик боли разнесся где-то внизу, далеко от места событий.

За ним последовал третий, четвертый, пятый… Белые луны вспухали кометными хвостами, а когда Захар попытался пикнуть что-то, плоский змей указал ему в лоб:

– Ты следующий!

В ответ Захар подхватил вещи и был таков.

Мой запал иссяк. Провинившееся создание выскользнуло из рук, Хадя накинула на него свой халат. Все молчали.

– А где Захар? – Бегающий Машин взгляд только сейчас заметил его отсутствие. До сих пор ей было не до того.

– Где-то на пути домой.

– Трус. Будто я одна виновата. Даже не заступился.

Хотелось сказать, что парень пытался вступиться… Но припомнилась история во дворе, где тот больше притворялся героем, чем был. Я промолчал.

Выпоротая всхлипнула, ножки прошлепали к зеркалу, под задранной полой халата рука осторожно потрогала место моего гнева.

– Дома меня никогда не били ремнем, – с неким обреченным спокойствием сообщила Маша, закончив рассматривать результат воспитания.

– А зря. – Я протянул ладонь. – Дай телефон.

– Чего это?

– Дай, говорю. А то… – Я снова поднял ремень.

Маша затравленно оглянулась, но Хадя устранилась из наших разборок. Помощи ждать неоткуда. Сгорбленная фигурка покорно прокурсировала на кухню и вернулась с телефоном.

– Сними блокировку.

– Блокировки нет. Саня, не надо…

– Надо. Теперь точно надо.

Открыв галерею, палец принялся листать фотографии, и волосы потихоньку вставали дыбом. Парочка фиксировала все экзерсисы с прилежностью отличников. Забавы юных натуралистов сначала отличались разнообразием и развитием сюжета, затем – исключительно декорациями. Вот они дома, вот они в городе – сегодня, пока я ждал к ужину, и в конце – они здесь, на моей кухне. Словно на десерт. Самое лакомое и неприглядное в одном флаконе.

Маша сжалась и превратилась в величину отрицательную.

– Только папе с мамой не показывай, – выдавила она.

Лицо спряталось в ладонях. Сквозь бледные пальцы проступили красные пятна.

Меня взнуздало и подбросило: на одном фото присутствовала сфотографированная исподтишка Хадя!

– Я же просил!

– Всего пару раз… я же никому не собиралась показывать…

Меня корежило изнутри, и отшатнувшаяся Маша на всякий случай осталась на небольшой дистанции. Я принялся быстро листать в обратную сторону, и вот выкатился снимок из следующего альбома.

– А это что?!!

Черная рука – на белой груди. Черная – в прямом смысле, а не как недавно подкалывала сестренка.

Бывает так: на мониторе все исчезает, и – мертвый фон без проблеска. Такое преображение произошло с Машкиным лицом. Про фигуру говорить нечего, крюк мясника показался бы примером правильной осанки. Сестра даже не взглянула на экран, бледные губы прошептали:

– У нас в классе есть негр, он ходит с Катькой Крапивциной, но он же – негр. Мне было интересно, какие они. Он был не против.

Еще бы. Покажите мне того, кто откажется. Даже если на тот момент с кем-то «ходит». Телефон в руках задрожал. Это пульс с ума сошел. Казалось, что в груди сейчас что-то сломается.

Следующее изображение показало ту же пятерню, черное на белом, но уже не на груди. Моя рука вновь потянулась к ремню.

– Саня! – Машка попятилась.

– Кваздик!

С другой стороны ремень схватила Хадя. Я молча вырвал, силой инерции девушку отбросило в стене. Тушка содранного халата спланировала павшей птицей на сердобольную защитницу маленьких. Машка убегала, пряталась, прикрывалась, а я стегал не глядя, куда придется.

– Интересно, говоришь? – Злость из меня лилась, как пена из перекипевшего кофе. – А вот это не интересно?

Подхваченная поперек тела сестренка полетела на кровать лицом вниз, воспитание продолжилось.

– И ведь это я еще не все посмотрел, не так ли, Машулька?

Звонок в дверь совместился с громким стуком:

– Откройте, полиция!

Немая сцена получилась почти по Гоголю.

Глава 10

– За мной пришли, – выдохнула Хадя, а обреченный взгляд сказал: «Это всё?»

«Скорее всего», – честно ответил мой.

Вскочившая Машка опомнилась первой.

– Для полного счастья только их не хватало. – Руки, подхватившие халат, нервно искали рукава. – Бдительные соседи успели настучать.

А ведь тоже вариант. Хадя с надеждой утопающего смотрела на меня, мужчина же обязан спасать и защищать женщину, а мужчина здесь один. К нему и обращалась мольба в глазах.

А я, мужчинозаменитель тупоголовый, своей дуростью подставил ее. Нам с Машкой ничего не будет, разберемся, но Хадя-то в розыске. Что бы ни случилось, полиция всегда проверяет документы. Даже если Хадю не узнают сразу, отсутствие паспорта заставит проявить бдительность.

– Маша, открой, – попросил я. Сам шагнул к Хаде. Взгляд рухнул, потяжелев от мыслей. – Прости. Если б можно было переиграть…

Никак не ожидал, но девушка бросилась ко мне, руки обвили шею:

– Это ты прости, это все мои заморочки. Я подбила тебя вмешаться, если б не я…

Боже мой, мы обнимались!

– Тэ-экс, что тут у нас? В гроб мне гвозди, чтоб крепче спалось, это же Мария Егоровна! Как поживаете? – В квартиру змеем проскользнул знакомый сержант в сопровождении напарника, на этот раз другого. – Попросили выйти в смену за приятеля, думал, ночка спокойно пройдет, а тут: «Режут! Убивают! Насилуют!» Это вас резали, убивали и насиловали, Мария Егоровна?

Ну и шуточки у наших полицейских. Хоть бы господин Старомоев сделал поправку на возраст кое-кого из присутствующих. С другой стороны, именно эта мелковозрастная все спровоцировала, у меня самого на язык в отношении нее просилось тако-ое …

Халю оторвало меня, как бампер от застрявшего внедорожника. Едва дыхание вернулось в рамки приличия, я обернулся:

– Еще раз здравствуйте, сержант. – Рука показала назад, за спину. – Это моя девушка. А с сестренкой вы знакомы.

– Уж довелось, – улыбнулся он. Взгляд на секунду замер на валявшемся ремне. – В первый раз сестренке досталось из-за вашей девушки. Из-за кого теперь?

– Мало ли в Бразилии Педров, как говорила незабвенная донна Роза Дальвадорес.

Сержант вздохнул.

– Я же предупреждал, чтоб вы поумерили пыл… Алексей Егорович, если не ошибаюсь. Нет, как-то интереснее, напомните, пожалуйста.

– Алексантий.

– В прошлую встречу, Алексантий Егорович, вы сумели нанести прекрасной девушке заметный внешний ущерб. Тогда ситуация с невероятным трудом, но разрулилась, а сейчас перед нами рецидив в тяжкой форме с применением подручных средств. Повреждения у потерпевшей, не сомневаюсь, серьезные. Придется вам проехать с нами. И вы, Мария Егоровна, собирайтесь. Переоденьтесь, оформление займет много времени. И девушка Алексантия тоже поедет как свидетель. Кстати, и ее необходимо освидетельствовать на предмет побоев. Как вас зовут?

Хадя, к которой обратились, до этого была белее мела, но вдруг покраснела, начала что-то говорить, в этот момент Машка громко перебила:

– Никуда не поеду!

– Поедете, – равнодушно ответил сержант. – Это необходимо.

– Вы не можете меня заставить. Я не буду писать заявление на брата!

– Неважно. Преступление совершенно в отношении несовершеннолетней, и мы обязаны…

– Никакого преступления! Обычный бытовой шум, который дураки-соседи приняли за что-то другое. – Машку понесло. – Не знаю, что им втемяшилось. Я сама на них подам за клевету. Доставайте бумаги, составим заявление.

– Сначала разберемся с первым делом.

Говорил только сержант. Напарник, видимо, был новичком, он только смотрел и слушал, причем – открыв рот. В подобные ситуации, сразу видно, попадать не приходилось. Учился на ходу.

– Кроме небольшого шума в подъезде мы ни в чем не повинны! – Машка победно сложила руки на груди.

Я стоял молча, спина прикрывала прячущуюся в полутьме Хадю.

(Продолжение следует)

– Покажешь свои хоромы?

Я удивился:

– Что тут смотреть? Прихожая, совмещенные ванна с туалетом, спальня…

Вот куда вело ее женское чутье – в «нашу» спальню. Других атрибутов сна кроме единственной кровати-полуторки в квартире обнаружено не было, и мамино любопытство удовлетворилось. Ни одного вопроса не прозвучало – мальчик уже большой, ситуация это окончательно доказала. Мама вздохнула, а по пути на кухню шепнула:

– Надя не русская?

– Это имеет значение?

– Просто удивилась выбору.

Могло показаться, что она не одобряет, но нет, во фразе чувствовалось лишь недоумение. У нас в роду кого только не было, и все привыкли: главное – счастье близкого человека, а для этого не нужно лезть в его жизнь. Пусть выбирает, кого хочет, ему с ним жить. У нас никогда не ломали судьбы родным, так же я относился к жизни взрослеющей сестренки. Хочет обжигаться – пусть, лишь бы головой думала, а запреты ведут к желанию нарушить.

За столом мама достала вино.

– Давайте, по чуть-чуть за знакомство.

– Мама, Надя вообще не пьет, и я с ней.

– Но это всего лишь вино, почти компотик…

– Мама!

– Ладно, тогда я выпью за вас. – Она налила один бокал, тост повторил сказанное. – За вас!

Мы кивнули, зазвенели вилки.

Мама удивленно поглядывала на снующую по кухне Хадю, пробовала нескончаемый поток блюд, в какой-то момент мне был незаметно показан большой палец. Стряпня и усилия Хади понравились.

Вытерев рот салфеткой, мама прищурилась. Явно что-то задумала.

– Сможете потерпеть меня денёчек? Я вас не стесню, посплю на кухне, за свою жизнь где только не спала.

– Зинаиде Викторовне надо отдать кровать, – впервые после знакомства подала голос Хадя.

– Ни в коем случае! – Мама вскинула руки, словно собиралась останавливать коня и тушить горящую избу, и было видно – то и другое ей вполне по силам. – Если ради меня начнете тесниться, я уеду.

– Как хочешь, мама, – примирительно сказал я. – На кухне, так на кухне.

Меня просверлил девичий взгляд, я пожал плечами: все проблемы решаемы, придумаем что-нибудь.

На кухне раскатали рулон из одеял и покрывал, на котором сегодня спал я. Встречу с соседями и хозяйкой согласовали по телефону и назначили на утро.

– Спасибо, голубки. Спокойной ночи. Идите, идите, я тут сама справлюсь. – Мама с улыбкой выпроводила нас из кухни.

Пара шагов, закрытая моей рукой дверь – и мы остались одни в комнате с единственным спальным местом. Кровать была полуторной, что значило – спать можно либо в обнимку, либо в тесном сотрудничестве при взаимных разворотах.

– Я предупреждала, – донесся до меня шепот, – если до такого дойдет, игры кончатся. Сейчас выйду и сообщу, что мы не пара, а все – обман.

– Не надо, это никому не поможет. Позвони со своего телефона на мой.

– Зачем?!

– Просто набери.

Хадя недоуменно выполнила просьбу, я сбросил звонок и тут же принялся разговаривать с воображаемым собеседником:

– Да. Понял. Что, никак без меня? Конечно, какой разговор. Скоро буду.

Подмигнув опешившей девушке, я вышел в прихожую:

– Мам, прости, у Фильки проблемы, нужно помочь.

– Это обязательно? – донеслось с кухни.

– Мы же друзья.

– А это не опасно?

– Мам, я уже большой. Возможно, придется задержаться до утра. Х… Надя, подтверди, что такое часто бывает.

– Все нормально, Зинаида Викторовна, – включилась Хадя. – К утру он вернется.

– Ну, раз так…

Мама громко вздохнула, сообщая мнение о сыне, сбежавшем от приехавшей в гости родительницы, а я со всех ног бросился в родную шестикроватную «общагу».

Мама, ты простишь, когда все узнаешь. Мамы всегда прощают.

Глава 9

Утром Хадя рассказала, что вопрос с соседями внизу утрясен – все оказалось не так страшно, у обитавшей там старушки едва намок уголок потолка. Теперь мама уехала к хозяйке за паспортом.

Не успели позавтракать, как состоялось победное возвращение родительницы. Она переговорила с хозяйкой, оставленных денег должно хватить на ремонт, и, как я понял, мама еще по-тихому проплатила за меня вперед в качестве подарка. Паспорт вернулся к владельцу, и с чувством выполненного долга довольная мама попрощалась с нами. Я отправился проводить ее на станцию.

– А Надя? – Мама что-то почувствовала. – Она не захотела пойти с тобой?

– Очень хочет, но ей лучше побыть дома.

У мамы сломались брови:

– Ждете маленького?!

Я чуть не споткнулся.

– Нет, – выдавил, прокашлявшись, – другая причина. Но тоже уважительная.

Пока ждали электричку, мама сунула мне еще денежку «просто так, от меня», как всегда делала втайне от папы (а папа немедленно что-то добавлял втайне от нее). Посерьезневшее лицо склонилось ко мне:

– Надя понравилась. Скромная, хорошая, домовитая. Сейчас таких почти нет.

– Слово «почти» – лишнее, – довольно улыбнулся я.

– Не упусти, Саня. Как думаешь, уже можно готовиться к свадьбе?

Я вновь подавился кашлем:

– Разве хоть слово в эту сторону прозвучало?! Как раз хотел просить, чтоб никому не рассказывали, какое золото я откопал. У нее родственники пока против. Можно сказать, что я ее украл. Поэтому живем тайно, и если б не хозяйка со своими претензиями, вы бы не скоро узнали.

– Это опасно? – Мама, как всегда, выудила главное. – Насчет родственников?

– Время лечит.

– Это да. Вот, значит, почему она не пошла меня провожать.

– Агата Кристи по сравнению с тобой – доктор Ватсон, – подсиропил я. – И это еще льщу, потому что, скорее, инспектор Лестрейд.

Комплименту мама порадовалась, но отвлечь от мыслей о родной кровиночке, что так быстро взвалила на себя тяжесть взрослой жизни, не дала. Гениальный сыщик продолжил расследование:

– На какие деньги живете? Эту квартиру содержите явно не на наши скромные подарки. Тратишь деньги Нади?

– За кого ты меня принимаешь? Я же права получил, знакомые на время дали машину, устроился таксистом. На лето.

Последнее – для маминого спокойствия, что на учебе работа не отразится. Однако спокойствия у мамы не прибавилось.

– Машину?! А если разобьешь? Для такой работы опыт нужен.

– Опыт для любой работы нужен. – Мне пришлось вымучить виновато-просительную улыбку. – И я уже разбил. Ты не можешь немного добавить на ремонт? Совсем чуть-чуть, остальное я уже оплатил, а отложенный остаток пришлось отдать хозяйке в залог.

– Ох, Саня…

Как говорится, если бабушка не требует от вас надеть шапку, проверьте, ваша ли это бабушка. Что же сказать про родную маму? Нужная сумма переехала в мой карман.

Уже заходя в электричку, мама будто бы «вспомнила», хотя, уверен, всю дорогу держала в голове:

– Можно Машенька на несколько дней приедет – посмотреть город, походить по магазинам, купить кое-что для школы?

– Какой разговор. Только предупреди, что у меня отношения, о которых не нужно распространяться. Нет, так она точно всем растреплет. Скажи, что просто встречаюсь, и ничего не понятно. Чем скучнее выйдет, тем лучше.

– Поняла, скажу. – Мама поцеловала на прощание. – Береги себя, сынок. И Надю береги, она немножко другая, но жены лучше тебе не найти. Уж я-то разбираюсь в людях.

– Я еще молод для женитьбы.

– Все так говорите. А потом оказывается, что уже поздно, всех хороших разобрали. Промежуток между «рано» и «поздно» кажется нескончаемым, а на самом деле равен нулю.

– Запомню.

Сестренка прибыла тем же вечером. После представления и знакомства она заглянула в каждую щель квартиры, наличие кровати в единственном экземпляре привело ее в детский восторг, Хадя сразу обрела ранг сестры.

Подобно маме Машенька сразу заявила:

– Не стесню. Постелите мне на кухне на полу…

– Еще чего. – Я переглянулся с Хадей, мы уже обсудили эту тему. – Дамы будут спать на кровати, а на полу – джентльмены.

– Не надо, мне не сложно. И еще… – Она подмигнула, паршивка малолетняя. – Не хочу вам мешать.

Я вспылил:

– Мужчина говорит – дамы на кровати, а он на полу. Не обсуждается.

– Крут у меня братец? – хихикнула Машка, глядя на Хадю. – Как только ты его терпишь? Я – это понятно, все-таки брат, приходится.

Хадя привыкла молчать, когда другие разговаривают, но тут обращались к ней лично, пусть и с вопросом, похожим на риторический.

– Близкие всегда видят недостатки, но то, что привычно бесит одного, может понравиться другому, а что-то вовсе проходит мимо сознания, – сказала она Машеньке. – У твоего брата много достоинств, которых ты не замечаешь.

– У Саньки – достоинства? Скажешь тоже. А-а, ты про секс?

Хадя поперхнулась.

– А что такого? – не моргнув глазом, продолжила Машка. – Я взрослая, со мной можно обсуждать все. По чесноку: если б не секс, разве взялась бы ты этого фальшивого святошу кормить и холить? Балбес, лентяй, зануда, тупица, лицемер – это все он, мой братец. Сведения из первоисточника.

Как во времена проживания в одной комнате оттопыренная ягодица провокаторши со звоном поздоровалась с моей пятерней.

– Кто-то сейчас ремня получит.

В ответ меня удостоили показа языка, а заинтересованное личико вновь обратилось к Хаде:

– Он правда так хорош в постели, что ты и в жизни его выносить согласна?

Пришлось еще раз припечатать, но для этого сначала ловить проказницу, ринувшуюся удирать, как только нашкодила.

Начали укладываться. Постельный рулон лежал в углу готовым, осталось только развернуть.

– Спокойной ночи, девушки. – Я выключил свет и закрыл за собой.

Утром Хадя постучала в дверь кухни.

– Кваздик, доброе утро. Мы проснулись. Твоя сестренка завтракать хочет.

– Один момент.

Я быстро оделся, скатанная постель отправилась в угол, в отворенный проем осторожно заглянула обаятельная домохозяюшка. В данный момент – в желанной роли моей девушки. Метнувшийся взгляд нашел меня полностью одетым, вырвался выдох облегчения.

– Как прошла ночь? – поинтересовался я.

– Меня заговорили до смерти. Теперь о твоей семье я знаю больше, чем о своей.

– Понимаю и сочувствую. Это одна из причин, по которым я отстаивал ночевку в отдельном закрытом помещении. – Я понизил голос. – А про нас она что-то спрашивала?

– Еще бы. Как познакомились – я рассказала про вечеринку у общих знакомых. А еще… – Смущенный взгляд убежал в сторону. – Маша кое-что поискала и не обнаружила в пределах досягаемости, и возник интерес, как мы предохраняемся. – Хадины щеки побагровели, она запнулась. Только невероятное усилие воли заставило ее говорить дальше. – Прости, но как брату тебе это следует знать. Может, решишь поговорить или принять какие-то меры. – Хадя вновь ненадолго умолкла. – Затем от меня добивались советов по отношению с мальчиками. Пришлось отделываться общими фразами, хотя от меня требовали конкретики. В общем, ночь прошла весело и познавательно. У тебя замечательная сестра. Очень похожа на Мадину.

Не лучший комплимент.

Хадя взялась за готовку, а я, по окончании мытья-бритья, вошел в комнату, где сестренка еще блаженствовала в кровати.

– Доброе утро.

– И вам того же по тому месту. – Ее рука нащупала телефон, он несколько раз плюнул ядерной вспышкой в режиме фотокамеры.

Сонная, а уже сэлфится. Как же, ночевка на новом месте, нужно всему миру сообщить о столь масштабном событии. Машенька принялась сразу что-то выкладывать в сеть, я же иронично указал на спутанные волосы:

– Ничего, что непричесанная?

– Самое то, последний писк моды. Плохие снимки удаляю, а что получилось удачно, то ни в одной специальной постановке не выйдет, нарочно такое не снять. Посмотри, как здорово!

Когда я попытался приблизиться, объектив направился на меня, по глазам ударило.

– Умора! – Машка захохотала, тыча в изображение пальцем.

А я побледнел.

– Дай телефон.

– Еще чего. – Аппарат спрятался под одеяло от моей протянутой руки, а Машка смотрела волком, словно я покусился на святое. – И думать забудь.

Просмотреть нащелканное сестренкой теперь не получится. Пришлось решать на словах.

– Ты Надю не снимала?

– Ой, забыла, прости! Сейчас исправим.

– Не вздумай. Ее родственник ищет, если найдет, то и мне достанется. Разве мама не предупредила? Никаких снимков и разговоров, пока мы не сообщим, что можно. Поняла?

– Обижаешь. Дура, что ли? – Две ладошки одновременно прикрыли глаза и рот – символы молчания и временной слепоты. – А ее ищут за то, что она – с тобой?

– Ты забыла уши прикрыть. Вот, теперь полный комплект, как правильно реагировать на мою девушку.

– Ничего не слышу! – выпалила Маша в позе вещающего муэдзина.

– Ага, так и поверил.

– А должен верить, когда сестра говорит. Если не доверять самым близким, то кому еще? Санька, я же за тебя, если что, в огонь и в воду. Мы должны верить друг другу и прикрывать, если что.

– Повторяющееся «если что» напрягает. Ведешь к чему-то?

– Ни капелечки. – Машкины руки расправились в стороны, она с хрустом потянулась, выгнув одеяло колесом. – Как же хорошо жить без родителей! – Затем краешек одеяла откинулся, сестренка сдвинулась вглубь, а ладошка приглашающе постучала по освобожденному месту. – Ложись, посекретничаем.

– Я одет.

– И что?

– Когда будешь жить в собственной квартире, поймешь, что вещи сами не стираются, а порядок сам собой не наводится.

– Как же тебе повезло. Для Нади заниматься домом – счастье. Не понимаю. Она на голову стукнутая?

– Скорее ты стукнутая. Она лучшая в мире.

– Ну да, потому что согласна спать с таким типом, как ты. Еще и убирать за ним, кормить и обстирывать. Чудесно устроился. А если продолжить про стукнутых, тогда весь мир стукнутый, сейчас больше нет таких, кто хочет стирать и готовить. Если кто-то говорит, что любит это дело – нагло врет, это лишь способ добиться каких-то тайных целей.

Последнее я пропустил мимо ушей, поскольку к Хаде не относилось.

– Согласен, что весь мир стукнутый. Это ты точно подметила. А мне повезло.

Машенька сделала хитрое лицо и перешла шепот:

– Она так тебя любит, всю ночь только о тебе говорила. Только она немного странная. Со мной спала одетой. Не как я, – одеяло беспардонно откинулось, демонстрируя, как именно спит сестренка, – в белье, а прямо в спортивном костюме. А ты одетым на минутку прилечь боишься.

– Потому что забочусь. Не мне же потом стирать. – Я покосился на кухню, где гремело и звякало, а на плите что-то шкворчало.

– А ей в радость, как она сказала.

– После переезда, когда в семье не было денег, родители умудрялись кормить нас мясом и фруктами, а сами сидели на хлебе и пустых макаронах. И тоже говорили, что им в радость.

– Не путай, родители обязаны заботиться о детях, а бесплатно делать что-то для постороннего может только любящий.

Ну и каша в голове у сестренки.

– Родители не обязаны, – возразил я. – Заботиться или нет – это выбор, который каждый делает сам.

– Тогда нам повезло с родителями.

– А вот им с детьми, по-моему, не повезло.

Завтрак прошел в восторгах, Машка никогда не ела за один раз столько свежеприготовленных вкусностей. Затем сестренка собралась в город. Я тоже стал одеваться.

– Я могу сама.

– Не сомневаюсь. Но я покажу, где что, и вместе купим по списку все, что наказала мама.

Едва дом оказался позади, я не удержался:

– Ты сказала: «Она так тебя любит, всю ночь только о тебе говорила». Можно поконкретнее?

– Что мне за это будет?

– Ничего, и в этом вся прелесть. Потому что если разозлишь…

– Тогда ничего не узнаешь.

– По-моему, ты меня на что-то разводишь.

Машенька подмигнула:

– А если и так? Дай слово, что когда придет время, выполнишь одну просьбу, и все секреты – в твоем распоряжении.

– Не могу. Я за свои слова отвечаю, потому ничего необдуманного никогда не обещаю.

– Тогда забудем. Тебе нравится Захар?

Я поддался смене темы, зная, что к нужной еще вернусь.

– Какая разница? Главное, чтоб он тебе нравился, если спрашиваешь о моем отношении к этому персонажу. Что хорошо для тебя, хорошо и для меня. Надеюсь, что это взаимно.

Одно выражение Машку покоробило:

– «Этот персонаж» ради меня со второго этажа прыгал и на вышку сотовой связи влез!

– Не лучшая рекомендация.

– Он сделает для меня все, что попрошу!

– Из той же серии маразмов. Неужели у парня нет нормальных качеств?

– А то, что, несмотря на разницу в возрасте, он меня слушается как маленький, а поцеловал только с разрешения?

Машка открыла тайну и теперь затаила дыхание.

– Для мужского характера это, скорее, минусы, зато я теперь буду спокоен за тебя, когда вы вдвоем. У тебя мозги работают, он послушный, значит, глупостей не натворите.

– Санька, обожаю тебя. Умеешь зрить в корень. – В щеку прилетел сестринский поцелуй.

– Стоп, этот поток лести неспроста. А ну, признавайся, что задумала?

– Ничего. – Машкины глаза сияли невинностью. – Просто не забудь сделанный вывод, он еще пригодится. Кстати, ты спрашивал, что говорила твоя девушка. Она от тебя без ума. Я никогда не слышала, чтоб моего непутевого братца так расхваливали. Оказывается, ты добрый, надежный и настоящий. Только не до конца в себе разобрался. Это ее слова.

– А что любит меня – она сама сказала?

– Дурак. Это же любому видно.

Не видно, хотелось брякнуть в ответ. Однако, молчание – золото, и я тупо обогащался, хотя все внутри требовало деталей и пояснений. Когда мы купались в золоте как Скрудж Макдак в своем хранилище, сестренка не вытерпела, полился привычный треск без умолку:

– Шикарно устроился, а нас кормил страшилками, что живешь с пятью парнями в одной комнате. И до последнего убеждал, что не к девушке едешь. Надо было поспорить на что-то, я ведь знала, по глазам видела. Учту на будущее: если однажды буду жить вместе с пятью парнями, скажу, что делю комнату с девушкой, и будем в расчете.

Ладонь с размаху влепила сестренке смачного леща. Не знаю, что подумали прохожие при виде здорового парня, у всех на глазах лупцующего смазливую нимфетку, но никто не вмешался, поскольку «пострадавшая» лишь рассмеялась.

Через пару минут сестренка умудрилась вывести из себя еще раз, разговор снова шел о Хаде.

– Надя странная, конечно, но это потому, что не русская. У них же многое по-другому. – Светлая головка склонилась ко мне, голос перешел в шепот. – Скажи, а в постели она от наших как-нибудь отличается?

Новый шлепок выгнул ее, словно парус в бурю, но снова лишь развеселил. На недовольный взгляд чернобрового парня, который пошел навстречу с явным намерением вступиться за девушку, Маша громко бросила, обняв меня за талию:

– Это мой брат!

Парень поднял открытые ладони:

– Прости, друг, все норм.

– Он принял меня за твою девушку, – хихикнула Машенька, когда мы разошлись.

– Скорее за дочку. Если на твоих глазах избивают ребенка, нельзя пройти мимо, детей надо защищать.

– Я не ребенок. И он явно понял, что ты не папаша. Интересно получилось: черный парень кинулся защищать белую девушку от белого парня, который живет с черной девушкой. Прикольно.

– Хадя… тьфу, Надя не черная, она обычная брюнетка.

– Почему ты назвал Надю Хадя?

– Девушка моя, как хочу, так называю. Тебя тоже могу чем-нибудь этаким наградить, век не отмоешься.

– Кто бы говорил, господин Кваздапил.

Я только усмехнулся, а настроившаяся позлить спутница продолжила:

– Говоришь, обычная брюнетка, как многие у нас? Неправда, она другая, этого не скроешь. У нас таких называют черными. Это не хорошо и не плохо, просто так установилось, такая традиция.

– Плохая традиция. А плохие традиции нужно менять.

– Ты же не можешь всех разом заставить называть кого-то по-другому?

– Всех разом не могу, поэтому начну по одному, точнее, по одной. В общем, если еще раз назовешь так Х… Надю, то снова получишь, только уже по-настоящему, через коленку, с задранной юбкой и спущенными трусами!

Прозвучало страшно, но кого в нашей семье пугали словесные угрозы?

– Твоя невеста черная!

Со всех ног Машка ринулась вперед, лавируя между встречными. Я, злой и взбудораженный, несся следом. Если даже сестра тыкает этим фактом, что будет после? И второе: если для моих родственников, что примут любой выбор любого члена семьи, изредка позволяя лишь юморные уколы подобно Машкиному, Хадя, которая сразу понравилась маме и сестре, все равно видится инопланетянкой, то как сладить с Хадиными, у которых в этом плане просто крыша едет?

Не о том думаю. Какое мне дело до родственников девушки, которая только играет роль моей? Совсем заигрался.

Пойманная сестренка отбивалась почти по-настоящему, поскольку угроза, которую предстояло исполнить, выглядела так же. Сжав в тиски, я втащил ее во дворик какого-то павильона. Людей здесь не было, только горы пустых ящиков, штабеля поддонов и мусорные баки. Идеальное место.

Игры закончились. Я был зол и хотел отомстить. Точнее, вразумить. Ничто, кроме силы, не может так быстро и качественно передать оппоненту нужную точку зрения. На обхваченной вокруг пояса Машке взлетела юбка, и ладонь впечаталась в белые трусики, под которыми будто бы завибрировало в резонанс.

Из окон нависшей многоэтажки на нас кто-то косился, это было далеко, и я не обращал внимания. Главное – научить сестренку хорошим манерам. Но именно из-за посторонних я не смог выполнить обещанного в полном объеме. К тому же девочка созрела, это уже не мелкопакостливая ябеда, а почти женщина. Казалось бы, давно ли с горшка встала?

– Во-первых, моя невеста не черная. – Тугой барабан отозвался еще одним сотрясением. – Тьфу, не невеста. Это как раз во-вторых: она не невеста.

– А вот и нет! – Машка вырывалась, перекручивалась и одновременно сыпала словами. – Во-первых, невеста, во-вторых, черная! Тили-тили-тесто, жених и невеста… Один белый, другой черный… Черный, черный, чернозадый, убил дедушку рассадой…

Не над всем можно смеяться. Приличия полетели к черту, одна рука приспустила завесу ткани, вторая приложилась по живому от всей оплеванной души.

– Ойёй!

– Как урок? Доходчиво объясняю?

– Лучше всех. Я уже все поняла. Кроме одного. Санька, а у нее задница черная? Ой, да больно же!

С извивающейся змеей сладить проще, но я пока справлялся.

– Как у тебя, даже белее. – Рука ритмично продолжала начатое. – Приятно, если буду называть тебя белозадой?

– Пожалуйста. Это факт, это не обидно. «Свет мой зеркальце, скажи, да всю правду доложи: я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?..»

– Сейчас станешь самой румяной, спору нет. Отныне ты не Машка, а Белопопик, так буду при всех называть, чтоб запомнили и поддержали.

– Только попробуй!

– Обидно? А другим, думаешь, не обидно, когда их по-всякому называют?

– Все-все, поняла. Воспитательный эффект достигнут.

Я снизил прилагаемые усилия.

– Ты что, мазохистка? Нравится, когда бьют?

– Нравится злить. Видел бы свое лицо!

– Тогда получай еще, за неправильное воспитание.

В момент удара над головой раздалось:

– Не двигаться, полиция!

Два свалившихся из ниоткуда стража порядка взяли меня на мушку. А говорят, что они долго едут по вызову. Наверное, рядом были. Один с заломом руки уронил меня лицом в ящики, второй хотел что-то спросить у девушки, но она налетела с кулаками на благоухавшего довольством спасителя:

– Отпустите! Это мой брат!

Второму пришлось так же стреноживать и класть на ящики сестренку:

– Черт возьми, что здесь происходит?

Я вывернул лицо:

– Воспитываю молодое поколение, товарищ… как вас по званию?

– Сержант.

– Товарищ сержант.

– Брат, говоришь? – Сестренку отпустили, а заламывание меня немного ослабилось.

– Старший, – буркнула Машка, заметившая, в каком виде находится, и начавшая срочно оправляться.

– Это важное дополнение. – Некоторое время не сводившие с нее глаз полицейские задорно переглянулись.

Оба – примерно мои ровесники, молодые парни, для которых Машенька с ее созревшей фигуркой и смазливым личиком – кандидатка в подружки. Поскольку я брат, то почему не познакомиться с шалуньей-сестрицей поближе? Напряжение разрядилось, меня полностью отпустили.

Второй вспомнил про обязанности:

– Ваши документы.

Мы предъявили. Прочитавший их указал другому на Машеньку:

– Малолетка.

– Сам такой, – надулась сестренка.

– Расскажите ваше видение ситуации, Мария Егоровна.

– Брату правда глаза колет, и он руки распускает.

– Часто?

Даже Маша поняла всю серьезность следующего заявления.

– Первый раз, – сказала она, с вызовом поглядев на меня: «Видишь, спасаю, из петли вытаскиваю! А ты, мерин недоделанный, меня по мягкому месту…»

– За дело, – вставил я.

Сержант жестом попросил не встревать:

– Вашу версию выслушаем позже.

– А я уже все рассказала, – резюмировала Машенька.

Сержант обернулся ко мне:

– Что же Мария Егоровна такого натворила, что заслужила рукоприкладства с нанесением легких телесных повреждений, что было совершено сознательно и в присутствии многочисленных свидетелей, а, Алексантий Егорович?

– Каких таких повреждений? – Машенька хлопнула ресницами.

– Мы видели. – Полицейские едва подавили улыбки. – Можно сейчас же пройти медицинское освидетельствование, чтоб задокументировать следы побоев. В любом случае мы видели и подтвердим.

У Машки вспыхнули щеки.

– А статьи за подглядывание в уголовном кодексе, случайно, не имеется? У меня появилось, что заявить.

Полицейские поняли, что разговор пошел не туда.

– Претензии к брату имеются, гражданочка? Может, вас проводить, чтоб брат больше не обижал?

– Попробуете проводить, и брат вас самих обидит. Всю жизнь обиженными ходить будете.

– Рот-тердам столица Дании, – ругнулся напарник сержанта, ступня принялась тереться о траву. – Вляпался же. Не каждая свинья такую грязь найдет.

– Столица Дании – Копенгаген. – Машенька победно улыбнулась. – И не льстите себе. Каждая.

Когда дошло, один полицейский прыснул в кулак, второй едва не поперхнулся.

– Бойкая девица. – Сержант уважительно качнул головой. – Если побудительные мотивы Алексантия Егоровича похожи на те, что возникли у меня, то отныне понимаю и сочувствую. Вердикт присяжных был бы – «Оправдан полностью».

Как бы ее ни склоняли, Машка купалась в обрушившемся мужском внимании. Ползающие по телу едва не раздевающие взгляды нравились, она еще не привыкла к такому и млела, и прояви стражи порядка больше напора, не факт, что не завяжется знакомство. В обе стороны поплыли флюиды соблазна, атмосфера стала почти романтической.

Очень своевременно (с моей точки зрения) у сестры зазвонил телефон. Она резко развернулась с трубкой у уха, юбка заложила вираж, и часть того, что всех румяней и белее, вновь ударило по глазам. Паршивка знала, что делает, и то ли насмехалась, то ли подстрекала.

– Да. – Разговаривая, Маша принялась ходить вдоль площадки. – Почти. Когда? Хорошо. И я. Обязательно.

Останки асфальта вбивались в пыль острыми каблучками, глазки стреляли по сторонам и, намного чаще, под ноги, где легко можно было утонуть в чем-то не самом благоухающем. Ветерок развевал и трепал юбочку, взоры полицейских, которые, не отрываясь, следили за ней, молили о резком порыве. Я прокашлялся.

– Товарищ сержант, а меня выслушаете?

– Естественно, мы же задали вопрос.

– Однако забыли получить ответ. Как вас по фамилии?

Сержант мгновенно подобрался, взгляд уперся мне в переносицу.

– Сержант Старомоев, а что?

(продолжение следует)

(Продолжение):

– Прошу!

Кухонная дверь распахнулась. У Хади отвалилась челюсть: после сдвигания мебели около двери получилась площадка, где теперь располагался детский надувной бассейн. Так называется – детский, а на деле вполне взрослый, метра два в диаметре, в локоть высотой. Одновременно были приобретены дешевый ножной насос и кусок шланга от ванны до комнаты, использованные по прямому назначению. Над наполненным бассейном склонилась пластиковая пальма, а пространство вокруг бассейна от двери до поднятой набок кровати покрывал песок, насыпанный поверх полиэтилена – во избежание порчи хозяйских ковров и полов. Песок я натаскал в пакетах с ближайшей стройки. Над пальмой ослепительно светила лампа с зеркальным отражателем, а стены и мебель, включая задранную на попа кровать, занавешивали волны из простыней.

Я в одних плавках лежал на песочке около воды.

– Приглашаю на юг. Это горы. – Поднявшаяся рука указала на инсталляцию из простыней. – Далее – море, маленькое, зато теплое. Вокруг – пляж.

– Да, все, как просила: солнце, горы и море. – Девичье лицо не знало, улыбаться или плакать.

Внимание привлек сверток у порога, об который девушка чуть не споткнулась.

– Это тебе, – сказал я, – надень, пожалуйста. Если что, прошу извинить: размер выбирал на глаз, в фасонах и расцветках не разбираюсь, попросил самый закрытый.

Внутри оказался плотный синий купальник. Тонкие пальцы подняли его как ядовитую змею за хвост:

– Кваздик, я не могу…

– Можешь! – жестко перебил я. – Сегодня это место назначается пляжем, а на пляже нужно выглядеть соответственно. Иди, переодевайся.

Приказной тон сработал. Дверь в кухню закрылась, там зашуршало. Хорошо, что Гарун воспитал послушную сестренку. Была бы стервой, как наши, назло бы все поперек сделала. А я молодец – заранее удостоверился, что показаться в купальнике там, где купаются, для «современного человека, который не всю жизнь запертым в комнате провел» – не из области фантастики.

Через минуту глаза восхитились видом, который не мечтали увидеть. Покрывшиеся гусиной кожей ножки смущенно жались и переступали, руки обхватили фигуру, на губах застыла вымученная улыбка.

– Чувствую себя отвратительно.

– Это от неправильного настроя. Закрой глаза. Закрой, говорю. Слышишь, как волны бьются о берег? – Моя кисть забралась в бассейн, там взбурлило. – Теперь ложись на песок, и пусть из головы вылетит все ненужное. А ненужное сейчас все.

– Я так не могу.

– Можешь. – Мой голос отвердел.

Хадя долго сомневалась, наконец, сверху раздалось:

– Отвернись.

– Но мы на пляже.

– Ты меня смущаешь. Хочешь, чтоб ушла?

Хадя знала, на что давить. Пришлось отвернуться. Лицо спряталось в скрещенных руках, в заменителя зрительных и тактильных чувств сразу же обратилась кожа. Воображение живо нарисовало картинку, когда рядом счастливо пропели раздавленные песчинки, за право поменяться местами с которыми я мог отдать все. Идея с квартирным морем пришла не просто так, она упала на подготовленную почву. Хадя влекла меня как никто ранее. Она казалась ангелом, облеченным в плоть. Такого не бывает, но вот – оно было. Здесь и сейчас, только руку протяни. Я понимал всю бессмысленность душевно-телесного влечения, собственно, как и девушка, отчего, видимо, она и не прекращала мои поползновения так резко, как могла бы. Если оказались в одной лодке, где скучно и тоскливо, то почему не разбавить совместное житье-бытье небольшой встряской организмов? Ведь ничего серьезного, обычный пляж, каждый из нас сто раз бывал на подобных. Но каждый впервые оказался на пляже для двоих. И каждый понимал, что это неспроста. Но то, что для меня являлось развлечением, для Хади оказывалось очередным подвигом, ей приходилось бороться с собой за каждый шаг, за каждое движение. Она одновременно искала оправдания и причины, по которым по которым все нужно немедленно прекратить.

– Песок холодный. На настоящем пляже он горячий.

– Легко поправимо. – Я вскочил, перенаправленный софит уперся прямо в окаменевшую от внимания спину девушки. – Сейчас солнце нагреет…

– Кваздик!

Хадю тоже подкинуло будто пружиной. Все потому, что сзади у нее не только спина, а я навис и могу разглядывать, хотя не факт, что делаю это – поднять глаза и проверить у девушки не хватило смелости.

Само собой я не разглядывал (хотя бросить взор, чтоб восхититься и умилиться, не преминул), а действовал. В такие моменты промедление смерти подобно, любая лишняя мысль выступает в роли паровоза, вытягивающего сотню вагонов, которых потом уже не сдвинуть.

– После воды будет совсем хорошо. – Моя ладонь перехватила Хадину. – Пойдем купаться.

Через силу потащенная за руку девушка переступила за мной край бассейна. Голова протестующе замоталась из стороны в сторону:

– Мы вдвоем не поместимся.

При желании сюда набились бы десятеро, но настаивать значило давить на девушку, а это грозило выйти боком. Мы не на настоящем пляже, отсюда сбежать – два шага до кухни. А обида может оказаться долгой и даже непоправимой.

– Если тебе будет проще, могу уйти. Эти море и пляж исключительно для тебя.

– Не надо. – Ладонь в кулаке сжалась ответно, словно не хотела отпускать. – Пляж без людей – это сон. Ты наполняешь его жизнью.

Сказать, что это меня порадовало – ничего не сказать.

– Тогда нет проблем, будем по очереди.

Меня одарили улыбкой, благодарившей за понимание. Хадя как ребенок булькнула в воду, а я вновь расположился рядом на песке.

– Спасибо, Кваздик. – Наигравшаяся с водой девушка вытянулась, на надувной бортик неподалеку от меня откинулся мокрый затылок. – Это здорово. Но не нужно было. Представляю, сколько денег и трудов…

– Коса.

– Что?! – Хадю будто ужалили, она подскочила.

– Намокла. Ты всегда ее берегла.

– Пусть. – Темная головка вновь расположилась на бортике.

Если даже коса – «пусть», то все не так плохо. Набравшись храбрости, я подполз, перевернувшиеся тело опустило затылок рядом в нескольких сантиметрах – валетиком, взгляд направлен в другую сторону. Получилось очень интимно, и придраться не к чему: не касаюсь, не вижу. Бурно взвесив все «за» и «против», о чем свидетельствовали волны, пошедшие от дыхания, на мой поступок Хадя отреагировала молчанием.

Как же приятно находиться рядом. Даже так, соприкасаясь только душами.

– Снова чувствую себя маленьким, которого родители привели на море, – сказал я для завязывания беседы. Девушка вряд ли заговорит первой. Если вдруг заговорит – это сигнал, что все идет прахом, ситуация катится под откос. Поэтому разговор должен начать мужчина. – Навстречу несутся волны от далекого шторма, слева уходит вдаль волнолом, за которым прячутся корабли в порту, справа – огромные валуны для рыбаков и тех, кто не любит песок. И весь пляж посередине – в полном моем распоряжении. Как же мало нужно было ребенку для счастья.

В ответ, который оказался ответом на что-то свое, девушка задумчиво вымолвила:

– Знаешь… Вот так лежу, и мне хорошо. Это плохо?

– Сама себе противоречишь.

– Знаю. Всю жизнь так. Мне хорошо и в то же время неуютно от твоего присутствия. Того, что происходит, быть категорически не должно.

Вот паровозик и тронулся. Я попытался закрыть шлагбаум:

– Ты же ходила на пляж…

– Я не об этом. И об этом тоже. Там я была с Гаруном. Без брата рядом с чужим мужчиной – словно голая.

«Чужой» резануло жестоко. Чужой не стал бы спасать, снимать квартиру и зарабатывать на жизнь, но разве об этом скажешь, получится гадко, словно качаю права.

Хорошо, что смолчал, потому что Хадя еще не закончила, она просто собиралась с мыслями.

– Когда случилось страшное, я была в шоке, всех боялась, а рядом оказался ты – такой знакомый, хороший, заботливый. Я пошла на поводу у сердца и совершила ошибку. Да, Кваздик, извини, но все, что происходит – между нами и вообще – огромная ошибка. Нужно было обращаться в диаспору. Как теперь объяснить им, где, кто и как заботился обо мне?

– Не о том думаешь.

По мрачному тону Хадя поняла, что обидела, но гнула ту же линию.

– Если б не ты, я давно обратилась бы к своим. Теперь не знаю, как выкручиваться, придется врать, а я не умею врать.

– Давай решать вопросы по мере возникновения. Сейчас твоя задача – не сесть в тюрьму за другого и не попасться под горячую руку ретивым мстителям. Просвети, разве женщин вмешивают в кровную месть?

– Эти правила действовали, пока на защиту брата не бросилась Мадина. Дальше все пошло наперекосяк. Теперь должны разобраться старейшины родов и найти способ помирить.

– Вот и пришли к знаменателю: твое дело – ждать вдали от всех, пока другие выяснят правду и утрясут все вопросы. Потом скажешь, что друг брата помог снять квартиру, а взамен пользования машиной снабжал едой.

– Соседи и хозяйка знают только тебя…

– Соседи и хозяйка обязаны знать только меня, чтоб ты могла втайне дождаться разрешения ситуации. Это легенда, которая сыграет тебе на руку. А если возникнут неудобные вопросы, пусть спросят моих сокомнатников, где ночевал их приятель все это время.

Не знаю, удовлетворило ли Хадю объяснение. Она поднялась, след с обтекающего тела обозначил путь на сушу, рядом скрипнул песок.

– Иди, купайся.

– Сейчас. Хочу немного полежать с тобой.

Девушка улыбнулась:

– Если б кто-то услышал тебя…

В небеса мгновенно вознеслась моя мольба: да, если б Кто-то услышал! Увы.

– Кваздик, иди, пожалуйста, ты меня смущаешь.

Вставая, я не смог удержать вздоха. С высоты роста взгляд обежал растянувшуюся девушку, чьи руки как в далеком детстве загребали и накидывали на себя песок.

– Вспоминаешь ощущения?

– Обычно мы закапывались, чтоб оставалась только голова. – Мой взгляд нервировал, и Хадя ускорила работу. – Точнее, Гарун нас закапывал, а затем прыгал на дальность, стараясь не задеть. Не всегда получалось.

– Тогда не шевелись, руки по швам.

Организм включил режимы бульдозера и экскаватора. В течение минуты моими усилиями почти весь песок «пляжа» собрался в симпатичную горку. Горка дышала, равномерно вздымаясь и опадая, на успокоенном лице Хади глаза впервые закрылись не от стыдливости. Теперь меня не прогоняли, и некоторое время мы лежали рядом в безмолвии и тихом счастье сосуществования обычно не пересекающихся параллельных миров.

Пришло время для следующего шага. Из-под одной простынной горы появился заготовленный сюрприз – бутылка вина. Я торжественно поднял ее:

– Это тоже для нужного настроя. Пляжный отдых подразумевает именно отдых.

Хадя категорически замотала головой:

– Я не пью.

– Я тоже, но это просто вино, твои родичи в селении делают похожее. Гарун угощал.

– Я не против, что другие пьют, но я не пью. Себе можешь налить.

– Один не пью. – Бутылка вернулась в укрытие. – Тогда… потанцуем?

Теперь в моих руках материализовался телефон. Хадя съежилась так, что песок частично осыпался:

– Не вздумай фотографировать! И я же говорила, что не танцую.

– Неправда. Ты говорила, что не танцуешь такие танцы, какие были на вечеринке – дергодрыганье или с объятиями. Поэтому…

Из телефона зазвучала музыка гор. Поверх заводного ритма, задаваемого барабаном, плакала кавказская дудка, два казавшихся несовместимыми полюса – жестко-рваный и мелодичный – наполнял чувствами аккордеон, и для Хади это оказалось лучшим приветом из дома, чем все потуги на изображение моря и солнца. Во мне проснулась надежда:

– Такие танцуешь?

Вместо ответа девушка вознеслась из рассыпавшейся горы, подбородок гордо взвился, спинка превратилась в нечто настолько грациозное, что не поддалось сравнению.

– Но ты тоже, – донеслось с невообразимой высоты, где словно воспарили облака.

– Я не умею.

– Не надо уметь. Танцуй душой.

Лезгинка – танец, где объясняются во взаимных чувствах мужчина-орел и женщина-лебедь. Да, не умею, никогда этому не учился, но видел, как танцуют другие. И я присоединился. Руки-крылья раскинулись, ноги начали творить что-то непонятное и невероятное. Неважно, что неправильно, разве есть правила, когда танцует душа?

Хадя плыла над полом. По-другому это назвать невозможно. Движения были не заученно-механическими, а переполненными доселе неприложимым к этой девушке упоением, покоряли неистощимой жаждой жизни и источаемым обаянием, изливающемся в каждом колыхании, каждом взгляде, каждом повороте головы. Руки изысканно-мягко колдовали и плели волноподобные кружева, с купальника сыпался прилипший песок, она ничего не замечала. Мы двигались не синхронно, я кружил, как хищник вокруг добычи, и напрыгивал, а она нежно обтекала и отклонялась. Страсть танца нарастала.

Когда я вошел в некий транс, сблизивший души и настроивший на одну волну, Хадя вдруг почувствовать себя тревожно.

– Не смотри так.

– Не могу по-другому.

– И говорить так тоже не надо. Мы друзья, почти брат и сестра. Если ты нарушишь это правило, нам придется расстаться. Немедленно. Ты этого хочешь?

– Не хочу. А ты?

После паузы тихо раздалось:

– Нет.

– Но если мы оба хотим одного и того же…

– Хватит, я же просила!

Она отшатнулась, скользнувшая по мокрому полиэтилену ступня поехала вбок, и девушка всем телом рухнула на резиновое ребро бассейна. В попытке подхватить я полетел на нее сверху. Наш совместный шлепок об воду оказался ерундой, главное – ноги промяли надувной бортик, он лопнул, и мощный поток хлынул наружу. Оставшиеся на мелководье, мы кратко переглянулись, ужас непоправимости случившегося подкинул обоих, мы ринулись за инструментом: Хадя за тряпками и тазами в ванную, я на кухню за мусорным совком.

Пока девушка с грохотом освобождала емкости, я плескал воду на расползавшуюся песчаную горку, сухой верх легко впитывал, но одновременно размывался низ. Тут подоспели ведра и тазики. Работа в четыре руки начала приносить результат, потоп постепенно превращался в отдельные лужи.

– На море же бывает шторм? – вымолвил я в качестве оправдания.

– На море бывает все, – согласилась Хадя, стоя рядом на карачках и будто забыв, что надо смущаться, новые ощущения забивали остальное, как в момент после убийства Гаруна.

Плохое сравнение. Но близкое. Тогда тоже на первое место вышло выживание.

Пока руки работали, я бурчал:

– Сэкономил, называется. Вот так покупать самое дешевое. Нельзя было написать на инструкции: «Бассейн одноразовый, срок годности один час».

– Ты же хотел как лучше, – вступилась за меня Хадя. –А дорогая вещь тоже порвалась бы, если б такая я на нее с ногами…

С нас сыпалось и текло, мощная энергетика аврала не позволяла отвлечься на вид соседа, на коленях ползающего с тряпкой и носящегося с тазами по маршруту место происшествия-ванная-обратно. Это я снова озвучил мировосприятие попавшей в переплет молодой горянки. Мой же взгляд успевал и скоситься в нужный момент, и подглядеть, и полюбоваться. Несмотря ни на что, душа радовалась: если б такое не произошло, его стоило придумать! Ура форс-мажору!

Сидя на полу, Хадя выпрямила спину:

– Куда песок?

– Остатки сухого в пакеты, а мокрую грязь – в ванну, больше некуда. Потом в ведрах перетаскаю.

Уборка продолжилась.

Пятачок пола, где производились основные работы, не позволял развернуться, мы периодически пихались разными частями, это веселило и еще больше воодушевляло. Удивительно, но Хадя тоже выглядела счастливой. Забыв, что недавно стеснялась меня, она носилась как заведенная, нагибалась и ползала, принимала позы, о которых страшно подумать в обычных обстоятельствах, толкалась и бегала в одном мокром купальнике… Правильно говорят: беда сближает больше, чем радость. А совместное решение проблем, добавлю, вообще спаивает.

Ночка вышла веселой. До самого утра мы убирались, таскали грязь, совком для мусора набирали ведра, воду промакивали тряпками и выжимали. Затем я отворил окна, чтоб проветрить от сырости, и в этот момент в дверь позвонили. В замке одновременно провернулся ключ.

Мы с Хадей безумными глазами уставились на вошедшую хозяйку квартиры.

– Алексантий, вы в курсе, что затопили соседей снизу? – Высокая женщина со скрипучим голосом перевела взор на Хадю. – Это кто?

– Х… Надя. Она э-э… моя девушка.

Домработницу в таком виде представить трудно. Когда все кончится, Хадя, думаю, простит маленькую ложь. К тому же я не возражал бы, если б ложь вдруг превратилась в правду. Пусть Хадя другая, но для меня оказалась своей, против такой кандидатуры душа не протестовала. Эх, если б она не была сестрой друга…

Хозяйка протянула руку:

– Можно еще раз паспорт посмотреть?

– Пожалуйста. В графе «семейное положение» ничего не изменилось, Надя просто моя девушка.

– Квартира сдавалась одному. Понимаю, что к молодому парню периодически кто-то будет ходить, но не доводить же до такого! – Руки в золотых браслетиках обвели царящий беспредел.

Я страшно переживал из-за Хади. Ее выставили в худшем свете, насколько только возможно. Обозванная чуть ли не гулящей девкой, она замкнулась, съежилась, и я бросился защищать:

– Мы собираемся пожениться, поэтому Надя будет жить со мной, а если вы против, то я съеду.

– Когда женщина начинает жить с мужчиной, это сразу видно по жилью, оно заваливается женскими вещами. Подозреваю, что ты просто хочешь сказать что-то приятное для девушки, но вы, милочка, не обольщайтесь. – Хозяйка перевела суровый взор на Хадю. – Если мужчина не разрешает оставлять в квартире ваши вещи, вашим отношениям ничего не светит.

Хадя безмолвно глядела в пол. Это напрягло хозяйку, вместо того, чтоб порадовать, какая скромная сожительница у жильца.

– Почему она молчит? Вообще, по-русски понимает? Или нелегалка? Можно посмотреть ее документы?

– Понимаю, – подала голос Хадя. – Простите. Так получилось. Я не нелегалка.

На большее духу или смекалки не хватило, пришлось спасать.

– Документы со всеми вещами скоро приедут, а пока мы хотели чуть-чуть развлечься. – Я указал на валявшуюся на полу порванную конструкцию. – Видите, что произошло, бассейн оказался бракованным, мы не виноваты.

– Производителю бассейна претензии выставить трудно, он далеко, к тому же квартира – не место для бассейна. Паспорт оставляю в залог, что не сбежишь, чтоб потом тебя через суд не искать. Теперь поговорим о деньгах. В жизни бывает все, поэтому выселять пока не буду. До сих пор на тебя не жаловались, не как с другими. А урок на будущее ты получил. – На Хадю, которая нежданно стала Надей, хозяйка теперь демонстративно не обращала внимания. Девушка являлась приложением к арендатору, разговаривать требовалось именно с ним. – Какую сумму можешь отдать прямо сейчас?

Я достал деньги, оставленные на ремонт. Женщина пересчитала:

–Этого может оказаться мало.

– У меня больше нет. Сколько понадобится, попрошу у родителей, они вышлют.

– Деньги нужны не завтра, а в эту минуту. Звони сейчас, при мне. Нужна гарантия, что необходимая сумма будет.

Пальцы нервно набрали номер.

– Пап, привет. – Я опустил лицо. – Тут такое дело…

Хозяйка вырвала трубку:

– Здравствуйте. Ваш сын со своей девушкой снимают у меня квартиру. Квартире и нескольким соседним нанесен ущерб.

«Со своей девушкой», сказанное родителям, просто убило, я боялся оглянуться на Хадю. А сказанное последним возмутило:

– Каким соседним?! Только одной!

Хозяйка отмахнулась:

– То, что другие соседи еще не звонили, ничего не значит, могут позвонить позже. Нужно перестраховаться. – Она продолжила в трубку. – Даю сутки, чтобы перечислить или привезти возмещение и дополнительный залог, который отныне останется у меня для неповторения подобного. Оформим договором, что залог подлежит возврату когда Алексантий решит съехать. Если больше в квартире и в соседних ничего не испортит, он получит деньги назад.

Некоторое время женщина слушала, затем согласилась с чем-то, телефон вернулся ко мне:

– С тобой хотят поговорить.

Через грохот включенного телевизора (видимо, папа не хотел заранее волновать маму) донеслось:

– Саня, я все понял.

Папин голос был само спокойствие. Не представляю, как должна побить жизнь, чтоб сколько одновременно свалившихся новостей о наследничке не вывели из себя. Хорошо, что я позвонил папе, с мамой все вышло бы по-другому.

– Завтра деньги будут, я уже сказал мадаме-домоправительнице. – Папа помолчал. – В остальном все нормально?

– Да, пап.

– Тогда решай там все, потом отзвонись. Держись.

– Спасибо.

Уходя, хозяйка объявила:

– Срок – до вечера, иначе придется вмешивать полицию и подключать другие возможности.

– Верните хотя бы паспорт, – попросил я. – Без него денег не получу.

– Отдав паспорт, могу вовсе не дождаться денег.

Входная дверь захлопнулась, мы остались одни. Остатки разгрома лезли в глаза, но еще больше нервировал внешний вид. Чумазые, как не будем говорить кто из-за присутствия горянки, в одних плавках и купальнике, мы нервно переглянулись. Неловкость положения ужасала: оба грязные по уши, а ванна с горкой засыпана песком. Даже душ не принять.

– Если потерпишь с купанием, я быстренько помоюсь над раковиной, чтоб при выходе на улицу похожие не пугались, и все вынесу.

Хадя кивнула:

– Хорошо, я пока продолжу воевать с комнатой.

За время мытья голову посетили умные мысли. Отворив дверь, я поделился:

– Выносить сразу весь песок – это привлечь лишнее внимание. – Моя рука автоматически потянулась отряхнуть от песка девичье бедро, но вовремя отдернулась. – Найдутся бдительные бабульки, начнутся пересуды, кто-то может вызвать полицию – глянут в глазок, как из соседской квартиры все время что-то тащат и тащат, и взбредет в голову, что воры. А нам потом объясняться.

– Я тоже об этом думала. – Хадя устало выпрямилась.

Перепачканная от ступней по макушку, мокрая и измотанная, девушка сияла небесной красотой. Не понимаю, как можно оставаться прекрасной в таких обстоятельствах, но у Хади получалось. В глазах будто горел Вечный Огонь. Простое и доброе лицо светилось. В кои-то веки открытые мне руки и ноги исторгали такой поток женственности, что мысли сносило, как вихрем панамку, а вид чувственных бедер – округлых, гладких, невероятных, никак не предназначенных для вида чужого мужчины, оказавшегося наедине – просто убивал. Хадя восторгала и влекла, хотелось писать с нее картины, посвящать стихи и бросать к ногам завоеванные города. А может, еще напишу, посвящу и брошу. Говорить на эту тему мне запрещалось, смотреть на девушку не рекомендовалось, но не думать о ней я не мог. Если быть честным, то ни о чем не мог думать, что не касалось моей домохозяюшки. Особенно, когда она рядом – вот такая, с губами и ногами, с грудью и бедрами. Когда глаза – в глаза, душа – в душу, а сердца – в унисон.

– Собирай все пакеты, которые найдутся в квартире, – сказал я.

Взгляд с трудом уполз в сторону. Девушка с облегчением-огорчением выдохнула. Как любую женщину, ее радовало мужское внимание, но ситуация пугала. Если не хочу проблем, а я их не хочу, то нужно поддерживать сложившееся равновесие. Точнее сказать, балансирование на лезвие кинжала.

Во время моих нескольких рейсов с ведрами к мусорным бакам прихожую заняли наполненные грязью пакеты, и я потихоньку оттащил их на площадку у мусоропровода. Высыпать нельзя, засорится. Буду выносить позже, частями. Если соседи спросят, объяснение – ремонт.

Остатки бывшего пляжа заняли все освободившиеся емкости, ведра и тазы. Выгребая последнее, мы стукались локтями, сталкивались телами на узком пятачке ванной комнаты, а весь процесс уборки сопровождался стрельбой моих взглядов по движущейся мишени.

– Ванна готова, прошу. – Я посторонился и плавно вытек за дверь.

Теперь думать, мечтать и представлять буду из-за двери. Яркая и идеально-правильная красота Мадины младшей сестре в подметки не годилась, если судить по воздействию. Мягкость против агрессии, загадка против интриги, нежность и гипнотизирующая эротичность против дикой сексуальности… Хадю хотелось иметь женой, любовницей и другом, в то время как Мадину – просто. В итоге: со старшей сестрой я мог держать себя в руках, а с младшей терял голову. Недеяние побеждало с разгромным счетом.

Что только не лезет в голову, когда не спал ночь. О чем думаю?! Вон из головы, все-все, и эти тоже!

Проницательный взгляд Хади, что только что вышла из ванной, мгновенно отметил мои нетвердые движения, состояние нестояния и тяжелую голову. Глаза все труднее размыкались после моргания. Уходить не было ни желания, ни смысла, вполне можно было сесть завтракать, если бы силы оставались. Однако, сил не было, и я заявил:

– Пора идти отдохнуть, затем вернусь к нашим упакованным песочным замкам, отнесу их на свалку.

Неожиданно Хадя возразила:

– Тебе нельзя идти, спишь на ходу.

– Ты тоже спишь.

– Прими душ, я пока что-нибудь придумаю.

Она постелила мне на кухне на полу. Перина из вороха разномастных тряпок и покрывал (то есть, из всего, что нашлось в квартире) оказалась приемлемым заменителем раскладушки. При закрытой двери почти не сквозило, и едва голова коснулась подушки, я отключился.

Разбудил телефон. Звонили из дома. Переговорив, я вышел к Хаде, уже умывшейся и ожидавшей моего пробуждения, чтобы занять свое главное владение – кухню.

– Мама взяла отгул и везет деньги, выехала сразу, как папа рассказал о случившемся. Скоро будет здесь.

Оба понимали: конечно, взволнованная родительница едет материально спасать сынулю, но также хочет посмотреть, как он живет. И с кем.

– Мне нужно уйти, – сказала Хадя.

– Хозяйка уже заложила тебя маме как мою девушку, теперь нельзя. И некуда

– Но я не твоя девушка.

– Разве сложно сыграть роль?

Хадя смилостивилась.

– Невозможно отказать мужчине, когда он так смотрит. – Губы тронуло улыбкой. – Но без глупостей. Никаких сюси-пуси, обнимашек и поцелуйчиков. Одно неправильное слово или движение – и игра окончена.

– Принято.

– И еще одно. Боюсь, твоя мама меня узнает, а любой слух обо мне…

– Когда вы последний раз встречались, ты едва ходить научилась. Даже я не узнал, хотя проводил с вами почти все время.

– Она может догадаться, ты же друг Гаруна, а теперь знакомишь с девушкой, которая с Кавказа…

– У Гаруна полно земляков и друзей всех национальностей, ты можешь оказаться чьей угодно родственницей.

Хадя не сдавалась:

– Я похожа на мать, а они в свое время дружили.

– Не похожа. Ты ни на кого не похожа, ты одна такая. Не признавайся, если спросят, и все будет нормально.

Когда мама вошла в квартиру, Хадя, одетая в мои рубашку и брюки, вышла с кухни.

– Здравствуйте. – Она кивнула, старательно разглядывая пол.

– Зинаида Викторовна, – представилась мама.

Привезенные сумки (с продуктами для сынка, который, как думают все мамы, всегда голодает) опустились на коврик, взгляд обежал девушку.

– Очень приятно.

Я показал на Хадю:

– Это Надя.

Имя, случайно вырвавшееся по созвучию, так и присосалось. Если придется открыться, разница невелика. Представляются же иногда Магомеды Мишами, с Сиражутдины Сергеями?

– Извини за наш внешний вид, – продолжил я, – папа рассказал, что произошло?

Мама кивнула, взгляд не отрывался от смущенно замершей девушки.

– Что же прятал такую красавицу?

– Как видишь, все тайное становится явным. Раздевайся, проходи на кухню.

Хадя воспользовалась моментом, чтоб убежать накрывать на стол.

(продолжение следует)

Хадя сидела так же, не шелохнувшись, глаза глядели в несуществующую точку. Говорить она не могла, душа то ли спряталась, то ли металась в неведомых далях. Через пару кварталов мы притормозили у обочины.

– Теперь рассказывай. Все по порядку, иначе поедем в полицию.

Хадя мотнула головой:

– Нет. Не могу.

Кажется, у нее шок. Нужно растормошить, вывести из ступора. Пусть хотя бы расплачется, сразу полегчает. Я молча вышел и вновь зашел в заднюю дверь, седалище плюхнулось на сидение рядом с окаменевшей девушкой, руки обняли и прижали безвольное тело к груди:

– Хадя! Все хорошо, я рядом и никому не дам в обиду. Что случилось? Где Гарун?

И ее прорвало. Ощущение безопасности, пусть временной, пробило клапан: в моих объятиях девушку корежило, голова билась о плечо, но сквозь слезы и всхлипы пробивались слова, от которых хотелось рвать волосы.

– Это Гасан, брат Султана. Когда я вошла, он укладывал пистолет в ладонь Мадины. Гарун мертв, три пули в груди, Мадина тоже мертва, у нее проломлена голова. Гасан сначала чуть не выстрелил в меня, рука в последний момент остановилась. Он сказал: «Гарун пострадал за Шамиля, мы в расчете. Я бы просто ушел, Мадина должна была сказать, что не знает стрелявшего, все бы все поняли, и больше ничего не случилось бы. Мужчины обоих родов могли бы спать спокойно. Но она кинулась с ножом. Я отбросил, Мадина ударилась об угол стола. Это неправильно, женщин трогать нельзя, и я решил сделать так, будто Гарун ее избивал, а в ответ она его застрелила. И тут появляешься ты. Пришла бы позже, была бы просто свидетелем, а сейчас ты ненужный свидетель. Если все расскажешь, мне придется оправдываться, возможно, меня не поймут. Меня это не устраивает. Поэтому сейчас ты уедешь как можно дальше и никому ничего не расскажешь, потому что в смерти своих родственников с этой минуты будешь виновата ты. Отныне так: Гарун в гневе стал избивать Мадину, убил ее, и ты его застрелила».

– Но ведь…

– Не перебивай. – Хадя потрясла головой. – Еще не все. Он вложил пистолет мне в руки, чтоб остались отпечатки, и бросил его на пол, затем с моего телефона отправил сообщение главе диаспоры о том, что будто бы случилось, и забрал телефон, а меня привел сюда.

– Нужно рассказать все полиции. Сейчас не те времена, когда все решалось исключительно звонком или толщиной денежной пачки.

Хадя резко отстранилась от меня:

– Ничего не понимаешь? Моей правде никто не поверит.

– Я пойду свидетелем.

– Нет. Гасан предупредил: кто узнает правду – умрет. И он это сделает, я его знаю. Уверена, он уже жалеет, что меня отпустил. Скорее всего, тоже будет искать. Меня теперь все будут искать.

– Куда же тебя отвезти?

Хадя молчала. Она долго молчала, прежде, чем тихо донеслось:

– Или правда со временем выплывет, или еще что-то изменится. Нужно переждать. Спрятаться от всех. Но мне негде прятаться в этом городе. Нужно идти к кому-то из общих знакомых, а это опасно. Можно тайно вернуться домой на Кавказ, но тогда в сопровождение нужен кто-то из родственников.

– Я в сопровождающие гожусь?

Хадя жалобно вздохнула:

– Категорически не годишься.

– Я друг твоего брата. Почти брат.

Девичьи губки попытались улыбнуться:

– Я знаю. Другие не знают.

В голове все перемешалось.

– Гостиницы и съемные квартиры, как понимаю, отпадают?

– Мне сейчас нельзя никуда, где кто-то увидит и сможет рассказать. – Она шумно выдохнула. – И еще. Паспорт с прочими документами остались в квартире, а там уже полиция.

– Кстати, – вспыхнуло в голове, – а где документы на машину?

Маленький пальчик указал вперед:

– В бардачке. Гарун купил ее по генеральной доверенности, в базах данных как владелец не числится, и эту машину искать никто не будет. О ней не знают. Даже Гасан тебя принял за таксиста.

– Если у тебя ни денег, ни документов, может, продать машину?

– Ничего не получится, доверенность на Гаруна. Если только на запчасти, но не думаю, что это хорошая идея. Пусть пока остается у тебя.

Поколебавшись, я решился:

– Раз ехать некуда, поехали ко мне. Как-нибудь перебьемся.

– К тебе?!

– Не подумай ничего, я уступлю свою кровать, а сам как-нибудь…

– Нет!

– Это только сегодня, а завтра что-нибудь придумаем.

Хадя приподняла лицо с моего плеча:

– Мадина рассказывала, что там живут шестеро. Сможешь сделать их слепыми и глухими?

– Могу попросить, они понятливые.

– Нет. – Категоричности девушке было не занимать. – Припаркуй в темном местечке, сегодня я посплю в машине. Сможешь утром напоить меня чаем? Прости за нахальство, но у меня горло слабое, чуть что – сразу заболеваю.

– Понял, все будет в лучшем виде.

Мы приближались к моему месту жительства. Тенистый переулочек спрятал машину с девушкой от лишних взглядов. Правда, темнота имела вторую сторону, она привлекала воров, не польстились бы. Это придется как-то решать. Оставлять автомобиль на стоянке с пассажиром нельзя, нужна хотя бы тонировка. И если ночью приспичит в туалет… С мыслями об этом я принес одеяло, простыни, все, что смог, кроме матраса. И его бы притащил, если б было, как разместить, но в Ладе сиденья в ровный пол не раскладывались.

– Ночью холодно, – объяснил я. – А это ужин.

Бутерброды и термос с чаем, который выпросил у Фильки, разместились поверх свернутого одеяла. Хадя есть не могла, но от горячего не отказалась. Я составил компанию.

Мимо прошлись какие-то мутные типы. Откуда-то донесся звон разбитого стекла. У Хади метался взгляд, но она молчала, как партизан. Я собрался с силами и выдохнул:

– Не возражаешь, если переночую в машине вместе с тобой?

Карие глазки выдали залп салюта… а слова оказались из другой оперы:

– Зачем? Тебе будет неудобно.

– А тебе опасно. Как мужчина и друг я обязан тебя защищать.

Против такого у девушки доводов не нашлось, хотя она очень старалась. Инстинкт самосохранения пересилил, или что-то другое, не знаю. Сдвинутые до упора передние сиденья были разложены, мы стали размещаться. Одеяло по праву досталось даме, я закутался простынями, мы заперлись изнутри.

Кто ночевал в Ладе с кузовом седан, знает, что комфортно спать в ней может только бескостный организм, желательно одноклеточный. Тела беспрестанно ворочались, ноги высовывались, шеи и руки затекали. Через пару часов стекла внутри запотели, а температура понизилась настолько, что начался озноб. Из-за охлаждения чай потребовал выхода не дожидаясь утра. Чувствовалась, как соседку корежит, как из свертка периодически выглядывает на меня круглый глаз и опять в замешательстве прячется. Мне самому терпеть стало невмоготу.

– Отойду на минутку. – Я распаковался и отворил дверь.

Завернутая с головой Хадя следила за моим отбытием в щелочку, сделанную в коконе одеяла. Для безопасности я запер машину, ближайшие кустики получили полив.

– Твоя очередь.

На распахнутую дверь Хадя не реагировала, щелочка замуровалась изнутри.

– Хадя, я понимаю, что ты стесняешься, но так надо. Сейчас поблизости никого, для охраны мне не придется стоять над душой. Сделаем так: я прогуляюсь неподалеку, а когда хлопнет дверца, вернусь.

Почему-то большинству женщин проще что-то сделать, чем заговорить о подобном. Мой план удался, требования организмов получили удовлетворение, обошлось без приключений. Два сиденья вновь заскрипели под ворочающимися телами.

Трудно, когда у человека, который рядом, другое мировоззрение. Оно мне до ужаса импонировало, хотя иногда загоняло в тупик. Как с походом в кустики. Стеснение и скромность хороши, пока не мешают выживанию. Выход прост – мужчина должен взять ответственность решений на себя и ни на что не обращать внимания.

Не всегда очевидные решения оказывались верными.

– Включу зажигание, – объявил я еще через час. – Без печки больше нельзя.

– Это привлечет внимание.

– И что увидят подошедшие?

– Ничего предосудительного, но полиция может потребовать документы.

– У меня все с собой, и на машину… – Я сморщился, словно в зубе включили дрель. Даже если ориентировки еще не разосланы, у Хади нет документов, и любое задержание до выяснения личности кончится тюрьмой. – Прости, не подумал, Но здесь не ходят, никто не увидит.

– Туда посмотри.

Словно в насмешку, из-за угла появилась пара полицейских, которые медленно прошествовали мимо, заглядывая во все щели и закутки. Наша машина внимания не привлекла. Но будь она заведена…

Когда ночной дозор скрылся в сумраке, я объявил:

– Понимаю, что это неправильно, но единственный выход – согреть друг друга, иначе завтра обоим прямой путь в больницу. Это не рассуждения, это приказ мужчины, который теперь за тебя отвечает. Лезь назад.

Такой язык Хадя понимала. Спорь, не спорь, а сказанное мужчиной делать придется. Она и делала, как бы не возмущалась внутри несправедливостью ситуации и моим беспределом. Обожаю кавказское воспитание.

Закоченевшее тельце с удобством устроилось на заднем сиденье в моих объятиях, поверх мы в несколько слоев замотались во все, что нашлось под рукой. Сначала возникло напряжение, ведь девушка, в ее понятиях, совершала недозволенное. Но время шло, дыхания выровнялись, мышцы расслабились. Безысходность – лучший примиритель.

Хадя сонно пробормотала:

– Как в детстве.

– Как в детстве – что?

– Не помнишь? Мы несколько раз так спали вповалку, когда мелкими играли у нас дома. Гарун тоже не помнит, а мы с Мадиной часто вспоминаем.

Она запнулась. Перехваченное горло с трудом вытолкнуло поправку:

– Вспоминали.

В ответ я еще крепче прижал к себе соседку.

– Спокойной ночи.

Глава 7

Следующий день прошел в хлопотах. Хадя осталась ждать в машине, а я пешком отправился в банк, где половина накоплений на мечту перестала быть виртуальной, оттопыривая теперь внутренний карман. Четырехколесное счастье подождет, а с реальным несчастьем требовалось бороться здесь и сейчас. Часть денег пошла на покупку телефона, новой симки и подключение интернета, остатка хватило на аренду однокомнатной квартиры и закупку продуктов. Хозяева квартиры меня придирчиво оглядели, перекрестный допрос и предоставленные документы успокоили, и ключи от маленькой малосемейки перешли в мои руки. Одна комнатка с мебелью, кухонька, совмещенный санузел – что еще требуется человеку? Кровать, правда, одна, но больше не требуется. Я выглянул на улицу: предпоследний этаж, высоток поблизости нет, в окна никто не заглянет. Конечный диалог выглядел так:

– Не шуметь, вечеринки не устраивать. Будем проверять. Если соседи хоть раз пожалуются…

– Обещаю, постояльца тише просто не найдете. Меня все устраивает.

«Переезд» состоялся сразу. В кавычках, поскольку одновременно я остался жителем комнаты на шесть персон, а сюда перевез часть вещей для возможной проверки хозяевами. Убедившись, что никто не видит, в квартиру тенью скользнула Хадя.

– Твои хоромы на ближайшее время.

Девушка застенчиво улыбнулась:

– Спасибо. Не знаю, как отплатить за все, что для меня делаешь…

Карие глаза вдруг рухнули вниз, на щеках проступили пятна.

Моя пятерня взяла девушку за подбородок.

– Только посмей еще раз заикнуться на эту тему.

Вышло немного грубо. Зато действенно.

– Спасибо.

– Брату тоже за все «спасибо» говорила?

– Ты не брат. – Она снова не знала, куда девать глаза. – Ты как брат.

– Давай договоримся: спасибо скажешь один раз, когда все удачно закончится. Тема закрыта.

– Спасибо.

– Не пойдет. О чем мы только что?..

– Э-э… хорошо, Кваздик.

Пакеты с продуктами заняли место у холодильника, я еще раз окинул взглядом жилье. На первое время все есть.

– Ключи пока только у меня, завтра на всякий случай сделаю дубликаты.

– Не надо, я не собираюсь выходить.

– Повторяю: на всякий случай. – Обуваясь в дверях, я протянул Хаде купленный телефон с большим экраном. – Кроме меня номера никто не знает, поэтому любые чужие звонки для тебя не существуют. Зарегистрируйся в соцсетях под каким-нибудь именем, появится дополнительный вид связи, чтоб твой голос поменьше светить.

Девушка смущенно поникла:

– Я не пользуюсь интернетом. Брат не разрешал.

– Придется научиться. Если не справишься, помогу. Сюда буду заходить раз в день, под вечер, чтоб все видели, что в квартире живут. Не сильно потревожу? Может, достаточно только на выходных?

– Нет-нет, я с ума сойду в одиночестве. Приходи… почаще. – Перед последним словом Хадю пронзил приступ смущения, который вверг в молчание на все время, пока я шнуровал кроссовки. Затем она испуганно огляделась. – А если кто придет?!

– Не открывай.

– А если воры полезут?

Надо же. К примеру, я, мужчина, о таком не подумал.

– Если кто-то решит, что в квартире пусто и начнет возиться с замком, пошуми – воры не любят статьи «грабеж», а грабители идут только туда, где имеется, что взять. И всегда держи под рукой телефон, создай на нем быстрый набор моего номера в одно касание.

– А если придут хозяева? У них остались ключи?

– Наверняка. – Я задумался. – Без меня они приходить не должны, если ничего не случится. Значит, ничего не должно случиться, и они не придут.

– А вдруг?

– На родственницу внешне не тянешь, на однокурсницу, что пришла позаниматься, тоже. Давай, ты будешь моя девушка?

Взгляд убежал в сторону, Хадя замотала головой:

– Нет. Нельзя.

– Тогда домработница.

– Это лучше. – Она вдруг улыбнулась. – На правах домработницы требую, чтобы ты приходил сюда есть. Обещаю, не разочаруешься.

Создалось ощущение, что девушка нашла смысл жизни.

А через миг снова потеряла:

– Но продукты стоят денег…

Я посмотрел на нее столь же жестко, как в моменты недовольства смотрел брат:

– Это не твоя проблема. Мне во временное владение досталась машина, в свободное время буду подрабатывать.

Пара звонков, и этим же вечером меня взяли в службу такси. Условия понравились. Зарплата особо не баловала, зато выбор за мной: когда на телефон приходит заказ, сам решаю, браться или нет.

Следующий день я посвятил новой работе. Первые заказы принесли первый заработок и первый опыт. Ориентироваться в городе помогал навигатор из телефона. Верить ему во всем не следовало – в отличие от заявлений бездушной железки с приятным голосом кое-где проехать было невозможно, а ничего хуже, чем выбираться из тупика задним ходом, для меня на сегодня не существовало.

Ближе к вечеру источник заработка и нервов подрулил к подъезду подопечной. Когда ключ начал ворочаться в замке, внутри послышалось метание, и глазам предстало запыхавшееся чудо на ножках, по щеки закутанное в покрывало. Из ножек виднелись только маленькие миленькие ступни.

– Прости, когда готовила – запачкалась, а запасной одежды нет. – Хадя виновато пожала плечиками. Нежный подбородочек махнул в сторону ванной. – Грязная одежда замочена в тазиках, но стирать, пока ты не придешь, я не решилась. Ванну и душ в твое отсутствие тоже принимать не буду. По бурному сливу соседи могут узнать о присутствии постороннего.

Даже о таком подумала. Молодец.

– Что тебе купить из одежды? – Рука вновь потянулась к дверной ручке. Проблемы нужно решать незамедлительно. – Напиши список, я сейчас же схожу.

– Еще чего. Даже не думай об этом. Но если имеются какие-то старые вещи, ножницы, иголка и нитки, я сделаю все сама.

В голове всплыл вопрос о нижнем белье. Высказать вслух я не решился, вместо этого вывалил на кровать перевезенные сюда тряпки:

– Все в твоем распоряжении.

– Спасибо. Одну минуту.

Ровно через минуту из ванной выглянуло обворожительно милое видение в футболке, удачно сошедшихся на талии штанах и застегнутой на все пуговицы мешковатой рубахе навыпуск.

– Можешь не верить – тебе очень идет, – объявил я.

Хадя смущенно жалась, для нее подобный поступок являлся подвигом. Впрочем, похвала пришлась кстати, вызвав застенчивую улыбку.

– Ты не приехал на обед, – тихо донеслось от не глядевшего на меня опущенного лица.

– Я пришел на ужин.

– Мы договорились, что я буду готовить, а ты приходить. Приходи, пожалуйста. Даже на завтрак. Я не против. – Девушка помолчала несколько секунд. – Так я перестаю чувствовать себя обузой.

– Мы закрыли тему!

– А вдруг это продлится долго?! Вчера я написала письма родителям и главе диаспоры, там все, как было по-настоящему, но не знаю, нужно ли отправлять. Мне, конечно, как-то помогут, но поверят ли? Одних слов недостаточно.

– Родители не могут не поверить.

– Я не про них, они далеко.

– Не поверят тебе – поверят мне, я живой свидетель произошедшего и подтвержу где угодно…

Хадю передернуло.

– Вот именно. Живой. Пока.

Настроение сразу упало.

Из принесенных продуктов Хадя забраковала колбасу:

– Не покупай больше. Еще не надо фарша, котлет и других полуфабрикатов. Просто мясо, а я сама все приготовлю.

– Прости, забыл.

Пришлось виновато развести руками. Казалось бы, чего проще: не брать ничего, что хотя бы в принципе содержит свинину. Но если долго не живешь в отрыве от чужих традиций, о простом правиле забываешь.

Сегодня меня потчевали хинкалом. Нет, не хинкали, родственниками пельменей, кое-где по лингвистическим традициям сокращенными на последнюю букву. Дагестанский хинкал – это сразу первое и второе блюдо, подаваемое с особенным соусом, и хотя в основе лежит тот же набор мяса и теста, но это как с деталями автомобиля: берется кузов, двигатель и кое-какие специи, но у одних получается Запорожец, а у других Майбах.

– Нравится?

– Словно в детство вернулся.

– Спасибо.

– Тебе спасибо.

– Нет, тебе. Если б не ты…

– Хватит.

Доедали молча. Затем я потребовал:

– Давай письма. Которое родителям – отправлю, а второе лучше передать напрямую. Кому и куда?

По щекам Хади поползли розовые кляксы.

– Пока не надо. – Взгляд рухнул в пол. – Потом. Я еще не уверена.

– Поздно не будет?

Прилетел тяжкий вздох:

– Позднее уже некуда. Теперь надо думать, что со всем этим делать.

– Кстати да, поздновато. Наверное, мне пора.

– Подожди! – Хадя вскочила. – Я же хотела постираться!

– Могу помочь.

– Еще раз такое сморозишь, останешься без домработницы. Кстати, сам где стираешься?

– У себя.

– Неси все сюда. И только попробуй увильнуть. Я запоминаю, в чем ты ходишь, и если хоть один носок пройдет мимо моего таза, этот таз будет на твоей голове!

Мы вели себя, словно были семьей. Меня это странно возбуждало. Возможно, что не только меня, но чтоб вытащить такую правду из Хади, пришлось бы ее убить.

На следующий день я прибыл к обеду. Пакеты едва прошли в дверь.

– Принимай, хозяйка!

– Я не хозяйка.

Сегодня Хадя снова щеголяла в моей одежде. Кажется, ей нравилось. Мне тоже. Я похвалил:

– Классно выглядишь. Обед будет?

– Конечно, я же обещала.

– Значит, ты хозяйка, и не отнекивайся.

Сегодня меня снова кормили на убой. Еще немного такого питания, и лишние килограммы станут основными, а лишним стану я.

– Не нравится? – всполошилась Хадя, когда в отодвигаемой тарелке осталось половина щедро отмеренной мясной горы.

– Много. Мне столько не осилить.

– Понимаю, я слишком расточительная. Это все очень дорого. Нужно экономить?

– Не в том дело. Все просто изумительно…

В глазах напротив собирались слезы.

– Хадя, чего ты? Мне очень нравится, но столько съесть физически невозможно.

Иногда дружеское объятие говорит больше слов, но поднятая рука замерла на весу. Хотелось погладить или хотя бы успокаивающе пожать плечо, однако – передо мной горянка. Прикосновения допускались исключительно в качестве форс-мажора, когда другого пути нет. Сейчас он имелся. Я продолжил говорить.

– Ты очень хорошо готовишь.

В ответ тихо прилетело, словно девушка не хотела, чтобы ее расслышали:

– Мне нравится для тебя готовить.

Она отвернулась. Виден был только затылок, к нему я и обратился:

– Нравится – готовь. Только одно пожелание: порции поменьше.

После еды я попросил передать телефон. Палец забегал по экрану, создавая новый аккаунт.

– У многих твоих земляков есть странички, следи, можешь узнать что-то полезное. Ах, да. Иди сюда.

Руки в приказном порядке усадили Хадю рядом на кровать, поскольку разместиться с удобством больше негде. А без удобства нельзя, времени, как понимал, уйдет немало.

– Интернет. Урок первый.

Наверное, это были счастливейшие часы моей жизни. Я обучал Хадю, на кухне ждал отменный ужин, в кармане лежали заработанные собственным трудом деньги. Робкий взгляд постепенно превращался в заинтересованный, девушка забывала о ситуации, уходя в открывшийся новый мир, иногда мы даже касались друг друга руками или бедрами. Хотелось, чтоб это длилось вечно.

В одном свертке, который я задвинул подальше, находились купленные для Хади вещи: пара футболок, халат, носки и, главное, несколько комплектов женского белья. С ним пришлось помучиться:

– Примерно вот такое, девушка. – Мои пятерни показывали продавщице требуемый объем, а она почему-то хихикала. Я сам готов был сквозь землю провалиться. Однако бюстгальтеры в конце концов заняли место в пакете, дело дошло до второй части. Хорошо, что Хадя вчера надевала мои джинсы. Мои лишние килограммы почти идеально совпали с объемом женственности маленькой красавицы, и новый взрыв хохота сотряс магазин, когда я попросил женских трусов размером как для себя.

В пакет Хадя все-таки заглянула, на меня метнулся взгляд, быстро убежавший в сторону. О содержимом пакета мы ни разу не заговаривали, будто его не было, но покупками Хадя пользовалась. По квартире она чаще всего ходила в моем спортивном костюме, где пришлось закатывать штанины и рукава, иногда его сменял набор джинсы-рубашка. Ножницы и иголка ничего не тронули, портить вещи девушка не захотела: зачем перешивать, если можно подвернуть?

Халат применялся только после ванны, когда вымывшаяся Хадя выходила ко мне, сидевшему в интернете. Будучи женским, только до колен, халат казался ей вызывающим, дескать, из-под него торчат ноги. С моей точки зрения – чуть-чуть и весьма красиво виднеются, но показавшаяся в нем впервые девушка едва не сгорела со стыда. Мне удалось заверить, что это более чем скромно с современной точки зрения, из интернета были приведены примеры, и неловкость немного сгладилась. Зато возникла другая. После того, что выдал поисковик, Хадя долго не могла поднять на меня взгляд.

Побежали чудесные дни. Уроки, трапезы, иногда поочередное мытье, стирка, затем прощальное чаепитие – и я отбывал на побывку в казарму-общежитие. Какими еще словами охарактеризовать недавно называемое домом после того, как обрел новый? Именно. Место, где счастлив, куда стремишься, откуда не хочется уходить – что это, если не дом?

От заказов я нос не воротил, брался за все. От разбоя и аварий судьба хранила, иногда попадались щедрые клиенты, и достаток плавно рос, учитывая, что работе отдавалась основная часть суток. Но ведь оправдывало! Хватало на все: на продукты, на кое-какие презенты и даже понемножку откладывать.

Хадя по-прежнему стеснялась меня. Находиться с ней было приятно, но о легкости и беззаботности приходилось только мечтать. В карих глазах постоянно присутствовали боль и страх. Несколько раз я предпринимал попытки как-то порадовать девушку, хотелось отвлечь ее, сделать приятное. Увы. Принесенные цветы вызвали нездоровую дрожь:

– Зачем?! Я поставлю, потому что вернуть нельзя, а выбросить жалко и неблагодарно. Но если сделаешь так еще раз – выброшу. Домработницам цветы не дарят, твоей девушкой я быть не могу, а сестер цветами балуют разве что на восьмое марта.

Насчет «моей девушки» резануло по живому. Эта мысль подспудно закрадывалась, как самое логичное завершение вынужденного сожительства. Разве я был против? Да это больше, чем можно мечтать! В ответ постоянно тыкали бездоказательным аргументом, что это невозможно. Что ж, навязываться не собираюсь, и если напарнице не нравится даже думать о подобном, тему поднимать больше не буду. Горянка с суровым воспитанием действительно не годилась мне в подружки для веселого времяпровождения. Но разве роль подружки – единственная?

Копать так глубоко пока не стоило, и Хадя, наверное, права. Время – самый мудрый советчик.

Однако в присутствии женщины, к которой тянется душа, не быть мужчиной я просто не мог.

– У тебя есть мечта? – прилетело с моей стороны к суетившейся на кухне Хаде.

Девушка моргнула, покрасневшее личико резко опустилось.

– О ней никто никогда не узнает.

– Почему? Вдруг кто-то мог бы помочь в воплощении?

– Кто-то – это ты? Нет, пусть мечта останется со мной.

– Зря. – Зайду с другой стороны. – Чего тебе не хватает?

– Меня все устраивает.

Я перебил:

– Речь не о том. Например, ты скучаешь по дому? Глупый вопрос, спрошу по-другому. Что напомнило бы тебе о доме?

– Солнце, горы, море.

– Ответ принят. – Я вновь погрузился в интернет, словно ничего важнее новостей и фотоприколов не существует.

Через минуту донеслось:

– К чему ты спрашивал?

– Забудь, просто к слову пришлось.

– Интриган.

Мы поели, затем Хадя стирала, и когда тема вроде бы забылась, я набрал воздуха для нового подхода.

– Затрону одну скользкую тему, не обижайся. Ты на пляж ходила?

– У нас все когда-нибудь ходили на пляж. Как по-другому, если живешь на побережье? Я и плавать умею. Почему называешь вопрос скользким?

– В какой одежде ты купалась?

Хадя поняла причину любопытства.

– В купальнике. Не в бикини, конечно, а в обычном закрытом купальнике. Думаешь, если тихая и незаметная, то всю жизнь запертой в комнате провела? Я современный человек, а если придерживаюсь традиций, значит, они мне комфортны. Ты живешь по одним правилам, я по другим, разве нам вместе от этого плохо?

– Прости. Мне хорошо.

Хадя смутилась.

– Это ты прости. – Порозовевшее личико спряталось. – Мне тоже хорошо. Поэтому не надо… слишком.

– Постараюсь. Просто не всегда понятно, что уже слишком.

– Я тоже понимаю поздно, когда уже больно. Поэтому ты старайся, а я пойму, если не всегда будет получаться. Ты же от всего сердца, я вижу.

– Спасибо, что видишь. Для меня это важно.

Трудно разговаривать о подобном с человеком, у которого порог неприятия того, что мы политкорректно называем жизнелюбием, равен замечанию этого жизнелюбия у большинства моих знакомых. Но сам факт разговора порадовал.

Письмо на Кавказ отправилось из другого города, куда понадобилось везти клиента. Из-за этого был пропущен обед, но предупрежденная через соцсеть Хадя не протестовала. Письмо – первый шаг к реабилитации, к возможности без страха гулять по улицам и жить где хочешь. Она делала вид, что рада, хотя интуиция мне подсказывала, что не все так просто.

Насчет второго письма девушка еще сомневалась, но я настоял. Адрес тайны не составлял, найден был без подсказки. Вначале меня облаяли собаки, когда прошел мимо коттеджа, где обитал глава диаспоры. Неплохо человек устроился, всем бы так. О нем я мало что знал, ходили слухи, что это бывший бандит, а ныне уважаемый бизнесмен и общественный деятель. Из бывших бандитов мало кто остается в живых и целым-невредимым достигает высот благополучия, значит, человек умный, но для разговора время не пришло, я еще не созрел. Просто боялся. Было страшно разрушить очарование странного сосуществования, что сложилось между мной и девушкой с гор. Никогда не думал, что такое возможно, но жизнь теперь крутилась исключительно вокруг нее, мысли заняты ею, наша квартира стала домом, куда хотелось возвращаться и откуда не хотелось уходить.

На соседней улице я попросил пацана бросить письмо в почтовый ящик коттеджа, тот с удовольствием выполнил за небольшую денежку, которую пообещал потратить на шоколадку. Камеры наблюдения засняли «почтальона», собаки вновь облаяли, но найти его будет непросто, и даже если чудо случится, то ни к чему не приведет.

Теперь уже в двух местах знают правду. Точнее, в трех, считая нас.

«Нас». Я вздохнул.

Глава 8

Первой ласточкой изменения знака событий с плюса на минус стала авария. Совершенно глупая. Из-за отсутствия опыта я помял багажник во время парковки, при движении задом нога перепутала педали. Пришлось снять еще часть отложенного на будущую машину для ремонта этой. Гаражный сервис, куда обратился, назначил дату начала работ. Можно найти быстрее, но мне требовалось дешевле, разницу в цене за пару дней не заработать, и я сразу оставил машину на их стоянке, оплатив материалы и запчасти. Сумма доплаты за собственно работу оказалась меньше рассчитываемой, и я кое-что прикупил исходя из мыслей, навеянных недавним разговором. Притаскивание в квартиру непонятных вещей и мешков вызвало у Хади сначала недоумение, а когда процесс растянулся на долгое время, то легкую панику. На все вопросы я отвечал кратко:

– Потерпи, увидишь.

Окончательные сборка и расстановка вынудили отправить напарницу на кухню, а дверь прикрыть. Фантазии не хватит вообразить, что представлялось девушке от нескончаемых скрежета, шуршания и бульканья. Немало времени прошло, пока раздалось горделиво-опасливое:

– Прошу!

(Продолжение следует)