Кваздапил. История одной любви⁠⁠

(Продолжение):

Выгораживавшая меня сестренка выглядела круто, но куда ей бодаться с правосудием. Законы до конца не знают даже те, кто их принимал. Прав тот, у кого больше прав, остальным надо полагаться на здравый смысл и умение договариваться. С замиранием сердца я ждал подходящего момента. Что предложить, пока не понятно, я не богач, а сержант не похож на вымогателя, но он – человек, а люди всегда между собой договорятся. Мысли бились в истерике, однако направление держали: пусть меня арестуют за что угодно, только бы не вплели Хадю.

На заявление сестренки сержант отрицательно помотал головой:

– В отношении вас, Мария Егоровна, совершено насилие, и если я не приму мер…

– Не было насилия! – вскричала Машка.

– Уверен, что осмотр медиков покажет обратное. Все говорит за то, что места, по которым любит лупцевать вас любимый братец, находятся в состоянии, которое однозначно можно квалифицировать…

– Я никуда не поеду и ничего не буду показывать!

– Мария Егоровна, это в ваших же интересах.

– В моих интересах остаться дома с братом!

– Уверены? – Сержант многозначительно уставился на ремень.

– Не представляете, с каким удовольствием я сдала бы его вам со всеми потрохами за все издевательства со времен, когда я еще говорить не умела, но он мой брат, а говорить я уже научилась. Читайте по губам: нет! Если и это непонятно, объясню на пальцах, причем на одном, среднем.

– Алексантий Егорович поедет с нами в любом случае, будете вы писать заявление или нет, поскольку имеются свидетели…

Эмоции сестры горохом отскакивали от непробиваемой стены уверенности в правоте дела, которое творил сержант. Я понял, что дело плохо, и что пора вмешаться, пока не стало хуже.

– Так понимаю, что если Маша откажется ехать, вы все равно заберете меня? Одного? Поехали.

– Саня, ты что?! – Машка схватилась за меня как утопающий за уплывающую лодку. – Тебя же посадят в тюрьму!

– Разберемся. Ты пока звони родителям, расскажи, что произошло, пусть вызывают лучшего адвоката, который объяснит ребятам, что такое хорошо, и что такое плохо, и чем насилие отличается от воспитания. – Войдя в роль, я указал сестренке на Хадю. – Скажи, что имеется свидетель моей невиновности, который подтвердит факт принуждения со стороны власти несовершеннолетней к даче ложных показаний.

Вот мой козырь. Теперь есть, что обсудить с полицейскими для поиска взаимовыгодной развязки. Хадя, конечно, подтверждать не пойдет, и никаких «лучших адвокатов» родители не найдут, кроме самого дешевого, но оппоненты этого не знают.

Машка вдруг прыгнула к сержанту, отчего он автоматически схватился за оружие.

– Товарищ сержант, простите Саню, он больше не будет!

– Не будет? – Сержант вздохнул. – Будет, уважаемая Мария Егоровна, поскольку без повода вы его не оставите. Зная вас и зная его…

Маша упала перед ним на колени, руки попытались схватить и обнять ноги в форменных штанах, которые едва увернулись:

– Ну пожалуйста! Простите его, что вам стоит? Никому же не будет лучше, если вы его заберете!

Халатик на ней едва держался, вид сверху сержанту открылся замечательный.

– Маша! – Я сурово сдвинул брови.

Мне прилетел ответный взгляд, полный укоризны, затем сестренка поднялась, руки сильнее затянули поясок. Черт подери, она что, специально это сделала?!

Улыбка не сходила с лица сержанта, только из устало-добродушной она стала хитрой:

– Вы сказали «больше не будет». То есть, признаете, что брат вас бил?

– Не бил! И в городе вам только показалось! Да пусть бы только попробовал ударить!

– Если вы, Мария Егоровна, сумеете фактами доказать мне, что на вас нет следов побоев, мы извинимся и немедленно уйдем.

Установилась тишина. Напарник смотрел на сержанта как на бога. Машка застыла в ступоре.

– Товарищ сержант, много на себя берете. – Я понял, что терять нечего. – Ваше требование можно понять, как приказ несовершеннолетней раздеться.

– Не согласен, о подобном речи не идет. – Улыбка Старомоева переросла в торжествующую усмешку. – Я прошу предоставить доказательства, а если их нет, то проследовать с нами. Ничего более.

На заднем плане тихо сходила с ума Хадя. Машка бурлила, но без толку, все, что ни придумывалось, все не в нашу пользу. Вдруг ее лицо осветилось.

– А если мне нравится, когда меня бьют? – выпалила она. – Если я мазохистка, если сама прошу, чтоб меня били?

Хадя охнула, у новичка заблестели глаза, сержант потер руки.

– Это меняет дело, – сообщил он, сотворив в глазах едва сдерживаемую серьезность. – Предлагаю провести следственный эксперимент. Если потерпевшая докажет, что действия, аналогичные тем, которые совершил ее брат, являются для нее приятными и желанными, обвинениям просто не останется места. Кто бы устоял отказать такой красавице, если она попросит, правда? Вы готовы доказать свои слова, Мария Егоровна? – Сержант потянулся за валявшимся ремнем.

Ну и пройдоха. Будь я адвокатом, он бы у меня на годы загремел лес валить. Сержант видел нашу неподкованность в юридических вопросах, и его игра велась в одни ворота. По горло сытый угрозами от людей намного серьезнее нас, он ничего не боялся и, по-моему, искренне развлекался.

Ситуация патовая. Допустить такое с сестрой нельзя, но она сама себе хозяйка, и если решила отстаивать меня до последнего, остановит ее лишь конец света. И то ненадолго.

Если после всего, что с Машкой сотворил я, ее коснется хоть один удар, она заорет на весь город. Ей не сохранить улыбки, не сыграть роль, за которую берется. Для этого нужно много больше, чем просто желание. И главное: не хочу, чтоб сестра открылась перед посторонним мужиком. Масляный взгляд, который уже видел достаточно, просто раздевал ее. Как же теперь понимаю Гаруна и его чувства к сестрам и тем, кто к ним пристает!

– Нет, – сказал я. – Эксперимента не будет.

– Саня!

– Маша!

Она вдруг выскочила на кухню. Сержант с напарником всполошились, но Машка уже шла обратно.

– Саня, если ты беспокоишься об этом... – Кулачок исподволь продемонстрировал зажатые трусики. – Я ведь буду в них. Плохая девочка совершила нехорошие поступки, за это ее нужно наказать. – В сторону резко взбодрившихся полицейских полетела вымученная улыбка.

Как бы ни хорохорилась, сестренке не выдержать настоящей порки. У меня имелся сдерживающий фактор, поэтому организм перестраховывался с регулировкой мощности и бил в неполную силу, От сержанта, судя по предвкушающей физиономии, такого не дождешься. Просить – унизительно. К тому же Машка заявила, что ей нравится боль. Сержант обязательно захочет сделать девушке приятно.

– Саня, это шанс, мы не можем его упустить. Правда, товарищ сержант? Или лучше – господин сержант?

Старомоев кивнул:

– Конечно, в любом случае это сыграет вам на руку. Мы же люди, все понимаем. Если идут навстречу нам, то и мы. А обращаться можете, как сочтете нужным, хоть по имени. Если что, меня Прохор зовут, а напарника – Антон. Поскольку мы вместе с вами сейчас ищем способ максимально законно обойти закон, то я и напарник как бы не при исполнении, прошу это учесть.

– Господин сержант. Прохор. – Соблазнительной походкой Машка прошествовала к полицейскому, остановившись впритык, едва не касаясь. – Можно меня снова накажет брат?

Устремленные снизу глазки умилительно моргнули, умоляющее выражение одновременно вышло завлекающим. Любой мужик на месте сержанта растаял бы и поплыл. Прохор Старомоев оказался не любым.

– Это сведет на нет чистоту эксперимента. – Его губы растянулась в ласковой улыбке нациста, приглашавшего деток в газовую камеру. – Если вам, Мария Егоровна, нравится именно брат, и радость приносят издевательства исключительно от него, то против Алексантия Егоровича и участвовавшей в качестве пособника подружки имеется другая статья…

А что бы сделал Гарун, если б так разводили его сестру? Боже, как все просто. Не нужно разговоров. Нужны действия. Как только Машка, решившая любой ценой спасать меня от тюрьмы, возьмется за пояс халата, я прыгну на сержанта. Пусть забирают на нападение, а там разберемся. Я поступлю как мужчина.

Игравший в соблазнение и одновременно испуганный взгляд сестренки вдруг обрел осмысленность:

– Прохор… Господин полицейский, вы же разрешили к себе так обращаться?

– И можно на ты.

Получившая подтверждение Машка отбросила зажатое в ладони.

Я напрягся. Кулаки проступили готовыми к удару косточками. Чего удумала, негодница? Ведь снова какую-то пакость.

Халат остался на месте. Взгляды ошалело пронаблюдали, как сестренка взяла телефон, экран вспыхнул, пальцы полезли в меню.

– Прохор, ты сказал пару минут назад: если Мария Егоровна фактами докажет, что на ней нет следов побоев, вы извинитесь и уйдете. – Маша, по-детски упомянувшая о себе в третьем лице, сунула экран под нос сержанта. – У Марии Егоровны есть доказательства. Фотографии сделаны сегодня, внизу автоматически проставлена дата, а в электронном виде можно увидеть остальные данные и подтвердить, что нет фотошопа. Это утро, мы мило беседуем с братом, на которого вы ополчились. Я счастлива. Как думаете, была бы я такой, если б он бил и издевался надо мной? – Вопрос был риторический, Машка продолжила листать и комментировать. – Это мы с братом в городе. А это вы с другим напарником.

Бровь сержанта поползла вверх:

– Когда успела?

– Вы с Санькой беседовали, я разговаривала по телефону и заодно щелкнула вас и все, что вокруг. Смотрим дальше. Мы с Санькой ходим по магазинам. Далее Саньки нет, потому что ко мне приехал парень. Это он. А это мы с ним.

Лицо сестры налилось краской, но она не сводила глаз с полицейского, пока тот рассматривал подробности.

– Место знакомое, – хмыкнул сержант.

– Ничего другого не нашли, везде полно любопытных. Не город, а проходной двор. Этот закуток я присмотрела, пока вы говорили с братом. Выше была фотография этого прохода между штабелей с поддонами. Если б Санька не спешил с моим воспитанием, а сначала осмотрелся и выбрал местечко поуединеннее, фиг бы вас кто вызвал.

Сержант вгляделся в последний снимок.

– Приблизь. Я про лицо. Твой парень, говоришь? Это не он, сломя голову, несся со двора, когда мы подъезжали?

– Он. Брат нас застукал. Товарищ сержант, Прохор, только я во всем виновата. Если нужно кого-то арестовывать, то арестуй меня.

– Я бы с удовольствием, но тебя не за что, ты потерпевшая.

– Нет! – Машка замотала головой. – Я подставила брата, своим поведением, значит, для закона потерпевший – он! Но это неважно, ведь нужно предъявить отсутствие следов? – Она быстро пролистала в конец папки. – Последним кадрам меньше получаса, и никаких следов. Вот, хорошо видно: ни-ка-ких!

На щеках можно было жарить яичницу, однако дерзкий взгляд продолжал жечь полицейского.

Он задумчиво покусал губы.

– Значит, вот за что братец решил ремнем воспитать. Маша, я понимаю тебя, но еще больше теперь понимаю его. У меня тоже есть сестра. И у Антона есть. И не одна.

Напарник, молча заглядывавший сержанту через плечо, кивнул.

Дело, казавшееся проигранным, покачалось на краю пропасти и медленно поползло обратно. Я затаил дыхание. Готовые к последнему броску мышцы немного расслабились, у мыслей вновь появилось понятие будущего.

– Этого всего, – Прохор отобрал телефон и принялся листать сам, – могло не быть, если б ты вела себя скромнее или хотя бы умнее. Брат – мужчина, он обязан защищать тебя, а это, – палец ткнул в один снимков, – прямая угроза семье, ее безопасности и репутации. Поставь себя на место брата и подумай.

– Подумала, потому и защищаю. Я прекрасно понимаю его, несмотря на то, что он не понимает меня. – Маша попыталась вернуть телефон, но сержант жестом фокусника отвел ее руки, взгляд вновь уперся в экран.

– И сильно он тебя за это? – Лицо полицейского покосилось на Машкину середину со спины.

Во мне вскипело: вопрос – провокация! Если сестра подтвердит, что да, добрый полицейский вновь превратится в злого, и маховик пойдет на второй круг. А если он попросит показать…

Ногти вновь прикончили линию жизни в сжавшихся кулаках.

Машенька, умница, бросила:

– Как заслужила.

– Если несильно, то однозначно заслужила. – Антон что-то шепнул Прохору, тот кивнул и продолжил. – Если же последствия потребуют медицинского вмешательства, то брату грозит статья вне зависимости, прав он или виноват. Для закона любой преступник – преступник, а преступник должен сидеть, и мы ничего поделать не сможем, даже если душой на его стороне. Все же придется вам всем проехать с нами. Уверен, что все образуется, но закон есть закон. Обнаружатся тяжкие последствия – Алексантий уедет далеко и надолго, нет – принесем извинения, и можете возвращаться к прежнему веселью, в связи с которым нас то и дело вызывают. Собирайтесь, Мария Егоровна и вы, девушка, а Алексантию Егоровичу, извините, придется…

Сержант начал отстегивать с пояса наручники. Губы изображали загадочную улыбку Джоконды, глаза выразительно разглядывали тугую плоть под халатиком, где, как он уже знал, больше ничего нет.

– Подождите! – Машенька едва не всхлипнула. На меня вспорхнул жалобный взгляд. – Не надо никуда ехать. Зачем экспертиза и новая куча людей, перед которыми опять вываливать нашу историю, если все легко решаемо. Нет у меня никаких увечий и тяжких последствий, можете убедиться!

Ее руки потянулись к узелку пояса.

Я стиснул зубы так, что они едва не хрустнули. Какой же грубый, наглый, беспардонный развод! Забирать меня – только время тратить, еще потом отвечать за неправомерные действия, если окажусь прав. Не хотят вынужденные дежурить в ночь стражи порядка меня забирать. Но вид делают именно такой. И ведь все идет для них как по маслу. Что же, словесно наехать, вспылить и, если надо, броситься с кулаками? С одной стороны – сестренка, но с другой – Хадя. Кем-то надо жертвовать. Потому и не рыпаюсь, хотя внутри клокочет и взрывается вулкан. С Машки лишнее унижение как с гуся вода, а Хаде – тюрьма. Выбора нет. Точнее, он единственный.

А с меня «лишнее» унижение – как? И как потом смотреть в глаза Хаде? Спасая ее – поступаю как трус, который не смог защитить сестру.

Хадя тоже увидела психологическую вилку, вогнавшую меня в ступор, и тоже сделала выбор. Она шагнула вперед, на свет, прямо под изумленные взгляды полицейских. Руки обхватили Машу, которая справилась, наконец, с поясом и собралась распахнуть халат.

– Они и так знают, что у тебя нет повреждений, за которые сажают в тюрьму. – Хадя прижала к себе Машеньку.

И сестренку прорвало. Истерическое рыдание сотрясло безвольно провисшее тельце и наполнило комнату.

Полицейские остолбенели. Они хотели побыть веселыми парнями, которым сам черт не брат, как-то раскрасить скучное дежурство, но в один миг все переменилось. Теперь – либо выполнять угрозу и всех забирать, либо как-то спустить на тормозах. А как?

Я вырвал телефон из рук сержанта, Хаде и Машке указал на спальню:

– Закройте дверь с той стороны, дайте нам поговорить по-мужски.

Сержант напрягся. Но не возразил. Девушки исчезли, я начал копаться в телефоне.

– То, что сестренка баловалась с дружком, да еще почти в моем присутствии, это полбеды. Допекло другое. Говоришь, тоже сестра есть? – Я перешел на ты, Прохор же всем разрешил, пусть и думал в тот момент исключительно о малолетней вертихвостке. – Посмотри, с точки зрения брата. Ладно бы, если любовь, но на вопрос «Почему?» она сказала: «Было интересно». «Интересно»! И этого оказалось достаточно.

Перед лицом Староедова открылся снимок из другой папки. Черное на белом. Во всей красе. Сзади ахнул и матерно ругнулся Антон.

У сержанта сузились зрачки.

– Да я бы за такое не только ремнем… Прости, Санек,

Сутки на ногах, то грабеж, то пьяная склока, то понос, то золотуха. А тут такая веселая мамзелька, у которой что ни час, то приключение. Хотелось поприкалываться. Надеюсь, ты проучил? Отбил интерес?

Я покривил губы:

– Это наше с ней дело.

– Думаешь, ловлю на слове? Обижаешь. – Сержант вполне искренне огорчился. – Игры кончились, Санек. Закончим этот дурацкий разговор, ты был прав на все сто, а мы, чудаки на букву эм, едва тебя дураком перед бабами не выставили. Пошли, Антоха, здесь без нас хорошо справляются. Нужно бабуську снизу успокоить, что это телевизор громко работал, но что больше соседи так делать не будут. – Сделавший шаг к двери сержант замер. – Санек, не сочти за нахальство… Может, и нам со своей стороны пужануть твою сестрицу – как представителям закона? Найдем, что сказать.

– Вы уже нашли, спасибо. Сами разберемся.

– Ладно, меньше хлопот.– В прихожей сержант повысил голос. – Мария Егоровна, если снова будете баловаться, и брат решит отдать вас дяде милиционеру, проситесь ко мне!

Глава 11

Одна дверь захлопнулась, сразу открылась другая.

– Ушли?! – Маша все еще щеголяла в Хадином халате.

Ах да, у нее одежда на кухне осталась, а я в спальню загнал.

Хадя облегченно выдохнула:

– Меня не узнали!

Она едва не бросилась мне на шею. Позыв чувствовался, но она сдержалась. И немного смутилась. Машу удивила ее радость:

– А должны были?

– Не должны, но могли, – отрезал я. – Кое-кто хотел бы найти ее раньше, чем она сама захочет найтись.

– Это случайно не твой дружок, про которого Захар рассказывал? Который без всяких разборок через кавказское братство два враждующих двора помирил?

– Этого друга убили.

– Жаль. – Огонек в глазах Маши погас. – Хороший был друг. Мне бы такого, меня бы все тронуть боялись и за версту обходили.

Какая же еще девчонка. «Жаль»! Женщине, которая умеет чувствовать, на язык пришло бы «Прости, не знала» или еще более зрелое «Сочувствую». Дети видят у событий только одну сторону, которая касается лично их, и как бы ни пыжились, как бы ни выглядели, стоит открыть рот, и каждый увидит в них дитя неразумное. Хотелось научить, рассказать, как поступают взрослые, раз уж Маша взялась в них играть, но ведь не поймет. Вместо этого я спросил:

– Историю про царя Мидаса знаешь?

– Это который превращал в золото все, к чему прикасался?

– Он этого попросил, думая, что станет счастливым, и умер с голода. Твое желание из той же оперы. Я знал одну девушку, она страдала как раз от того, что все тронуть боялись и за версту обходили.

Перед глазами всплыло лицо Мадины. Я печально улыбнулся Хаде, которая безмолвно замерла после первого ляпа, теперь из нее слова клещами не вытащишь. Заговорит, только когда тема сменится на максимально нейтральную.

Маша фыркнула:

– Наверное, уродина была, поэтому и обходили.

– Неправда, красавица.

– Почему же обходили?

– По причине, о которой ты мечтаешь.

– Из-за такого, как твой друг?

– Совет на будущее: думай о последствиях слов и, тем более, поступков. Если нечем думать, звони, проконсультирую.

– Дурак. Круглый и набитый.

– Была бы другого пола, я бы сказал: слова не мальчика, но мужа. И добавил бы: это не о тебе.

Маша с трудом продралась к смыслу и надулась. Радует, что поняла, значит, не все потеряно.

За окнами светало. Незабываемая выдалась ночка.

– Вряд ли сейчас заснем. Будете чай? – Направившаяся к кухне Хадя вопросительно оглянулась.

Все правильно, совместное чаепитие – максимально безобидная тема и чудесное умиротворяющее занятие, которое сближает даже ярых врагов, не говоря о близких родственниках.

– Да, – сказал я.

Сестренка хмуро кивнула:

– Тоже. Хотя… я сесть вряд ли смогу.

– Прости, Маша. – Я хотел по-братски обнять, но она окрысилась, отпрянула, лицо обиженно отвернулось. Настал миг возмещения морального ущерба материальным, и сестренка задумалась, что потребовать у провинившегося братца.

Я, конечно, перестарался, но разве причина не уважительна? С другой стороны – несмотря на мое «воспитание» сестренка столь упорно защищала злыдня-брата от полиции… и я сделал еще один шаг к примирению.

– Машенька, не надо обижаться. Я же хотел как лучше, а то, что получилось как всегда – это случайность. – Голос просил прощения и сулил приятные преференции. Машенька знала эту интонацию. За ней обычно следовали отвод в кино с покупкой большого ведра попкорна, мороженое по первому требованию и даже возможность поиграть на моем компьютере. – Очень болит?

– Тоже показать, как этим? – Светлые локоны мотнулись в сторону двери. Но личико уже смилостивилось, мысли витали в поисках наилучшего способа подтверждения братской любви.

Хадя застопорилась на пороге кухни.

– Маша, можно тебя на секунду? Там твоя одежда и еще кое-что на полу…

Забыв обо всем, даже о том, что что-то болит, Машка ринулась наводить порядок и убирать улики, которые могли настроить меня на новый тур воспитания. Это в свою очередь могло вызвать возвращение Прохора и компании. Бог, как известно, троицу любит, но лучше не доводить.

Хадя ногой отбросила ремень как ядовитую змею.

– Это ты называешь воспитанием? – На меня поднялся грозовой взгляд, полный гнева и горечи. – Это акт отчаяния, свидетельство поражения. Поступок должен быть продолжением слов, а слова – выливаться из примера, который подаешь жизнью.

– Что же ты хотела, чтобы я сделал?

– Я ничего не хотела. Это твоя сестра и твоя жизнь. Если хочешь, чтобы они тебе нравились, делай их такими. Ломая, создать ничего нельзя.

У нее, видимо, накопилось, что сказать, но тут с великим облегчением на лице из кухни появилась Машенька. Хадя мгновенно замкнулась, они поменялись местами. Сестренка медленно направилась ко мне, Хадя исчезла на кухне, а я сел на кровати, уткнувшись в Машенькин телефон.

Рядом мелко продавился матрас, через плечо заглянуло любопытное личико и сразу отпрянуло:

– Не пойму: наслаждаешься моим позором или заводишь себя для нового круга?

– Стираю.

– Могла бы сама, – тихо вымолвила Маша, когда глаза проводили в вечность самые откровенные альбомы.

– Нет уж. – Я стал просматривать остальное на предмет подобного компромата. – Тебе что-то может понравиться, а так я спокоен. Этого больше никто никогда не увидит.

– А если я хочу оставить такое как память?

– Ощущение, что снова напрашиваешься на ремень.

– Ремень, ремень… Вот и весь разговор. Брат, называется. Захара выгнал, меня избил, теперь в моей личной жизни грязными руками копаешься. Стоило ли тебя защищать?

– Поверь, стоило. Мы оба друг друга стоим, потому и защищаем. А это что за папка? Почему именно она запаролена?

– Неважно. Это мое. Личное. Не имеешь права. Отдай.

– Нет уж, теперь точно не отдам. Оказывается, мы еще не все знаем. О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья век… Черт бы его подрал, этот век просвещенья, жили же как-то без него. Говори пароль.

Машка замотала головой с категоричностью партизана, который попал в гестапо. Дескать, считайте меня коммунистом, живым не сдамся. Что же она такое может скрывать, чему развлечения с Захаром и более скромные игры с негром в подметки не годятся?

В черепе словно что-то взорвалось, накрыло страшным пониманием. Руки схватили сестру за плечи, ее затрясло, как тряпичную куклу:

– Наркотики?!

В этот момент Хадя решила позвать за стол. Прозвучавшее слово и наши позы заставили ее скрыться из виду.

– С ума сошел? Отпусти. – Машка стала вырываться. – У нас от наркоты Пашка Семейчиков помер, я к этой гадости на километр не подойду.

– Тогда что здесь?

– Не скажу. Не твое дело. – Она замкнулась.

А мои мысли пошли вразнос. Что может быть еще? Бедна у меня фантазия, ничего дельного. В голову лезет такое, что хоть на стену бросайся, но Маша не такая. Не может быть такой. Она как Мадина: по-детски живая, по-подростковому авантюрная и отрицающая навязываемые взрослыми скучные нормы, она обычная любительница приключений, которая даже еще не ощутила это в полную силу. Тогда что она прячет?

«Не твое дело». Нет, сестренка, мое. Как брат я должен…

Поперек мысли всплыли слова Хади: «Ломая, создать ничего нельзя». И другое: «Это акт отчаяния, а поступок должен быть продолжением слов и выливаться из примера, который подаешь жизнью». А моя жизнь, увы, не розами пахнет, местами – совсем-совсем не розами. Чего же лезу в чужую жизнь? Я взял себя в руки.

– Ладно, не будем открывать.

– Спасиб…

– Сотрем так.

Машку передернуло, незаконченное слово сменилось выкриком:

– Нет!!!

– Одно из двух. Либо пароль, либо…

– Мой день рожденья.

Я с тревогой покосился на сестренку:

– Что произошло на твой день рождения, что пришлось так прятать?

– Нет. День рождения – пароль.

Ну-у… нет слов. Поражаюсь детской глупости.

– Ты уже взрослая тетя, неужели не знаешь, что такой пароль при желании вскрывается за три секун…

В этот момент набранные цифры открыли папку. Снова фото. Похожи на те, что с Захаром, но не с Захаром.

– А это как объяснишь?

– Подать ремень?

Моя грудь мощно выдохнула, желавшее вскочить и действовать тело осталось на месте.

– Как понимаю, это Данила? Не отводи глаза. Ты что же, и с ним?!

(Продолжение следует)