bagaguga

Боевой корабль с грохотом приземлился на площадь. Сигизмунд спрыгнул со штурмовой рампы и тяжёлой рокочущей поступью двинулся вперёд. Храмовник в сопровождении братьев шёл с мечом наготове.
В центре площади в свободном порядке стояли воины в тёмно-синем. Имперские Кулаки не замедлили шаг. Корабли VII взвизгнули, запустив двигатели, и снова взмыли в небо. Один из воинов в доспехах цвета полуночи поднял болтер в сторону Сигизмунда, в тот же миг бросившегося в его сторону.
Какая глупая ошибка. Сигизмунд мгновенно рассёк его оружие. Болт-снаряды в казённике и магазине разорвались. Воин пошатнулся, и в следующую же секунду в него врезался щит Ранна; Имперские Кулаки клином вонзились в центр площади.
Навстречу Сигизмунду зашагал десантник в шлеме-черепе. На верхушке шлема красовался гребень из красных скелетоподобных крыльев; в кулаке воина завизжал цепной меч. Почти в тот же миг Сигизмунд активировал в ответ силовое поле собственного клинка и нанёс удар по цепному мечу противника. Зубья вместе с дорожкой взметнулись в воздух, Сигизмунд почувствовал, как лезвие его меча прошло сквозь оружие Повелителя Ночи; глаза в его шлеме горели кроваво-красным. Храмовник отключил силовое поле за мгновение до того, как меч коснулся купола шлема врага. Если бы Сигизмунд не отключил силовое поле, клинок рассёк бы гребень, шлем и череп, а затем и грудь, разрезав туловище и выпустив внутренности, так, что кровь и кишки хлынули бы наружу, после чего Сигизмунд взметнул бы лезвие вновь и приготовился к следующей атаке.
Повелитель Ночи пошатнулся. Меч Сигизмунда прошёл сквозь гребень шлема и расколол керамит; по стилизованной под череп лицевой пластине потекла кровь.
Пространство вокруг заполнили крики и вопли, но они существовали где-то в другом месте, в другом пространстве, где братья по щиту Ранна стояли плечом к плечу вместе с Храмовниками. Всё, что чувствовал Сигизмунд, — это бурлящая внутри кровь и нить воли, которая единственная удерживала острие меча у горла Повелителя Ночи, валявшегося у его ног. Из решётки динамика доносился протестующий шум. Одно усилие мышц и воли — и острие меча вошло бы под подбородок шлема, и вверх, через рот, в плоть за ним.
— Брат! — раздался голос Ранна, настойчивый и громкий. Сигизмунд не пошевелился, однако вновь ощутил существование окружающего мира.
— Ты что творишь? — задыхался Повелитель Ночи. Сигизмунд посмотрел на него сверху вниз, затем поднял голову, осмотрев площадь и окутанный дымом город. Трупный дым, дым, пропитанный людским жиром. Площадь окружали металлические колья, вбитые в землю по всему её периметру. С них свисали пронзённые человеческие тела, одно на другом. Некоторые начали гнуться под их тяжестью. В центральном фонтане площади лилась кровь и кучи свежесодранной кожи.
— Выведите свои войска из этой зоны боевых действий, — проговорил Сигизмунд сквозь стиснутые зубы. — Вы освобождены от своих обязанностей. Пошли вон.
Сигизмунд выпрямился и повернулся в сторону говорящего. Повелитель Ночи стоял чуть поодаль, прислонившись к обгорелым руинам статуи, скрестив руки на груди; рядом с воином покоилась цепная алебарда. Лицо сына Кёрза было очень бледно, его утонченные черты портила сетка шрамов, подобных трещинам в мраморе. Он посмотрел на Сигизмунда полными тьмы глазами.
— Согласно общепринятым конвенциям и правилам, регулирующим подобные вопросы, этой зоной боевых действий командую я. Так что, если у тебя нет новых распоряжений от вышестоящего начальства, от имени Восьмого легиона я вынужден отклонить твоё требование.
Сигизмунд шагнул к Севатару. На площади воцарилась напряжённая тишина.
— Что вы сотворили здесь? — вопросил Сигизмунд.
— Мы сделали то, что приказал лорд-отец — то, что было необходимо.
— Это? — Сигизмунд указал мечом на клубящийся дым и пространство за кольями, где раньше стоял город. — В этом не было необходимости!
Севатар пожал плечами.
— Я не собираюсь спорить с тобой о философских вопросах. По правде говоря, я нахожу подобные рассуждения столь же утомительными, сколь и бессмысленными.
Сигизмунд было собрался что-то сказать, но Севатар заговорил снова.
Сигизмунд посмотрел в глаза, полные черноты. Храмовник твёрдо держал меч.
Ухмылка Севатара дёрнулась.
— Я заметил, ты не активировал силовое поле. Переживаешь о моей безопасности или пытаешься что-то сказать? Что-то вроде… «Я благородный и справедливый, а ты безжалостный душегуб»?
Глаза Севатара сверкнули над ухмылкой.
— Что ж, я могу избавить тебя от усилий в обоих случаях, брат. Во-первых, будь я на твоём месте, я не потрудился бы и клинком взмахнуть без уверенности, что удар не нанесёт урон. — Севатар изменил положение глефы, проведя ею по клинку Сигизмунда, и развернулся, плавно и быстро. Улыбка исчезла с его лица. Он посмотрел в сторону, где висел ближайший труп. Руки человека безвольно свисали вниз, униформа несчастного почернела от запёкшейся крови, а из раскрытого рта торчал наконечник копья. — Во-вторых, мне нет до этого дела. И в-третьих, хотя я и пообещал остановиться на двух, ты действительно смертоносен и полон добродетели, но это не твоя война и никогда ею не была, Храмовник.
Сигизмунд шагнул вперёд и вонзил меч в землю у ног Севатара.
Облачённые в полночь воины рассмеялись. Севатар посмотрел на меч.
— Ты правда хочешь этого?
— Здесь и сейчас.
Севатар оглядел круг Имперских Кулаков и Повелителей Ночи. Затем моргнул и покачал головой.
— Хорошо.
Сигизмунд поднял меч из земли и отступил на шаг назад, к Ранну. Имперские Кулаки и Повелители Ночи образовали свободный круг.
Сигизмунд приковал меч к цепи, сомкнул на рукояти пальцы и проверил баланс клинка.
— Тебе ведь не нужно лишний раз напоминать, что он быстр, — прошептал Ранн. — Я видел, как он дрался против кое-кого из Тринадцатого — не самое приятное зрелище; я бы доверял Севатару меньше, чем скорпиону. — Сигизмунд взглянул на Ранна, тот лишь пожал плечами. — Просто на случай, если ты об этом не подумал.
— Дело не в том, кто быстрее или сильнее, брат, — пояснил Сигизмунд. Он положил руку Ранну на плечо и продолжил, понизив голос. — Рассредоточьте наши силы по городу и проследите, чтобы это варварство прекратилось. Пошлите сообщение примарху. Он захочет поговорить с Ночным Призраком.
— Согласен.
В нос Сигизмунду ударил запах уничтоженного города.
— Допускаются лишь удары оружием, — добавил Ранн.
Севатар поднял бровь, затем пожал плечами.
— Говорят, ты играл в собачьих ямах Двенадцатого. Вполне понятны переживания, как бы он не нахватался дурных привычек. Мы ведь не хотим, чтобы господин Храмовник ввязался в больше грязных драк, чем положено?
Сигизмунд уже не обращал внимания на слова. Он остановился, ощутив вес меча в руке. Биение его сердец практически стихло. Где-то далеко в покоях своей памяти он слышал, как начинает накрапывать дождь и в дверь лачуги стучит ветер.
Севатар начал движение, сделав стремительный выпад глефой. Быстро. Поразительно быстро. Сигизмунд тоже уже выдвинулся вперёд и сумел парировать удар со звоном соприкоснувшейся стали. Он контратаковал, провернув меч и переложив его в одну руку, чтобы вложить в следующий выпад все возможные вес и скорость. Один удар — одно убийство, истинное и чистое. Даже без силового поля клинок пробьёт доспех и войдёт в плоть, если попадёт в нужную точку. Сигизмунд заметил, как чуть выше брюшной пластины Севатара открылась брешь. Ударь в место соединения пластин и кабелей, и клинок через кость и внутренности войдёт в туловище. Конечно, это не смертельный удар, не для космодесантника. Но его хватит для того, чтобы покончить с этим: достаточно, чтобы ранить, достаточно, чтобы оставить шрам.
Но Севатара уже не было на прежнем месте. Мгновение — и Сигизмунд почувствовал лишь, как его меч рассёк воздух, по инерции потянув всё тело вперёд, в то время как Севатар развернул глефу и взмахнул ею поперёк и вверх, направив лезвие в живот Храмовника. Сигизмунд успел повернуться в момент удара и шагнул Севатару навстречу, приняв защитную стойку с мечом: Храмовник прочёл траекторию движения глефы, и два клинка зазвенели друг о друга вновь.
Удар, парирование, зубья глефы ловят острие меча поперёк — и цепное лезвие устремляется вниз, к его ногам. Сигизмунд делает шаг назад и поднимает меч, вонзая его в брешь. Глефа летит навстречу клинку, цепной мотор на секунду оживает; режущие зубья провернули клинок вместе с рукоятью в перчатках Сигизмунда, но Храмовник мгновенно перехватил инициативу и нанёс ответный удар. Снова и снова; его сердца мерно бились, как отлаженные часы.
Один удар — одно убийство… Простая истина; первая, которую поведал ему меч. Если, конечно, клинок найдёт свою цель; если только враг не таков, как Севатар — жестокий и безразличный к идеалам, смертоносный и быстрый, подобный вспышке молнии между грозовым облаком и землёй. Одно мгновение, одна ошибка, и всё будет кончено.
Они сражались в полном молчании. Поначалу Сигизмунду казалось, что Севатар будет комментировать свои удары, но он этого не делал; Повелитель Ночи просто сражался, без насмешек и хвастовства, но с невероятным рвением, подобного которому Сигизмунд никогда не встречал. Севатар был сосредоточен, но в то же время кипел, словно волны чёрного океана. Подобно непрекращающейся буре, Севатар не устанет, и Сигизмунд это знал. Он также знал, что Севатар из тех, кто обычно бежит и отступает, сражается как трус, но здесь, в круге времени, он видел что-то ещё, что-то, чего, возможно, не осознавал, что-то, что можно было почувствовать, лишь скрестив клинки в поединке. Это было соприкосновение эпох, цивилизации и её падения, никогда не повторяющегося в конкретных деталях, но всегда проходящего по одному и тому же сценарию. Смерть и воин, рыцарь и его тень, снова и снова. Звенящие клинки, отсекающие моменты в настоящем. Однако всё имеет свой конец, также и дуэль закончится в одно мгновение.
И оно вот-вот наступит. Он чувствовал это, словно мерцающий вдалеке свет, становящийся всё ярче с каждым шагом. Истина, отличная от той, которую, как он думал, имел в виду Аппий.
«По одному удару за раз, затем совершая следующий. Так мы создаём вечность».
С того момента, как их клинки скрестились, он знал, что Севатар так просто не сдастся. Храмовник продолжал наносить удары, каждый раз оттачивая остроту сознания, совершенствуя способность предугадать следующие действия противника, его движения. Скоро он сможет совершить решающий удар, взломает защиту соперника, и тогда всё будет кончено. Тысяча ударов, чтобы нанести смертельный.
Севатар понял, что вот-вот случится. Сигизмунд почувствовал это, словно между ними пробежал электрический разряд взаимного понимания, будто взрывная волна, прошедшая по воде. Сын Кёрза осознал, что не сможет парировать этот удар, не сможет нанести ответный. Его линзы красными углями горели в глазницах черепа, пойманные в разворачивающееся мгновение настоящего, понятное только им, краткое и вечное.
Севатар наклонил голову и ударил гребнем шлема в лицо Сигизмунда одновременно с тем, как меч Храмовника рассёк его лицевую пластину, разбив керамит с декоративным черепом и визор шлема. Сигизмунд шагнул назад, прокрутив меч в руке. Севатар также отступил, стягивая шлем с окровавленного лица. Сигизмунд почувствовал привкус железа во рту. Он почувствовал тяжесть в конечностях, редкую для космодесантника; наконец увидел царапины и сколы у себя на броне. Уже наступила ночь, над вершинами окружающих гор пробивался свет нового рассвета. В городе было тихо; пожары угасли, трупный дым рассеялся в воздухе.
— Первая кровь — за мной, — объявил Севатар, ухмыляясь залитым кровью лицом.
— В следующий раз, брат, помни, что даже если люди начинают что-либо с честью, под конец все про неё забывают. — Он снова ухмыльнулся. — Поверь мне.
С губ Сигизмунда сорвался глухой смешок, после чего Храмовник развернулся и ушёл прочь.

Взято из Телеграмма t.me/black_library

Рыцарь и зверь. Уверовавший и неверный.
Кхарн обогнул груду обугленных металлических ограждений, набирая скорость. Сигизмунд бросил на него последний взгляд, прежде чем наконец поднять клинок на изготовку. От того человека, которого он знал когда-то, практически ничего не осталось. В былые времена они сражались друг с другом в недрах «Завоевателя» без доспехов. Тогда это было испытанием доблести, и, отказываясь от всяких преимуществ технологии и магии, они сражались как люди. Однако безумный гигант, с грохотом приближающийся к нему, больше походил на какую-то полуразрушенную боевую машину, чем на космического десантника. Кхарн был облачён в потрескавшийся доспех, покрытый разводами запекшейся крови. Он намного превосходил Сигизмунда ростом и стал даже крупнее, чем тогда, на флагмане примарха. Сам воздух бурлил вокруг окутанной паром брони Пожирателя Миров. Цепной топор, абсурдно большой даже в его огромных руках, уже ревел, выплескивая капли горячего масла и оставшуюся от последних убийств кровь. От него воняло так же, как и на стенах Львиных Врат, — горелой медью и гниющей плотью, — так остро, что этот смрад заглушал сотни других запахов битвы.
Сигизмунд твёрдо стоял на ногах, приготовившись к удару, и вот они столкнулись. Цепной топор налетел на длинный меч; взвизгнув, его зубья прошлись по чёрному клинку. Сигизмунд шагнул в сторону, погасив импульс атаки, и Кхарну пришлось развернуться, чтобы напасть снова.
Весь остальной мир для этих двоих перестал существовать. До них доносились слабые крики и звуки битвы, но это уже ничего не значило — дуэль поглотила обоих. Концентрация Сигизмунда достигла предела, он погрузился в мир меча, став единым целым со своим клинком. Его конечности двигались бессознательно: жизнь в постоянных боях довела движения до автоматизма. Он уже не обдумывал технику — сейчас все происходило на инстинктивном уровне, автоматически, по мышечной памяти. Цельный образ мира перед ним распался, Сигизмунд видел лишь фрагменты: край шлема, отблеск одного из зубов слюдяного дракона в топоре, ржавый блеск штифта на наплечнике.
— Ты, — прорычал Кхарн; его голос был напряжен до предела и скорее напоминал хриплое бормотание, вырываясь из стиснутых окровавленных зубов и разбитых губ. — Снова.
Сколько раз они сражались раньше? Дюжину? Больше? Все изменилось у крепостных стен Львиных Врат. Там поменялись правила игры и сама игра. Тогда Сигизмунд вступил в бой с физическим телом перед ним, но почувствовал бесконечную силу, клубком свернувшуюся под его кожей, — жестокое колдовство, вырывающееся из каждой раны на нем. Ударь, пролей его кровь, и на тебя выльется ещё больше безумия.
Я больше не сражаюсь за старый Империум.
Он повернулся, нанёс удар. Отступил, парировал. Блокировал удар, оттолкнул. Изогнулся, избежал удара. Автоматически. Быстрее. Сильнее. Теперь Сигизмунд был способен и на большее. Пустота внутри почти поглотила его — больше не осталось ни былого братства, ни смеха, ни состязания, одни инстинкты: движение, действие, реакция, сдави, задуши, изгони жизнь врага, растопчи его, сожги его, накажи его.
— Я... искромсал тебя... на тех стенах, — невнятно проговорил Кхарн. — Я бы... убил тебя... тогда…
Почему он заговорил? Почему он пытался заговорить? Хотел снова начать спор, который вместе с предыдущим поединком прервало вмешательство примарха?
— Что… в тебе… изменилось? — Кхарн зарычал, яростно продолжая рубить, приходя в бешенство в попытках прорваться сквозь бесстрастную стену атаки и защиты. Он будто действительно дрался со стеной. — Ты… уже… мёртв?
Да, быть может. Джубал давным-давно посоветовал ему освободиться от сковывающих его цепей и получать какую-то радость от собственных действий. Долгое время он пытался последовать этому совету. Но сейчас ему нужны были цепи. Цепи приковали его к этому прекрасному, ужасающему мечу, к клинку, который помог ему познать правду, к оружию, которое так безупречно подходило ему, что Сигизмунд даже подумывал, не было ли оно создано для него одного, а затем, запертое в неведомой темнице, ожидало дня, когда надежда проявится, как химера, и станет ясно, что у дороги нет конечной цели, ибо важен лишь путь.
Это было последним искушением, которое когда-либо испытал Сигизмунд. Но он не разомкнул губ.
Я сражаюсь за Империум, каким он станет в будущем.
Кхарн снова вступил в бой, его топор взревел, конечности двигались, кровь и пот смешивались в паре, который вырывался из его изрубленной брони. И Чёрный Меч встретил его стойко и безмолвно, холодно и бесстрастно, как могильный камень.
Он не произнёс ни слова. Ни одного. На протяжении всего поединка Чёрный Меч не произнёс ни слова.
Они смеялись вместе. Они дрались в ямах, сражаясь друг с другом, но в конце всегда падали в крови на солому и смеялись. Даже Гвозди не могли избавить его от этого чувства: в бою Гвозди всегда показывали истинную суть вещей.
— Злись! — проревел он, с грохотом приближаясь вновь. — Живи!
Потому что убить можно только то, что живо. Нельзя убить призрака, — только провести топором по его очертаниям. Он не чувствовал ничего; лишь разочарование, лишь большее безумие от того, что снова и снова приходилось биться о холодную стену.
Его грызли Гвозди. Он боролся сильнее. Он сражался быстрее. Его мышцы разрывались на части и сращивались вновь. Его кровеносные сосуды лопались и восстанавливались. Он почувствовал, как по его телу разливается жар, более обжигающий и горячий, чем любой, который он когда-либо испытывал.
— Всё должно происходить именно так. В противном случае нас ждёт крах. Посмотри на него. Мы пытались создать империю просвещения, но потерпели неудачу. Но если построить империю на этом, она простоит десять тысяч лет. ... Сигизмунд — источник вдохновения. — Лишь для безумцев. — Значит мы сойдём с ума, если это необходимо. ... Заставь выживших забыть свой страх, научи их ненавидеть. Научи почитать Бога на Троне, научи бессмысленности жизни без Него. Дай им символ, дай средство добыть огонь, — Киилер улыбнулась. — Тебе тошно от вида одного Сигизмунда. Я подарю вам миллион. Миллиард Сигизмундов. Вселенную, полную их. Если от этого страшно тебе, представь, что случится с врагом.
При новой атаке Кхарна цепной топор взревел с невиданной доселе дикостью, воспламенив пары прометия в воздухе. Брызги крови кровавыми хлыстами разлетелись с топора. И новые удары достигли цели. Он ранил призрака. Он заставил его пошатнуться, нарушил ритм его дыхания. В теле бушевал жар, ускоряя биение сердец. Он услышал хриплый шёпот Великого Бога в повреждённых ушах.
Вид противника привёл Кхарна в экстаз: никогда ещё он не чувствовал себя более совершенным. Неистовые удары, которые он обрушил на Сигизмунда, отозвались хором бесконечной радости. Земля под ногами раскололась, и они оба рухнули в груду обломков. И даже когда они упали на землю, поединок тут же возобновился. Они продолжали двигаться и наносить друг другу удары, мимоходом уничтожая все, что попадалось на пути меча и топора.
— Я... ис... — едва выговорил он, чувствуя, как приливная волна усталости накатывает даже на его наделённые божественной силой конечности.
Тогда он понял суть содеянного. В разгар безумия, когда Великий Бог изливал себя в его чудовищное тело, он понял природу произошедших изменений.
Весь Двенадцатый твердил после Нуцерии, что именно Империум создал Пожирателей Миров такими, какие они есть. Это была не их вина. Несправедливость, насилие — всё это породило жажду войны и бесконечных повторений гладиаторских игр, словно некое религиозное поклонение давно и заслуженно умершим божествам. Это давало оправдание каждому зверству, каждому акту бессмысленного кровопролития, ведь Империум сделал с ними то же самое.
— Я... ис...
Он продолжал сражаться, но теперь им двигало дикое отчаяние, потому что этому нельзя было позволить случиться, нельзя было смириться с этим. Ведь всё ещё существовало удовольствие, всё ещё существовало тепло, существовали честь и наслаждение от хорошего убийства, и всё это утонет в мрачном потоке, если не остановить это здесь, на Терре, где впервые был создан их вид, где начался великий парад высокомерия.
Он должен держаться. Должен сопротивляться. Ради человечности, ради жизни, прожитой со страстью, ради великолепного пульса боли, ощущений… ради всего.
Так был убит Кхарн. От него избавились в тишине, сразили с холодным презрением, зарубили и втоптали в пепел цивилизации, его горло было раздавлено, череп разбит, а грудная клетка проломлена. Он продолжал сражаться, даже когда от его конечностей остались лишь кровавые обрубки, даже когда реактор в его вибрирующем от варпа доспехе погас. Он буйствовал и дёргался до самого конца, но к тому времени было уже поздно. Последнее, что он увидел, по крайней мере, в этом мире, был огромный тёмный профиль его убийцы, чёрного храмовника, разворачивающего свой безупречный меч острием вниз и готовящегося закончить последний бой, в котором они сражались.
— Я... испорчен... — выдохнул Кхарн в муке, большей, чем когда-либо могли причинить ему Гвозди, но с явственным пониманием бесцельной жестокости вселенной, — не так сильно... как... ты...
Затем меч опустился, и Бог покинул его, оставив труп среди руин старого дома.

Взято из Телеграмма t.me/black_library

Ангел и демон сталкиваются в воздухе под кровавым небом, вдыхая запах бесконечных убийств. Первый скрежет клинка о клинок подобен металлическому раскату грома. Легионеры внизу сражаются и умирают в тени отцовских крыльев.
Повелитель Красных Песков замахивается мечом. Чёрный Клинок визжит, откормленный чужими душами, но… Ангела уже нет на прежнем месте, он уворачивается и взмывает всё выше. Ангрон яростно молотит крыльями, бросаясь в погоню. Его злят собственные неуклюжие удары. Это похоже на бой с тенью. Каждый раз, когда Ангрон приближается к Сангвинию, Ангел отлетает в сторону или складывает крылья и пикирует вниз. Каждый пропущенный удар меча, каждый неудачный взмах когтями отзывается в черепе Ангрона кислотным всплеском. Гвозди грызут, они придают сил, вместе с тем наказывая демонического примарха за каждую неудачу. Сейчас нестройный более, чем когда-либо, шум Гвоздей сливается в приказ Хоруса, молящего о смерти Ангела.
Сангвиний чувствует это. Он отклоняется в сторону с грацией, сравниться с которой Ангрону нечего и надеяться; взмах пернатых крыльев — и полёт Ангела останавливается, вертикальная серебряная полоса рассекает демону лицо. Однако боли нет. Большая часть его лица уже срезана с черепа, но боли нет. Демон чувствует боль так, как другие испытывают горе, печаль или разочарование: он ощущает порез как беспомощность, внутреннюю рану. Он чувствует порез как нечто такое, что нельзя спустить с рук, что можно преодолеть, лишь пролив кровь обидчика. Демон ослеп, его лицо изувечено серебряным клинком, но у него нет органических рецепторов, чтобы послать сигнал о ране и осознать её. Изнутри его терзает лишь слабость.
Новое столкновение проходит в смертельном объятии. Повелитель Красных Песков срывает Ангела с неба, сжимает златоносного Сангвиния в огромных когтях и уносит к земле. Они падают вниз и пробивают глассаический купол марсианского храма, покоящегося на вершине «Разжигателя войны» «Малакса Меридия». Демон и Ангел рухнули с такой силой, что подобное «приземление» переломало бы кости любому смертному. Тела полубогов крушат мозаику Опус Махины, священную икону как Адептус Механикус, так и Марсианских Механикум. Святотатство, которое не заметит ни один из братьев. Сцепившиеся примархи не обратят внимания и на то, как техножрецы и слуги разбегаются от места их битвы.
Но он слабеет. Может быть, это боль, но бессилие одолевает его; хватка Ангрона ослабевает, его рука в прямом смысле растворяется — постепенно, от плеча и вниз. Ангел поднимается, отбрасывая Повелителя Красных Песков назад. В руках Сангвиния — пистолет. Остатки разума Ангрона распознают в нём мельта-оружие: «Инфернус», способный сжечь противника в мгновение ока. Ангел отбрасывает его в сторону и взлетает с мечом, пикируя прямо на демонического брата. Ангрон поднимает собственный клинок, чувствуя поток будущих ударов, словно нашёптанные обещания, предупреждения об атаке. Он отражает каждый из ударов Ангела, прежде чем они достигают цели.
Металл скрежещет; от встречающихся лезвий дугой брызжут искры, в своём полёте гипнотизирующие невероятной красотой. На мгновение, всего на мгновение, он оказывается на равнинах Деш'ра'зен, разбивает лагерь под бледной луной, наблюдает за танцем светлячков над кострами армии освобождённых рабов. Какой всё-таки мирной была та единственная ночь, даже несмотря на то, что Гвозди грызли мозг. Какой же мирной была та ночь, прежде чем Император оторвал его от настоящих братьев и сестёр — братьев и сестёр по духу, а не по искусственной крови, — оставив их сражаться в одиночку, оставив их умирать, оставив его лицом к лицу с этой нежеланной жизнью, и…
Сангвиний пронзает его. Леденящее лезвие копья погружается в место, где должно находиться сердце демона. Два брата стоят лицом к лицу: один — покрытое кровью воплощение человеческого совершенства, другой — аватар абсолютной бесчеловечности и олицетворённой ярости.
Зрение Ангрона искажено, он стоит вплотную к Сангвинию, но, несмотря на это, демон видит усталость на лице Ангела. Раны и порезы на плоти Сангвиния не смертельны, но оставили на нём неизгладимый след. Эта война изувечила Ангела: она сделала совершенное несовершенным.
Губы Ангрона растягиваются в подобии улыбки. Он пытается заговорить. Однако слова не слетают с языка: говорить трудно — не потому, что он умирает, а из-за того, что для него речь — больше не естественный или необходимый процесс. Для него это — лишь отголосок утраченной жизни: отныне Повелитель Красных Песков выражает свои мысли слюнявым рёвом и смертями врагов.
Они проносятся между башнями храма «Малакса Меридия», после чего вырываются в открытое небо. Сангвиний медленнее в открытом пространстве, однако он грациозен, опытен и словно рождён для воздушных схваток. Ангрон же обладает выходящей за пределы человеческого понимания силой демонических мышц, но он — горгулья, преследующая ястреба. Сангвиний отклоняется от прямого курса, взмывает выше, уходит от демонических лап и…
+ Убей его.+
Это Хорус — воля Хоруса внутри демонического разума. Слова раздуты Пантеоном, наполнены силой зловещих богов. За ними скрывается обещание боли. Настоящей боли. Боли Гвоздей. Повелитель Красных Песков усерднее бьёт крыльями, его меч оставляет за собой поток кричащих душ: мертвецов Терры, поющих свою песню.
Повелитель Красных Песков не замечает нытьё Хоруса. Он чувствует, как Сангвиний устаёт, он видит это в мерцании огня ангельской души. Дух его брата дрожит от отчаянной сладости истощения. Война... крепостная стена… Бич Родословной Девятого*(название другого демона, воплотившегося в трупах Кровавых Ангелов)… Да, силы Ангела иссякают.
Демон набирает скорость и рвётся к Ангелу сквозь загрязнённый ветер. Противовоздушный огонь прошивает воздух. Сангвиний уворачивается от слепящих лазлучей и отлетает в сторону от пролетавшей «Грозовой Птицы». Ангрон, гораздо менее манёвренный, врезается и проносится сквозь неё, поглощая обречённые души на разваливающемся корабле.
Для него подобное столкновение — ничто, усилие одного вздоха. Позади падает «Грозовая Птица», её разбитый надвое корпус охвачен пламенем. Большая из двух частей корабля ударится о стену Санктум Империалис, после чего взорвётся на самых толстых пустотных щитах из когда-либо созданных. Обломки смертельным дождём обрушатся на воинов обеих сторон. Но Ангрон ничего этого никогда не узнает.
Они летят сквозь клубы дыма умирающего титана, в темноту и белый огонь плазмы. Клубящийся дым не может скрыть от демона свет ангельской души. Ангрон подбирается всё ближе и ближе, он уже достаточно близко, чтобы раздвинуть челюсти и обнажить неровные ряды разномастных зубов, торчащих из кровоточащих дёсен. Они кружат в пылающем, удушающем пространстве, которое обжигает и душит лишь одного из них. Демон издаёт драконий рёв, примитивное выражение радости; эмоция в её первозданном виде — скорее торжество, а не ярость.
Пасть Ангрона всё ещё раскрыта, и копьё в левой руке Ангела бьёт именно туда. Наконечник выбивает большую часть зубов демона, отсекает язык у его корня и пробивает затылок. Шейный отдел позвоночника разрушается, распадаясь на куски эктоплазмы. Ангрон падает с неба, бескостный и оглушённый.
Падение Ангрона поражает Королевское Вознесение прямиком в сердце двух сражающихся легионов. Удар демона о поверхность аллеи в мгновение убивает почти сотню воинов с обеих сторон, но и это не отложится в разуме демонического примарха. Выжившие Пожиратели Миров подбадривают своего господина сквозь пыль, лая, словно преданные гончие. Но Повелитель Красных Песков не способен этого увидеть: он поглощён собственной яростью.
Он хватает когтями копьё, рыча на пронзившее его оружие; в эти секунды бессилия он и действует, и издаёт звуки по-звериному глупо. Ангрон корчится в грязи. Копьё высвобождается, скользкое от ихора, притворяющегося кровью; ошмётки демонической плоти шипят на металлической поверхности. Демон уже восстанавливается, подпитывая своё существование всеми возможными метафизическими процессами. Повелитель Красных Песков отбрасывает копьё как раз вовремя, чтобы встретить его владельца. Ангел опускается вниз с молчанием, от которого разит ложной праведностью — будто он слишком благородное существо, чтобы испытывать гнев.
Братья сталкиваются в кратере, образовавшемся при падении Ангрона. Вокруг них бушует битва за Врата Вечности. Пожиратели Миров всё давят — легионеры, жизнекрады и кровопускатели — Сангвиний чувствует их, чувствует, как они приближаются, слышит их вой; Ангрон же видит, как осознание этого появляется в глазах брата. Сангвиний всё рубит, рубит и рубит в такт усиливающемуся рёву цепных топоров и демонических клинков. Но этого недостаточно. Ангел уходит прочь, взмах крыльев уносит его ввысь.
Повелитель Красных Песков понимает, что ему не поймать Сангвиния в воздухе. Он подходит к лежащему копью, чуть отступает — на этот раз погони нет. Теперь Ангрон готов.
Ангел уворачивается в сторону с грацией рождённого в небе, уходя с траектории смертельного снаряда. Нет, теперь Ангрон понимает: Сангвиний не просто уклоняется от удара. Ангел ловит своё копьё движением, которое никогда бы не заметил человеческий глаз, оборачивается по инерции и с криком усилия бросает его обратно.
Однако он хватает лишь воздух. Силой упавшего метеорита демона поражает копьём в грудь и швыряет вниз, приколачивая к покрытой варпом земле. Несколько невозможных секунд Повелитель Красных Песков остаётся недвижим на месте, пронзённый. Но боли нет, есть лишь унижение.
Он освобождается как раз вовремя, чтобы лицезреть набирающего высоту Сангвиния. Ангел оставил его на земле. Раны демона затягиваются, но медленно, медленнее, намного медленнее, чем раньше. Гвозди впиваются в разум демонического примарха сильнее, презирая его слабость.
Ангрон отворачивается от брата, направившись к красному пятну Кровавых Ангелов. Он проходит сквозь них, отбрасывая тела ангельских сыновей назад размашистыми взмахами голодного до душ меча.
Если демон не может поймать Ангела в небе, значит, он заманит его обратно на землю. Он научился этому у Бича.
Уловка не займёт много времени. Ангрон едва начал проливать кровь, как услышал опускающийся взмах ангельских крыльев. Повелитель Красных Песков снимает корчащиеся тела умирающих Кровавых Ангелов с клинка и поворачивается. Он вновь встречается с братом. В него попадают болт-снаряды. Цепные мечи вгрызаются в искусственную плоть его ног. Ему нет дела до жалкого сопротивления его племянников. Несомненно, он прикончит их, попирует их плотью и преподнесёт черепа сынов Сангвиния к Трону Черепов, но сначала должен умереть их Ангел.
Братья сталкиваются друг с другом. Для окружающих смертных они кажутся размытым пятном; столкновения их клинков настолько стремительны, что их мечи поют одну протяжную ноту — продолжительный звон без крещендо или диминуэндо. Воющий перезвон металла прекрасен. Это шедевр нарушенных законов физики.
Но лишь один из братьев бессмертен. Сангвиний, ослабленный смертными мышцами, ослабленный войной, начинает замедляться. Его выпады проходят мимо цели; атака переходит в парирование. Он отступает — сначала на сантиметры, затем широкими шагами. Напряжёнными до предела глазами он видит, что Ангрон теснит его обратно к осквернённым Вратам Вечности.
Повелитель Красных Песков наблюдает, как на лице Ангела появляются признаки понимания. Понимания, что с ходом сражения слабеет лишь один из них. В обжигающем хаосе своего сознания Ангрон всё же осознаёт, что это может произойти в любой момент, стоит отчаянию побудить его брата к действию.
Сангвиний дёргается. Меч с жалкой медлительностью входит в его внутренности, омрачая болью идеальные черты лица златоносного примарха. Повелитель Красных Песков также питается этим зрелищем, питается видом обнажённых зубов Ангела, питается смрадом насыщенной крови Сангвиния. Она словно наркотик, опьяняюще чистый. Сам Бог Войны, чьим смертным отражением является Ангрон, лает от удовольствия, наблюдая за тем, как проливается кровь этого существа.
Демон сжимает горло Ангела крепче, погружает лезвие глубже, рыча от свежего потока крови, что вырывается из раскрытого рта брата. Губы Сангвиния движутся, но поначалу он не может произнести ни слова. Всё, что ему удается выдохнуть, — имя брата.
— Брат...
Ангрону нелегко говорить; горечь, накопившаяся за всю его жизнь, смешивается с агонией в прекрасных глазах Ангела. Он вонзает клинок ещё глубже в живот брата, уже по рукоять. Затем притягивает Сангвиния к себе до тех пор, пока они не оказываются лицом к лицу. Теперь он достаточно близко, чтобы почувствовать свежий запах крови в дыхании Ангела. Достаточно близко, чтобы кровавые брызги брата касались его лица.
— Ангрон...
— Слушайте, как поёт умирающий Ангел.
Ангел тянется к нему бессильными, лишёнными когтей руками. Жалкое зрелище. Поступок слабака. Повелитель Красных Песков не нуждается в воздухе; ему плевать, если руки Сангвиния сомкнутся на его горле.
Хорус. Воитель. Трус на орбите. Повелитель Красных Песков слышит голос, прорывающийся сквозь туман боевого экстаза. Он чувствует, как Хорус уже некоторое время пытается достучаться до его пропитанного кровью разума. В ментальном присутствии Воителя заметна насмешка, но прежде всего — Хорус боится.
+ Отпусти его! Отпусти! Он...+
Протянутые руки Сангвиния хватают кабели, венчающие голову Ангрона. Ангел сжимает технодреды — внешние регуляторы Гвоздей Мясника, и зверь, которым стал Ангрон, наконец понимает. Но уже поздно, слишком поздно — Ангел использовал ту же уловку, рискнув, когда позволил пронзить себя клинком, чтобы самому подобраться ближе.
+Убей его, прежде чем…+
Ангрон кричит. Впервые с момента возвышения в его рёве слышится что-то иное, кроме ярости. Агония молниями пронзает содержимое его головы. Пламя и лёд, лёд и пламя. У него недостаточно разума, чтобы осознать это ощущение, но оно уничтожит его, понимает демон или нет. Стукнув громоздкими крыльями, он взмывает в небо. Он вертится в воздухе, пытаясь сбросить упёртого Ангела.
Внизу два легиона сражаются под дождём крови своих отцов. Повелитель Красных Песков — Ангрон, я помню, я вспомнил, я Ангрон — чувствует, как его череп скрипит, он будто растягивается; затем треск, после которого его глаза заливаются кислотой: звук медленно разбивающегося стекла, лопающегося черепа под гусеницами танка.
Теперь он слышит брата: прерывистое шипение вздохов Сангвиния вместе со скрежетом его перчатки о механические усики варварского механизма. Братья встречаются глазами; меркнущий взгляд Ангела безжалостен, в нём не осталось места для милосердия. Сангвиний поглощён страстью, которой всегда сопротивлялся. Повелитель Красных Песков видит это в зрачках своего брата, в скрежете его массивных клыков. Ангела поглотила кровавая жажда, на его щеках проступают ярко-синие вены. Вот он, гнев. Вот он, высвобожденный Ангел.
Гнев Сангвиния настолько абсолютен, что Ангрон ощущает укус другого давно забытого чувства — зависти. В глазах Ангела горит не горькая ярость, вызванная жестокостью прошлой жизни или волей бога, что одаряет за убийства. Да, она питает Бога Войны, как и всякое кровопролитие, но источник её — не бог.
Это собственная ярость Ангела. Ангела, что служит лишь справедливости. Как же она прекрасна, как проста, как чиста...
Такова была последняя связная мысль демона. Подпитываемые животной паникой в той же степени, что и осознанной яростью, неистовые удары когтей Ангрона ничего не могут поделать с разъярённым Сангвинием. Братья падают: демон всеми конечностями молотит по верному сыну Императора, изодранные же и окровавленные крылья Ангела не в состоянии удержать в воздухе обоих.
Провода демона берут начало в голове монстра. Они не просто прикреплены к его мозгу: эти кабели являются его частью. Усики тянутся через болепричиняющее устройство, которое заменяло и неполноценно имитировало целые участки мозжечка, таламуса и гипоталамуса Двенадцатого примарха. Гвозди Мясника вплетены в мозговой ствол, как их строительный тёзка, они соединяют головной мозг со спинным. Шедевр, восхитительный в своей варварской эффективности, злобном совершенстве, в стремлении возвысить смертное до бессмертного.
Из-за завесы Ангрон слышит смех. Бог смеётся над ним, ибо ему плевать, чья льётся кровь. Он примет смерть Повелителя Красных Песков с той же радостью, с какой принял бы кончину любого другого чемпиона.
Он кричит и совершает нечто, чего никогда не делал — ни в смертной, ни в бессмертной жизни. Он ревёт, но рёв болезненной ярости впервые окрашен ужасным стыдом. Он проведёт остаток вечности, отказываясь верить, что это произошло. Звук сливается в слово, а слово — в просьбу. Он умоляет.
— Нет, — хрипит брату зверь.
Этот момент не войдёт в легенды ни одного из легионов. Примархи парят высоко над полем битвы, а те немногие сыны, у кого есть возможность наблюдать за отцами, слишком далеко, чтобы знать о происходящем между братьями. Лишь Сангвиний слышит последнее слово Ангрона, и этот момент близости он унесёт с собой в могилу.
Земля приближается с головокружительной скоростью. Сейчас или никогда.
Они вместе падают вниз. Последним рывком Ангел вытаскивает наружу змей из варварского металла. Голова демона лопается. Это больше похоже на взрыв, высвобождение внутреннего давления, как гной из лопнувшей кисты: большая часть мозга Ангрона оказывается снаружи его головы, поглощённой искрами и покрытой кислотной кровью. Тело демона ударило крыльями в последний раз, уже рефлекторно.
Его хватка ослабевает. Он прекращает бороться.
Сангвиний высвобождается из обессилевших объятий падающего брата. Он расправляет израненные крылья: сначала — чтобы стабилизировать полёт, затем — для набора высоты. Туша демона обрушивается на лестничную аллею, сотрясая Королевское Вознесение. Сангвиний отнял у воинов-гладиаторов XII легиона последние остатки рассудка.
Ангел издаёт двухголосый крик. Он машет крыльями, паря над полем битвы. Кровавые Ангелы начинают сражаться с новой надеждой, узрев победу своего отца-демоноборца. Пожиратели Миров разбиты психической реакцией на смерть отца; они смотрят на Ангела Императора, торжествующего в ореоле восходящего солнца.

Перевод дуэли Ангрона и Сангвиния у Врат Вечности. Взято из Телеграмма t.me/black_library.

...еле вырвались из России, кстати, где наши дети?...
.
.
.
.