В 1920 году Есенин с Мариенгофом гостили в Харькове у своих друзей. Однажды во время обеда молодая девушка стояла за стулом Сергея Есенина и вдруг простодушно сказала:
"Сергей Александрович! А Вы лысеете!"
Все замолчали, Есенин улыбнулся, но ничего не сказал. На следующее утро за завтраком он прочитал новое стихотворение:
"По-осеннему кычет сова
Над раздольем дорожной рани.
Облетает моя голова,
Куст волос золотистый вянет..."
Когда-то Владимир Маяковский в брошюрке для начинающих пролетарских поэтов привёл пример неудачной строчки: "Мы ветераны, мучают нас раны..."
Но пример неудачного стихосложения преследует не только начинающих поэтов. Как-то раз известная советская поэтесса Вера Инбер написала историческую поэму про Степана Разина и спросила мнение о ней у Маяковского. Среди прочих там были такие строки:
"Ты шашкой оловянною взмахни и сгоряча,
сруби лихую голову до самого плеча..."
Маяковский спрашивает:
- А ты Верочка стихи то свои вслух кому-нибудь читала?
- А что такого?
Маяковский подумал пару минут и посвятил ей такие строки:
"Ах у Инбер, Ах у Инбер!
Что за глазки, что за лоб!
Все глядел бы, все глядел бы,
Любовался на неё б !"
Но у Веры Ибнер есть и продолжатели
Бард Александр Карпов рассказывал, что, сидя в жюри на одном фестивале авторской песни, он слушал девочку, которая проблему женского одиночества выразила словами «И цел к утру мой чёрствый хлеб…»
Автор универсального французского словаря Пьер Буаст составил словарь, из которого исключил все неприличные слова. Одна знатная дама решила похвалить его за отсутствие бранных слов в словаре. Буаст в ответ не удержался ответить:
"Мадам! Как же вы узнали, что этих слов там нет? Вы их искали?"
Юрий Олеша пришел в издательство получить гонорар. Паспорт забыл дома, и стал уговаривать кассиршу выдать гонорар без паспорта. Кассирша отказалась:
"Я вам сегодня выдам гонорар, а завтра придет другой Олеша и снова потребует гонорар".
Олеша выпрямился во весь свой небольшой рост и с величественным спокойствием произнес:
"Напрасно, девушка, волнуетесь! Другой Олеша придет не раньше, чем через четыреста лет..."
Когда один из учеников знаменитого пианиста Александра Гольденвейзера сыграл похоронный марш Шопена слишком быстро, он заметил:
"Куда вы так торопитесь, во времена Шопена автобусов еще не было".
Матвей Яковлевич Грин был известен, уважаем и любим. Журналист, фельетонист, писавший для всех мастеров эстрады: Аркадия Райкина, Тарапуньки и Штепселя, Бориса Брунова и др. Он просидел в сталинских лагерях четырнадцать лет. Борис Брунов говорил: "Если на гастролях к нам на улице кидается человек, значит, либо он со мной на флоте воевал, либо с Матвеем сидел!" Спасли Грина от верной смерти, по его словам, две вещи: работа в лагерном театре и природный оптимизм.
Однажды "театр за колючей проволокой", которым руководил Грин, пригнали выступать в очередную зону. Страшно хотелось есть, и Грин попросил коменданта барака отвести его к титану, чтоб хоть кипятку попить и заглушить голод. Та, повела его к нагревателю, у которого дежурили две женщины. Дали они Грину кипятку, и он отправился обратно на на нары. По дороге комендант, тоже из зеков, оглянулась и сказала Грину: "Зря вы ушли, не поговорив, им есть, что рассказать, а вам, как писателю, было бы интересно…" "А кто они такие?!" – спросил Грин. "Одна жена Буденного, другая – Колчака!"
Однажды итальянский композитор Джакомо Пуччини сломав ногу попал в больницу. Когда друзья навестили его, они были удивлены тем, что он пребывает в хорошем расположении духа, а на вопрос как он себя чувствует, он улыбаясь сказал: "Я счастливый человек! Обратите внимание, мне уже начали сооружать памятник при жизни!"
Жена у Михаила Светлова была грузинка. Когда их сыну пришло время получать паспорт, он сообщил отцу, что решил вписать в паспорт национальность "еврей". Светлов, улыбнувшись, погладил сына по голове и сказал: "Успокойся, мальчик: ты никакой не еврей!". "Почему?" – вспылил сын. "А потому, что никакой настоящий еврей не откажется от возможности написать себе: "грузин"– ответил Светлов.
