O.Dark

Борис Беленький рассказал, как он и один из крупнейших (в прямом и в переносном смысле) российских пианистов Николай Петров смотрели премьеру в "Ленкоме" на предмет вручения "Хрустальной Турандот". Перед началом премьеры к широченной спине Петрова наклоняется женщина, сидящая сзади, и обрушивает на него целый водопад комплиментов: "Вы, мой любимый пианист – единственный, уникальный…" и проч. – "У меня к вам огромная просьба!.." Польщенный Петров толкает меня в бок, а затем оборачивается к поклоннице: "Мадам, что я могу для вас сделать?" "Николай Арнольдович, ради Бога, если можно, не садитесь, впереди меня – я ничего не увижу!"

Борис Львович рассказывал. Есть среди моих приятелей одна занятная семья. Она актриса, он психиатр. Она – хохотушка, хулиганка, он – абсолютный флегматик, толстые губы, толстые очки, самая бурная реакция на самый хороший анекдот уныло скажет: "Смешно…"

Эти два абсолютно разных человека прожили, между тем, вместе всю жизнь. Однажды их сын впервые явился домой пьяным. Было ему шестнадцать лет – возраст непримиримой войны с родителями за самостоятельность и гражданские права. Ребята постарше позвали его в ресторан, сердчишко екнуло, конечно, но сделал вид, что дело привычное, и пошел. Притащился домой за полночь, еле держится на ногах, понимает, что будет дикий скандал, поэтому всем лицом и телом изображает, что ему на мнение родителей плевать: взрослый, мол, что хочу, то и делаю… Входит в комнату. Мать сидит в кресле с книгой, отец работает за письменным столом. Мать только голову подняла, пригляделась и спокойно так констатировала: "Пил водку и портвейн!". Отец подошел, снял очки, понюхал сынов пиджак и добавил: "В "Центральном!"

Пацан был насмерть поражен такой компетентностью родителей и зауважал их всей силой души! Много лет спустя родители признались ему, что тем вечером им позвонил приятель и между прочим сказал: "Да, сейчас в «Центральном» видел вашего Левку с друзьями: пьют водку и "Три семерки"".

В Киевском TЮЗe работала реквизитор Этель Моисеевна, – пришла в театр смолоду, состарилась в нем и была ему безумно предана. Среди артистов слыла мудрой советчицей и славилась лапидарностью изречений.

"Девочки, мужчина, как прымус: как его накачаешь – так он и горит!"

"Ой, да какого он росту, у него росту – как у собаки сидя!"

"Дура, что ты повела его в кино – там каждая лучше тебя! Ты поведи его в парк – там одни деревья!"

"Деточка моя, запомни: семейная жизнь, как резинка – чуть сильнее натяни, она тут же лопнет!"

"Я лежала в больнице – Абраша пришел за месяц два раза. Я не в обиде, я понимаю: он мужчина – его раздражает односпальная кровать!"

Когда режиссер приходит в театр на постановку, к нему приглядываются три-четыре дня, а потом закулисье выносит приговор. Причем, артисты еще недели две-три не подают вида… А вот отношение «обслуги» резко меняется: раз за кулисами прошел слух, что режиссер говно, то и нечего стараться выполнять указания! И вот уже он орет-надрывается: "Где костюмеры, черт вас побери, почему нет мантии!.." – и никто не бежит на помощь. Но если режиссер "прошел"…
Генриэтта Яновская ставила в Московском театре им. Моссовета пьесу "Вдовий пароход". Во время репетиции Яновская завопила: "Боже мой, веревку мне принесите, я сейчас повешусь прямо тут, посреди сцены!.." Ну и так далее – обыкновенные режиссерские истерики. Прокричавшись, она собралась продолжать репетицию дальше, но вдруг увидела рядом заведующую реквизиторским цехом. "Что вы пришли? – спросила Яновская. "Ну как же, – вы же веревку кричали… Вот, я принесла!"