Kakanut

У меня живот воротит от человеческой жизни, лишённой какого-либо толка, возможностей и выборов. Творчество / Искусство? Наука? Хах. Первейшее — песнопение людскому самолюбованию, глупой горилле, переоценивающей ценность своих творческих потуг. Второе — урезанное ощупывание реальности, оно чуть менее убогое, но достаточно искаженное, как у одноклеточной инфузории.

Биологические стремления движут тобой и ничего ты сделать не сможешь — раб собственной же природы и ограниченности. Обезьянка желает кушать, обезьяна хочет трахаться, в конце концов, обезьяна хочет дышать и... она же хочет, чтобы её понимали, разделяли чувства, и, конечно, ей хочется любить и быть любимой, вкладывая в это большой смысл и значение. Но, откуда-то внезапно, из глубочайшего места Вселенной донесется пук, исторгнутый метафизическим темпоральным анусом Ктулху, и сдует, словно горсть пыли, все годы человеческой жизни вместе со всеми чаяниями, надеждами, чувствами и внутренними противоречиями. В итоге, абсолютно никого не останется... Возможно, что-то останется, но уже не будет "кого-то", кто мог бы это "что-то" воспринять. Одновременно самое кошмарное и самое непревзойденное качество жизни — это ее конечность.

Всего сто лет — краткий, как взмах крыла бабочки, миг, хотя даже этот безусловно уничтожающе малый отрезок мы не проживаем, и мало кто проживёт. Существуем ли мы вообще? С раннего детства мы усваиваем лишь то, что нам дают: мы учимся и к юности становимся "рабами" усвоенных уроков, редко выглядывая за ограду очерченную средой. Мы вторичны, и такая вторичность с каждым годом лишь неизменно усугубляется, а мягкая глина человеческого "Я" обжигается, превращаясь в застывший сосуд, в который кладётся одно и то же, год за годом: один горшок для воды, второй для пищи, какой-то для говна... единственное отличие людей от горшков разве что в том, что они имеют подобие воли и способность выбирать собственное содержимое. Но мало кто знает, что это содержимое не имеет, не имела абсолютно никакого значения, и что говно и золото — суть одно. Ведь когда ты это поймешь, быть может, ты станешь Буддой. Но маленькая деталь: Будда — это такой же bullshit, хах. Ты можешь обратиться к Богу, можешь даже помолиться ему, а можешь — послать на хуй, — это ничего не меняет, ведь каждый раз ты обращался только лишь к себе. Да, увы, ты и есть свой альфа, омега, и только у тебя есть возможность что-то изменить в своей жизни. Но ввиду того факта, что ты ограничен, ты абсолютно ничего не можешь сделать. Касательно меня, иногда я забываю, что я Будда, и думаю, что я кретин, слабоумный человек, с жалкой циферкой, что называется IQ, которая проста несравнима с умами бесконечной Вселенной. Но потом вспоминаю, что Будда — и есть такой, и успокаиваюсь.

Игры ума... Все это — проклятая умственная жвачка, в которой мы буквально за мгновения поднимаемся ввысь, до Будды, и опускаемся до бича. Но все равно, это мелочные игры копошащихся ничтожеств, чья жизнь не дольше жизни мотылька. Вся, блять, ваша жизнь — борьба за статус, за красивую девушку, за деньги, чтобы другие не осуждали; не быть омежкой, быть АААААльфой, не быть лохом. Круто быть крутым, плохо — плохим. Вот и вся ваша жизнь. Однако, в действительности же нет ни "круто", ни "плохо", есть лишь 7 миллиардов эволюционировавших и слегка видоизмененных обезьян, которые себя в этом убеждают. Есть лишь устроенный ими театр, с отведенными ролями и разыгрываемыми сценами, и единственный зритель — это эта безбрежная Вселенная. И смотрит она во все сразу одновременно, без интереса и без равнодушия, без цели и без малейшего толка, как чёртов йог, на догорающую свечу. В конечном же счёте, когда ваш огонь потухнет, она так и продолжит смотреть во все точки, в том числе и туда, где были вы, потому что не имело никакого значения были вы или не были. Нет кого-нибудь, кто имел значения и ничто не имело. Ни Цезарь, ни Наполеон... Они были столь же несущественны, как и сантехник Степан, прочищавший клиенткам не только трубы; как пёс-барбос, честно гонявший котов; как Мурзик, честно трескавший Wiskas. И всё это — наборы букв и историй.

Буквы еще звучат, но наступит день, и больше некому будет извлекать звуки. И будет то время, когда больше некому будет оживлять истории. Останется лишь безмолвный, пылающий абсолютный ноль по Фаренгейту, утопающий в беззвучном рёве оглушающей тишины. И это будет неважно.