Мне этот дом сразу не понравился: какой-то осунувшийся, с облупившейся краской на наличниках, с «дореволюционными» ручками на двери.
- Ты что, предлагаешь нам здесь жить? – удивлённо спросил я у Терёхина.
- А чего тут такого - дом как дом! Главное, что от института недалеко. Никаких тебе трамваев, беготни по улице. Главное ведь другое, мужики! – Андрюха повернулся к парням, стоявшими за нашими спинами: - Серёга, Ганс, не об этом ли мы мечтали? Никаких комендантш, никаких проверок вечерами, ну!
Серёга Зубцов и Виталик Цейс, по прозвищу «Ганс», пожали плечами. Я понял, что им абсолютно всё равно. Мы, четверо третьекурсников, решили снять временное жильё на время учёбы. В общаге бесплатно, но там действительно жёсткие правила: отсутствие до 23:00, никаких гостей ночами, а днём только по разрешению коменданта.
Здесь как раз Генку Терёхина выгнали из общежития. Комендантша унюхала запах спиртного, потом второй раз, третий, ну и с помощью декана решила эту проблему, заодно лишив нашего товарища стипендии. На учёбе его оставили, а вот жильё порекомендовали подыскать. Мы же, верные дружбе, потянулись за Генкой вслед.
- Всё решено, пацаны! – жестикулировал Терёхин, помогая то одному, то другому из нас упаковывать чемоданы: - Я с жильём быстро определился, дом нашёл в двух шагах отсюда! Случайно дедка одного на остановке встретил. Разговорились, он и предложил свой дом для проживания. Мешать нам не будет, потому что у дочки живёт. "Как, - говорит, - старуха моя померла, так и не могу один находиться, надо чтоб кто-то рядом был!"
Дом действительно находился в километре от института. Здесь как раз частный сектор начинался, одна улица из домишек осталась, только тянулась она далеко и заканчивалась где-то на самой городской окраине.
- Ну, что, - ещё раз спросил я, - берём для проживания?
- Сойдёт! – буркнул Ганс.
- Можно! – махнул рукой Серёга.
Если б мы знали, что ждёт нас впереди, никогда бы не переступили за калитку этого жилища на тихой улице с поросшими сладкой малиной заборами…
Так и потекла наша жизнь, не ограниченная всевозможными приказами. Комнаты были с мебелью, поэтому и покупать-то ничего не пришлось. Кое-как навели порядок, обои переклеили – вот и всё обустройство. Вечерами гуляли по городу, знакомились с девчонками и через несколько встреч расставались. Тогда ведь, в семидесятые, ещё не было компьютеров и сотовых телефонов, поэтому развлекались, как могли. Вечерами сидели над заданиями, спорили, проверяли друг у друга правильные ответы. Двое из нас получали стипендию, а двум другим предки иногда переводами помогали.
Соседей вокруг не было, поскольку близлежащие дома давно стояли пустыми, и только там, вдали, вечерами светились огоньки. И это радовало: пусть далеко, но всё-таки живут люди!
А дом пропах: то ли плесенью, то ли гнильём воняло от стен. Но мы привыкли и старались не обращать на это внимания.
Хозяина видели всего один раз. Он поздоровался с Генкой, а на нас посмотрел подозрительно, но головой кивнул. Мне даже показалось, что силой себя заставил. Неприятный дедок!
- Об оплате договорились! – потирал руки Терёхин: - Сказал ему, что раз в квартал платить будем. Согласился!
Всё начались месяца через два, аккурат в канун Нового года. Поскольку друзья мои жили в соседних областях, то на выходные каждый отправился в родительские пенаты, чтоб привезти на самый любимый наш праздник какие-нибудь деликатесы, что-то вроде сала или квашеной капусты.
Я остался. Мама у меня жила далеко за Уралом, поэтому при всём желании два дня ничего не решали. Может, и к лучшему, думал я, отосплюсь, книжки почитаю!
Когда вечером, проводив друзей на вокзал, подходил к дому, заметил возле калитки какую-то старушку. Стоя по колено в снегу, она всё пыталась заглянуть за забор, но у неё никак не получалось.
- Вы не меня высматриваете? – пытаясь пошутить, крикнул издалека.
Старушка вздрогнула и, как мне показалось, пригнулась, словно от страха. Но, всмотревшись, перекрестилась.
Она оглянулась и подошла ко мне. Ненормальная, что ли, подумал я.
- Это вы, студенты, здесь проживаете? – прошептала бабулька.
- Мы. А чего шёпотом-то?
Она ещё раз посмотрела по сторонам и взяла меня за рукав:
- Давай отойдём-ка, милок, в сторонку.
Я удивился, но следом за ней пошёл – очень уж было интересно, какую такую тайна хотелось ей мне рассказать.
- Вон мой дом с зелёными наличниками, видишь? – старушка махнула рукой и указала куда-то на конец улицы.
- Вижу, - ещё ничего не понимая, буркнул я.
- Так вот, скажи мне для начала, как вы в этот домишко заехали?
- То есть как? Друг деда какого-то нашёл, он и заселил, - мне показалось, что при упоминании нашего хозяина она попыталась было прикрыть рукой рот.
- Его не Михалычем зовут? – после небольшого замешательства спросила она: - Вижу его иногда возле дома, только подойти боюсь.
А ведь действительно, я даже не удосужился спросить у Андрюхи имя нашего благодетеля.
- Может, и Михалыч, а что?
- А то, - старушка как будто вздрогнула и поманила рукой, чтоб я нагнулся: - Михалыч ваш уж лет пятнадцать как в могиле лежит!
Она выдохнула и расслабленно опустила руки, словно выдала свой самый главный секрет жизни.
- Ну Вы даёте! – мне захотелось смеяться: - Такого быть не может, бабушка!
- Марья Ивановна…
- Что? Ах, да, Марья Ивановна…
- Вот что, дорогой мой, пошли-ка ко мне! Я тебя и чаем напою, и много чего расскажу, а там уж сами решайте, что правда, а что нет! – старушка взяла мою руку и потянула прочь от ставшего вдруг ненавистным мне дома.
А послушать было чего! Много лет назад в доме по Маяковского, двадцать пять, умерла хозяйка. А муж её, Степан Михайлович, до того горевал, что сутками на улицу не выходил. Как рассказывали тогдашние соседи, сидел на табуретке, онемевший от постигшей беды, и молчал. Через неделю после похорон и окна в доме перестали гореть. Это показалось странным соседу, и он, перемахнув через забор, увидел в окно мёртвого хозяина. Михалыч висел под потолком, высунув безобразно длинный язык, а рядом валялась его любимая табуретка.
Испугавшись, сосед побежал в милицию. Приехавший наряд вскрыл входную дверь, но трупа в комнате не обнаружил. Сосед божился, что лично видел висевшего покойника. Странно было другое: двери были закрыты изнутри на крючок, а окна ещё с зимы заклеены по щелям. Так что уйти, чтобы никто не заметил, не получилось бы.
Михалыч исчез. Детей у него не было, поэтому в розыск никто не подавал. Потом как-то забылось всё, и дело в милиции закинули на полку. Стоял, ветшая, заброшенный дом, и покосившийся угол напоминал бывшим соседям о своём одиночестве. Постепенно город наступал. Жители уезжали: кто к родственникам, кто в другие города, оставляя свои дома в надежде приобрести квартиру, как только их собственность пойдёт под снос.
- Во дела здесь у вас! – я поблагодарил Марью Ивановну за рассказ: - Только мы ничего странного не наблюдали. Ребята приедут через два дня, будем искать новое жильё.
- Тебе эти два дня ещё прожить надо… - словно обречённо промолвила старушка.
- Да ладно Вам, Марья Ивановна, двадцатый век на дворе, да и я атеист. Как говорится: ни в бога, ни в чёрта!
- Глупый ты, потому как молодой, - она ушла на кухню и вернулась, неся в руках бутылочку с водой. Из кармана фартука достала два небольших кухонных ножа и сунула мне в руки: - Бери, бери!
- Зачем? – всё ещё не понимая, пытался отказаться я.
- Может, и незачем, да только как придёшь сейчас домой - закопай-ка эти два ножа возле крыльца. Да только крест-накрест закопай, понял? И не в снег, а землицей присыпь.
Я начинал догадываться, о чём идёт речь.
- Я в палисаднике яблоньку видела, когда возле дома стояла.
- Растёт. Старая уже.
- Не в этом дело. Ты из бутылочки, что сейчас тебе дам, воду солёную из неё под дерево вылей, а посуду выбрось. Выбрось, как можно дальше от дома!
А потом Марья Ивановна сунула мне в руку ещё какую-то бумажку:
- Здесь молитва, хотя ты, как сам говоришь, безбожник. Сорок раз прочитать надо, именно сорок! Иди, сынок, и дай бог, чтобы ничего не случилось!
Случилось. И яблоню полил, и ножи закопал, но… До сих пор ту страшную ночь вспоминаю. Уже к полуночи вдруг забарабанила дверь! Я выскочил из-под одеяла, понимая, что начинается то, о чём говорила старушка. Казалось, неведомый мне налётчик сорвёт дверь. Она трещала, но не поддавалась. Потом невидимая рука ударила в окно, и оно задребезжало, готовое разлететься на десятки осколков. Вдруг посыпалось с потолка, как будто тяжёлый зверь метался по чердаку, словно граната, рванула висевшая на потолке лампочка, и погас свет.
Вот тут меня действительно обуял ужас! С улицы рвалась в дом поднявшаяся метель, ходуном ходили стены. Обезумевший от страха, я снова нырнул в кровать, забыв про молитву, что дала мне Марья Ивановна. Отвратительно воняло, и всё время казалось, что кто-то холодный и страшный схватит меня вместе с одеялом и утащит туда, в чёрную дыру, из которой нет на вечные времена никакого возврата. Со звоном упал висевшийся на кухне ковшик, и звук этот влился в общий поток воплей разбушевавшейся нечисти.
Сколько этот хаос продолжался, не знаю. Думаю, часа полтора. Когда перестал дрожать потолок и стихло дрожание окон, я осторожно вытянул из кармана брюк бумажку с молитвой. Мне понадобилось всего три спички, чтобы выучить её наизусть!
Вот она: «Место мертвецкое в земле, за порогом, там, куда не ведут людские дороги. Покойнику здесь не жить, со мной воды одной не пить, еды моей не есть. Мертвяку с дома сойти, в даль мертвецкую уйти, где мертвые спят, где мертвые кости свои сторожат. Как вода солона, так и к покойнику она зла, от меня гонит-прогоняет, из дома моего изгоняет. Слово мое остро, крестом в землю легло, мертвяка прогнало, до земли мертвецкой прижало».
… Вторую ночь я ночевал у Марьи Ивановны.
Из дома мы, конечно, съехали. После нашего ходатайства перед деканом и обязательства взять товарища «на поруки», Терёхина вернули в общагу.
Больше опрометчивых шагов мы не совершали.
