CreepyStory

Когда я была маленькой, и мне было 10 лет, бабушка с дедушкой взяли меня с собой на могилу к кому-то из родственников. Пока бабушка с дедушкой стояли возле могилы, я бродила рядом и с любопытством рассматривала надгробия, как вдруг на одной из могильных плит я увидела мирно лежащую горсть мелочи. Я сгребла всю мелочь в ладошку и, опасаясь, что бабушка и дедушка не одобрят мой поступок, спрятала ее в карман, а придя домой сложила всю мелочь в банку и поставила ее под свою кровать.

К утру у меня отнялись ноги. Это было большим ударом и горем для всей семьи. Представьте себе: абсолютно здоровый ребенок – и вдруг без всякой причины так тяжело заболела. Обследовав меня, врачи дали заключение, что это вирус, сродни полиомиелиту, но как его лечить никто не знал.

В нашем доме, в котором всегда было весело и шумно, вдруг стало тихо, грустно и неуютно. Все домочадцы страшно переживали мою внезапную болезнь. Все это продолжалось до тех пор, пока однажды, делая генеральную уборку дома, мама не обнаружила под кроватью банку с мелочью, о которой я уже давно забыла. Естественно мама спросила, откуда это, и я ей все рассказала. Она пришла в ужас. Потом посоветовавшись и обзвонив всех своих знакомых, привезла ко мне какую-то пожилую женщину. Женщина внимательно меня обо всем расспросила, и, взяв маму, они поехали на кладбище, прихватив банку с мелочью с собой.

Я не знаю, что они там делали, но уже через несколько дней, я стала шевелить сначала пальцами, а затем и ступнями. Прошел месяц, и я стала медленно передвигаться по комнате. Еще через некоторое время болезнь и вовсе оставила меня и я вернулась в школу.

И вот, по прошествии многих лет я знаю, что иногда, чтобы откупиться от беды, делают откуп – то есть кладут на могилу деньги или золотые украшения со специальными заклинаниями. Человек, берущий этот откуп, берет на себя и все плохое. Я надеюсь, что мой рассказ, послужит предостережением тем людям, которые об этом не знают.

История эта случилась в небольшом заштатном городке, около ста лет назад. А произошло вот что. Власти города издали распоряжение: снести старое заброшенное кладбище, на котором, уже более пятидесяти лет, были запрещены захоронения. Территория освобождалась под городской парк, который сейчас уже основательно разросся.

Изо дня в день работники выкапывали старые истлевшие останки и гробы. И вдруг – сюрприз! В одной из могил, которая впрочем, давным-давно обвалилась, обнаружился новенький, не тронутый тлением гроб. Первым делом, разумеется, вызвали милицию. Решили, что таким образом кто-то решил скрыть следы недавнего убийства. Заодно вызвали и священника. В присутствии властей и церкви, был вскрыт этот злополучный гроб. Внутри обнаружилось тело молодого мужчины, лет тридцати, абсолютно без, каких-либо, следов тления. Обычный покойник, за исключением одного странного обстоятельства – вокруг кистей рук мертвеца была обвита русая женская коса, а выражение лица было искажено следами мучительных страданий.

Присутствующие при вскрытии гроб испытали шок. Тем более, как уже упоминалось, городок был маленький, и жители прекрасно друг друга знали. В гробу лежал незнакомец. На истлевшем кресте с большим трудом разобрали фамилию и надпись. Оказалось, что захоронению около шестидесяти лет, а из семьи, упомянутой на кресте фамилии, осталась только древняя старушка-долгожительница, которая, однако, была всё ещё в «своём уме».

Отправили за ней машину, привезли на кладбище. Старуха мельком взглянула на покойника и со злостью промолвила: «Дык, чего же не знать-то? Энто мой старшой – Федька. Так и лежит, проклятый, с моею косой в руках…». Она прошаркала к гробу поближе и обратилась к мертвецу: «Эх Федяй, говорила я тебе, пока косы своей не сниму, не избавишься ты от материнского проклятья. Так и будешь – ни живым, ни мёртвым». Плюнув, старушка пошла прочь.

Догнали её собравшиеся здесь люди, подошёл священник, начали уговаривать, мол, сними мать проклятье, ведь и тебя Господь не прибирает. Что же такого сын твой натворил? Тогда рассказала старушка свою историю…

Много лет назад, когда Федор её женился, словно подменили сына. Может, и невестка старалась, кто теперь знает. Но Федька озверел, стал на мать с кулаками кидаться и бил страшным боем. Однажды он начал избивать свою мать прямо на улице, на глазах всех соседей, и сдёрнул с ее головы платок. А в те времена для женщины, особенно – пожилой – стать перед людьми с непокрытой головой было позором. Вскипела у матери кровь, схватила она нож и отрезала свою длинную косу. Федька затих, сел на лавку, а мать подошла к нему и говорит: «Дай-ка сюда свои поганые руки, свяжу я их своей косой, чтобы больше на мать родную не поднимал их». Он, как в оцепенении, протянул руки, а мать добавила: «Коса эта будет служить тебе Федька, материнским проклятьем, и никто, кроме меня, снять её с твоих рук не сможет». Федька прилёг на лавку, да и помер. Так его с этой косой и похоронили.

Долго люди уговаривали старушку снять проклятье, мол, искупил уж давно Федя грехи свои, много лет прошло с той поры. Поколебавшись, всё же подошла старуха-мать к сыну и, сняв косу, молвила: «Прощаю я тебя, Федор, Господь с тобой».

На следующий день старушка померла.

Эту историю мне рассказала наша бухгалтер, произошла она с ее знакомой – Валентиной.

Жизненный путь Валентины ничем не отличался от многих других. Выросла в счастливой дружной семье, окончила институт, работала бухгалтером на заводе, вышла замуж, через несколько лет родила дочку Анастасию. Вроде бы, что еще надо – живи и радуйся…

В 2 года у Насти диагностировали серьезную болезнь. Точно не помню диагноз, что-то с онкологией связанное. И диагноз был неутешительный. Папашка проявил себя с «лучшей стороны» – сказал, что больной ребенок ему не нужен, собрал вещи, ушел и больше никогда не появлялся в их жизни. Валентина осталась одна со своей бедой, хотя и родители, и друзья - все помогали по мере возможности. А Настя потихоньку чахла. Два года больниц, операция, различные лекарства, поездки на консультации к светилам науки и «бабушкам». Ничего… Нет результата. Дочка медленно умирает у нее на глазах. И, конечно же, походы в церковь и молитвы. Валентина всей душой молилась Богу и всем святым о спасении своего ребенка. Все глаза выплакала в церкви у иконы Богородицы, умоляя об исцелении дочери.

Наступил самый критический момент: Настя лежала в больнице, вся в трубках и капельницах, не вставая, а врачи уже твердо сказали – это конец, последние недели, шансов нет. Есть вариант делать еще одну операцию, но 1 шанс из миллионов, что она поможет, а не отсрочит неизбежное на пару недель или что Настя не умрет в операционной. Что нет смысла мучить ребенка напоследок. Валентина все равно лелеяла надежду на этот единственный шанс, умоляя врачей взяться оперировать. Всю ночь накануне операции она просидела без сна у кровати дочери, снова и снова взывая к Пресвятой Деве Марии, прося помощи, чтобы она дала сил Настюшке перенести операцию. Совершенно разбитая и опустошенная, задремала, сидя на стуле, перед рассветом. И приснился ей сон, что явилась к ней Дева Мария, смотрит на нее как-то сурово, чуть ли не с раздражением, и говорит: «Я помогу твоей дочери. Она поправится. Но больше НИКОГДА и НИ О ЧЕМ меня не проси».

Операция прошла успешно. Настя потихонечку, крошечными шажочками пошла на поправку. Весь медперсонал отделения светился от радости вместе с матерью – чудо… Конечно, это не чудесное исцеление как по мановению руки, но все равно чудо, ведь безнадежный ребенок был. Понадобилось еще полгода лечения и реабилитации, чтобы полностью победить болезнь.

В школу Настя пошла вместе со своими сверстниками. Представляете, какое счастье для матери. Настя росла симпатичной, смышленой, озорной девчонкой. Настоящим солнышком для матери, которая всю себя положила на воспитание дочери. Валентина полностью забыла о себе, не пыталась создать новую семью, в ее жизни был только один смысл – Настя.

Настя росла, закончила школу, поступила на первый курс, хотела быть переводчиком. Со временем Валентина начала замечать за дочерью странное поведение: учебу подзабросила, стала раздражительной, чуть что - в крик, в истерику, взгляд какой-то блуждающий. Она и не сразу поняла, в чем дело. А может, и не хотела понимать, что после всего пережитого на них свалиться еще и эта беда – наркотики.

Что дальше было, вообще описать сложно. Настя бросила учебу, шаталась по притонам, выносила ценные вещи из дому, диким криком орала на мать, требуя денег на очередную дозу. Не получив желаемого, избивала мать, клочьями выдирала у нее волосы, заталкивала ее в туалет, закрывала дверь и устраивала обыск, вынося все, что находила. Подалась зарабатывать проституцией, так как «мамка жадная», денег не дает, а то, что дает или находит, – мало. В общем, сложно сказать, где Валентина больше горя хлебнула: с больным ребенком или взрослой наркоманкой.

Конечно же, она просила, умоляла, ругала дочь. Трижды определяла на лечение в наркологические центры. Толку – ноль. Каждый раз после курса лечения Настя уже через пару дней после возвращения была «обдолбанная». Наркомания вообще такая вещь – пока сам не захочешь, никто и ничто тебе не поможет. А желания, судя по всему, и не было…

И, конечно же, Валентина снова молилась за свое дитя. Но молитвы, как и в тот раз, не находили ответа. Однажды, когда Настя в приступе очередной ломки опять избила мать и, вырвав у нее из ушей золотые сережки, убежала за очередной «дозой», Валентина в приступе полного отчаянья рыдала на диване. Лежала, уткнувшись в подушку, одновременно и молясь, и проклиная Бога и Богоматерь за все то, что ей пришлось пережить. Казалось, что вместе с этими молитвами-проклятиями выходила ее душа. Дальше заснула и снова сон. Будто бы в кресле напротив дивана сидит Дева Мария, задумчивая и грустная такая. И говорит, глядя в потолок, как будто обращаясь к самой себе: «Я же говорила: больше ни о чем меня не проси. Я еще тогда не должна была вмешиваться и помогать тебе. Не суждено твоей дочери было выжить. Такая у нее судьба была. Такое твое испытание в этой жизни. У тебя потом еще должна была быть семья и двое детей. Которых ты бы воспитала прекрасными, значимыми людьми. Но ты так держалась за свою дочь, так не хотела ее отпускать, что мы поняли, что если ее у тебя забрать, то ты не сможешь исполнить то, что тебе по судьбе заложено, что ты вслед за дочерью пойдешь. И оставили тебе Анастасию – без судьбы. Что из этого вышло – сама видишь. Уже скоро она все же уйдет от тебя. Держись. И прости. Не надо было тебя слушать, но меня очень тронули твои молитвы».

Через месяц Настя умерла от передозировки. Два дня пролежала мертвая в доме-притоне среди обколовшихся наркоманов, которые под кайфом даже не понимали, что один из них уже докайфовался. Валентина сама ее нашла. Обеспокоенная долгим отсутствием, пошла проверять все известные ей точки. Когда пришла в тот дом, то там был только его наширявшийся хозяин, который спиной подпирал дверь в комнату и, еле ворочая языком, пытался уговорить ее не заходить туда: «Не ходите… Там страшно! Настька дохлая… Воняет…»

С тех пор прошло уже лет пять. На Валентину смотреть страшно – не человек, а призрак, зомби какой-то. Ходит, разговаривает, но в глазах совершенная пустота, и на лице никаких чувств не отображается. Совершенно седая в свои 50 с небольшим. Из квартиры выходит только в магазин, в церковь и на могилу дочери. Просит поскорее ее забрать...

В начале 90-х жили мы с семьей в деревне. Когда наступили трудные времена, соседи наши постепенно начали переезжать в город – искать лучшую жизнь. Переехали и мы: мой муж, двое детишек и я, беременная третьим. Алешка родился уже в городе, после роддома мы привезли его на съемную квартиру.

Мужу так и не удалось нормально устроиться. Через три месяца он с горя запил, а еще через месяц – собрал вещи и ушел к какой-то городской. Я осталась одна с тремя детьми. Денег, которые присылала мама из деревни, едва хватало на оплату нашей халупы да на кое-какую еду. Дети часто болели, крыша в квартире протекала, в холодильнике из съедобного был только дешевый маргарин… В общем, мы, попросту говоря, загибались от холода, голода и безысходности!

Да еще и с соседкой не повезло. Бабулька лет семидесяти. Лицо злобное, сама вечно чем-то недовольная. Нас она отчего-то невзлюбила с первого дня. Раздражало ее, что старшие дети много шумят и бегают, что Алешка часто плачет. Много раз слышала от нее в адрес своих малышей нечто вроде: «Выродки проклятые! На кой черт вас столько понарожали!»… Да что там говорить, и меня она частенько кричала, причем не всегда приличными словами.

Однажды, после очередного трудного дня, легла я спать с мыслью: «Хоть бы больше не проснуться что ли…». Заснула и вижу сон. Вернее, даже не знаю, сон ли это был: уж больно все в нем было явно и по-настоящему… Итак, лежу я будто бы в своей комнате. Все тут как обычно: и мебель, и шторы… И дети спят на своих местах: двое старших на диване, а Алешка – в коляске рядом с моей раскладушкой. Вдруг слышится стук в дверь. Не звонок, а именно стук. Не включая света, иду открывать, хоть и чувствую каким-то внутренним чутьем – не нужно. Распахиваю дверь и вижу на пороге свою соседку-бабульку. Все бы ничего, да вид у нее какой-то странный: волосы распущены, даже растрепаны (раньше-то я ее даже без платка ни разу не видела!), из одежды – темное платье в пол. Спрашиваю: мол, чего надо-то? – а она стоит и улыбается.

Смотрю я на нее, а сама понимаю, будто бы это не соседка вовсе, а сама смерть за мной пришла… Страшно становится, но сделать ничего не могу: ни дверь закрыть, ни выгнать. А она тем временем в комнату проходит и говорит: дескать, все, допрыгалась, за тобой я, не хотела просыпаться – вот и не проснешься больше…И тут на меня настоящий ужас накатывает: как так – не проснусь? Кто же тогда детей вырастит? Старшей дочке восьми лет нет, у среднего сына сердечко слабое, подлечить надо, а Алешка, тот вообще грудной, погибнет без меня…

Недолго думая, бухнулась я перед соседкой на колени и давай ее молить, чтоб не забирала меня, у детей чтоб мать не отнимала. Она смилостивилась. «Ладно, - говорит, - живи пока, там видно будет». Потом же, помолчав несколько секунд, добавила: «А вот это, чтоб меня не забывала!» - и как пнет ногой Алешкину коляску!

Через три дня после этого странного сна Алешка попал в больницу. Обнаружилась серьезная патология, которую врачи в свое время проглядели. Вскоре моего сыночка не стало. Я очень переживала, но все-таки смогла совладать с собой. Нашла работу, вырастила детей. Теперь у старшей дочери уже своя семья, сын тоже собирается жениться.

Примечательно то, что соседка, которая приходила ко мне в том страшном сне, умерла на второй день после Алешкиных похорон…

В выходные была на дне рождении у подруги, где среди прочих гостей был ее дядя Василий Геннадьевич, мужчина лет за семьдесят, умный, начитанный, который знает массу интересных историй. Зашел у нас разговор о домашних питомцах, то есть о собаках, и Василий Геннадьевич рассказал нам историю из своей жизни, которая нас всех поразила. Вот ее-то я и хочу вам описать. Напишу, как запомнила и от первого лица, так для восприятия лучше.

Случилось это в 1951 году, на тот момент мне 12 лет было, пацан еще, но по тем временам считался уже большим. Жил у нас кабель по кличке Индус, помесь лайки с дворнягой, года три ему было. Отец его, маленького, дохленького, за пазухой в мороз принес, выходил, выкормил и стал он ему незаменимым помощником, так как отец охотился.

Дни в октябре стояли теплые, сухие. Отец взял меня с собой на охоту, мы должны были день по лесу побродить, заночевать в лесу и на следующий день вернуться домой. С утра пораньше отец взял ружье, рюкзачок с нехитрой снедью, и мы отправились в лес. Мама пошла нас проводить, у поскотины попрощались и двинулись дальше. Когда, отойдя уже на приличное расстояние, я обернулся, мама все также стояла на месте и крестила нас вслед.

Пробродив целый день по лесу, не помню, уж, каких птичек отец подстрелил, к вечеру остановились на ночлег. Заночевать решили под большой раскидистой елкой, нарубили лапника, чтобы не сыро было спать на земле, натаскали валежника для костра, чтоб на всю ночь хватило, разожгли костер, покушали и стали готовиться ко сну. Отец, видно, сильно устал за день, с войны-то пришёл весь израненный, лег первым, а мы с Индусом еще у костра сидели. Вокруг уже темнота была, дальше света, отбрасываемого костром, ничего не видно, и такая тишина стояла, как будто все вокруг повымерло.

И вдруг в этой тишине раздался сначала треск, а потом шум падающего дерева и удар о землю. Я обернулся назад и увидел, что елка, под которой лежал отец, переломалась пополам и рухнула на него. Я с криком и плачем кинулся к нему, зову его, пытаюсь помочь, но что я мог, двенадцатилетний пацан, сделать… отец хрипло вздохнул и затих. А вокруг снова была тишина, только слышно было, как сушина в костре потрескивала.

Долго я еще ревел и пытался сквозь лапник к отцу протиснуться, Индус рядом со мной рыл лапами землю и скулил. Вдруг я услышал, что меня кто-то окликнул, негромко так: «Мальчик, не плачь!» Я обернулся: у круга света, исходившего от костра, стояла женщина. Вся в какой-то черной длиннополой одежде, с черным платком на голове. Платок был надвинут на глаза, лица не было видно, и стояла она как бы в темноте, не выходя к костру. В ту минуту я даже не подумал, откуда она взялась, так я обрадовался, что не один. А женщина протянула ко мне руку и стала говорить, что отцу уже ничем не поможешь, он умер, пойдем со мной, что тебе здесь одному делать. Я, было, пошёл к ней, ни о чём не думая, как во сне, но тут подскочил Индус и стал лаять и рычать, кидаясь от меня к той женщине, не подпуская ее ко мне, а меня к ней. Я как будто очнулся, на меня такой страх напал, что я заревел в голос как маленький, схватил отцово ружье и уселся у костра, дрожа от ужаса. Женщина стала ходить по кругу, не выходя на свет, и звать меня, а Индус рычал и кидался на неё, тоже не выбегая за круг света. Сколько это продолжалось, не знаю - может, десять минут, может, полночи… я сидел как в ступоре, только все сильнее сжимал ружьё. Вдруг все стихло, Индус, как ни в чем не бывало, улегся у моих ног и только изредка вскидывал голову и рычал. Я огляделся, женщины нигде не было видно. Так мы и досидели до утра, а когда посветлело, я, как мог, закрыл ветками елки, что упала, тело отца, чтоб звери не растерзали, и отправился в обратный путь. Целый день я проплутал по лесу, вроде шёл по приметам, что отец показывал, а когда в четвертый уже раз вышел к одной и той же сосенке, понял, что окончательно заблудился.

Осенью темнеет рано. Кое-как разжег костерок и без сил упал под ту же самую сосну, Индус тоже рядом прижался, и я как будто в темноту провалился. Очнулся, вокруг все белым-бело, ночью пошёл снег, Индуса рядом не было, и я снова отключился. Чувствую, кто-то холодным мне в лицо тычет, открываю глаза, а это Индус своим носом меня толкает. Вдалеке бежит мама, и мужики с лошадей спешиваются. Когда прошли объяснения, что да как, нашли отца быстро. Оказывается, я от того места недалеко и ушел, на какой-то километр, и целый день вокруг плутал. Когда отца похоронили, мама рассказала: «Когда вас проводила, целый день и всю ночь такая тоска на душе была, что хоть волком вой, и все в мыслях повторяла: «И чего провожать пошла?» Никогда ведь не ходила. А когда на следующий день вы и к ночи не вернулись, побежала к председателю, просить, чтоб народ собирал, вас искать. Он меня уговорил до утра подождать. А под утро услышала, что Индус во дворе воет и в дверь скребется, поняла, что беда приключилась. Вот так благодаря псу и нашли вас.»

Когда я рассказал про женщину, то мне вроде как и не поверили. Кто говорил, мол, привиделось мальцу, кто говорил, что, может быть, из староверов, хотя у нас про них давно никто не слыхал. Так я до сих пор и не знаю, кто или что это было. А Индус у нас еще долго жил, потом я уже в армии служил, мама написала, что он ушел в лес и не вернулся. Видать, помирать ушел. С тех пор вернее собаки я в жизни не встречал.

Ну, вот как-то так я эту историю запомнила, и, как смогла, так вам ее и передала. Спасибо всем, кто читал.

Несколько лет назад я в компании таких же помешанных на красоте русских лесов отправилась покорять северные просторы нашей необъятной родины. Внедорожник, туристическое снаряжение, подробные карты и бешеный энтузиазм пятерых вчерашних студентов – эта гремучая смесь способна прокладывать неведомые раньше маршруты. Не в каждой деревне нас пускали на постой – выручали палатка и просторный салон автомобиля. Но где-то принимали с поистине русским гостеприимством и радушием – угощали северными яствами и рассказывали местные предания. Мы, впрочем, не отставали – закупив в Москве маленькие флакончики духов, детские наборы для творчества, садовые фонарики из «Икеи» и прочие приятные мелочи, дарили их гостеприимным хозяевам, ощущая себя эдакими летними Дедами Морозами. Удивительные ощущения, скажу я вам. Впрочем, я отвлеклась.

Остановившись возле небольшой деревушки, мы с мужем отправились на поиски воды, оставив ребят разбивать лагерь. Остановившись на пригорке, мы залюбовались открывшимся видом: несколько десятков ладных домов, небольшая церквушка, ребятня, видимо, сосланная на летние каникулы к бабушкам-дедушкам, шумно резвящаяся на улице... Сзади раздался бодрый старческий голос:

– Доброго дня вам, молодые люди.

Мы обернулись. Говоривший оказался высоким плечистым стариком лет семидесяти. Почтенный возраст выдавало лишь добродушное лицо, изборожденное морщинами, со спины ему бы наверняка нельзя было бы дать больше пяти десятков.

– Видишь, что целебный русский Север со стариками делает, – саркастически прошептал мне Влад и громко гаркнул:

– И тебе того же, отец! Не подскажешь, где у вас тут водою чистой разжиться можно?

– Не кричите так, молодой человек, – спокойно произнес старик, – я прекрасно вас слышу. Неподалеку есть хороший родник, я покажу дорогу. – Не дожидаясь ответа, он резко повернулся и зашагал в противоположную сторону, твердо печатая шаг. Переглянувшись, мы пошли за ним. Словом, догнать старика оказалось делом нелегким. Уже на роднике, напившись невероятно вкусной воды и набрав полные бутыли, мы разговорились. Я поинтересовалась, где здесь можно насобирать ягод, на что получила довольно неожиданный ответ:

– Неча, – резко сказал старик, назвавшийся Истиславом Владимировичем, – по здешним лесам шастать. Опасно это. Особенно тебе, чернявый, – узловатым пальцем он указал на Влада.

– Это с чего вдруг? – поинтересовался мой оторопевший муж.

– А с того. Не веришь ты ни в бога, ни в черта, нет над тобой защиты небесной. А в тутошних лесах так порой кружит, что только успевай за крест православный хвататься. Да и знахарь наш бывший лютует до сих пор. Вон, намедни Ваську из лесу приволокли. Подранный весь, страсть. Ни одного живого места Велимир на нем не оставил. А уж как мать по нему выла... А все одно – Ванькино-то семя в нем. Так что по лесу не шастайте, а ночевать ко мне приходите. Впятером. Крайний дом с той стороны, – махнул он рукой. Мы оторопело взирали на старика. Первым очнулся Влад.

– Отец, ты как себя чувствуешь? Черти по ночам в окно не лезут? Зачем девчонку запугиваешь? Или занятий больше нет, как над приезжими подшучивать?

– Не ершись, – строго заметил Истислав Владимирович, – вечером приходите, я вас ждать буду. А за леса у любого спросите, кружит здесь. И туда, – кивнул он в сторону мрачной стены деревьев, – не ходите. Нет там ничего хорошего. Только страшное. – Тяжело поднявшись, он пошел в сторону деревни.

– Двинутый, – сердито забормотал муж, поднимая пятилитровые бутыли с водой, – не дай Бог вот так к старости крышей поехать...

– Но с одним он угадал, – заметила я, – ты ж у нас воинствующий атеист. И сказал, что нас пятеро.

– И что? Тоже мне, провидец... Так, ведя вялую полемику, мы добрались до друзей. Поведав о странном старике и ответив на кучу по большей части бессмысленных вопросов, приняли решение все-таки наведаться в гости.

Стариковская изба оказалась обычным пятистенком. Внутри пахло травами и еще чем-то непривычным, но не противным. Я так и не смогла идентифицировать источник запаха. Гостеприимный хозяин тем временем накрывал на стол, ему помогала Стаська, выкладывая наши гостинцы. Старик лишь крякнул, глядя на копчености, заморские фрукты и бутылку виски.

– А вот это убери, – указал он на алкоголь, – неча их заокеанской дрянью травится. У нас свое есть, русское. – И вытащил из шкафа бутылку с мутноватой жидкостью. Мы уселись за стол, мужики выпили, закусили... Утолив первый голод, мы начали задавать вопросы. Конечно же, о лесах и неведомом Велимире. А дальше я продолжу со слов старика.

– Аккурат после революции это было. Жил у нас тут один, Ванька Елисеев. Не приведи господь с таким на узкой дорожке встретиться, злодеюкой окаянной. Говорят, он разбоем промышлял, да и убийством не брезговал. Посадили бы его, да тут коммунисты пришли, уж не знаю как, но чекистом он заделался. Вот уж где его душеньке окаянной было развернуться. Сколь через него людей полегло в страшных мучениях – одному Господу Богу ведомо. И жил в ту пору здесь знахарь, Велимиром его звали. Сторонились люди его дома, поговаривали, что он старым богам молится да в лесу дары им подносит, живность режет. Но как заболеет кто, сразу к нему бегут. Лекарем он был знатным. И была у него дочка, красоты редкой девчушка. Ванька за ней еще по малолетству бегал, а она гнала его, смеялась. Говорила, что суженного своего ждет. Так и не дождалась... Светланой ее звали. Прикатил как-то Ванька из города с дружками своими, и сразу к Светлане. Та его на порог не пустила, и разговаривать не стала. Не о чем мне, говорит, с душегубом разговоры водить. И от ворот поворот.

Напился тогда Ванька с дружками крепко. Стали дружки его подначивать: мол, не может с бабой справиться. Взыграло в Ваньке ретивое, и порешил он Светланке отомстить. Бросилось зверье енто к дому знахаря, а его, на беду, и дома-то не было. Травы в ту пору собирать он пошел. Завалился Ванька со сворой своей в избу, а там только Светланка, мать ее – жена Велимирова – да сестренка ее меньшая, Дарьюшка. Двенадцать годков ей тогда было. Никого это зверье не пожалело, даже девочку маленькую. Ссильничали они их, а опосля придушили, как зверят неразумных. А протрезвев да поняв, что они сотворили, бросили избу открытой и сбежали оттуда...

Трудно представить, что испытал Велимир, вернувшись домой. Заревел он зверем раненым да бросился обратно в лес. Мальчонка соседский, что его видел, божился, что тот медведем, подбегая к лесу, обернулся. Да кто ж дитю неразумному поверит...

А Ваньку с его сворой через неделю в лесу нашли. Зверь их подрал крупный, да так, что смотреть на них тошно было. Живого места на них не осталось, кожа лохмотьями свисала. Один, правда, целехонек остался, да только рассказать ничего не смог. В кустарнике его нашли. Лежит ничком, белый, как полотно, исподнее обгажено. И трясется весь, аки лист осиновый. Подхватили, да в деревню повели. А тот людей на околице увидал, закричал, замычал непонятное что-то и обратно в лес начал рваться. Насилу успокоили...

Так и прожил он жизнь свою – хуже дитя неразумного. Ходил под себя, людей и животных боялся, даже котят да щенят махоньких. Увидит кого – забьется в угол, руками лицо закроет, мычит да подвывает жалостливо. Лишь сестру свою признавал. Она-то его и обхаживала...

Прошли годы, улеглось все понемногу, забылось чуток. А у Ваньки-то два брата меньших было, Алексей да Василий. Семьи свои завели, у Лешки два сына родилось, а у Васьки сын да дочка. Только странность какая повелась – никто из рода ихнего, по мужской-то линии, до тридцати не дожил. Кого медведь задрал, кто на болоте сгинул, одного молнией убило. А до чего уж Валерка, внук Алексеев, опасливый был! В лес не ходил, после сумерек за околицу ни ногой. А тут ночью во двор вышел – по нужде, видать, припекло сильно. Поутру его и нашли, аккурат возле нужника, с грудью, медведем, разодранной. Через неделю ему тридцать стукнуть должно было. Не дожил мужик...

Вот и Ваське, последнему из Ванькиного рода-то, не повезло. А до чего бедовый, неверующий парень был! Да и ликом, говорят на Ваньку похож. Он-то в городе жил, с матерью, а тут бабку навестить приехал. Посмеялся над бабкиными наставлениями, ружьишко за спину закинул да в лес пошел... На третий день его нашли. В глазах ужас смертный, а грудь разодранная вся... Вот так вот, ребятки, – неожиданно закончил старик.

Я встряхнула головой, отгоняя образы, навеянные рассказом. Перед глазами стоял огромный бурый медведь, так страшно мстивший за смерть своих близких...

– Скажите, – тихо спросила я, – а семья Велимира где похоронена?

– Да здесь, внучка, на кладбище местном. Три могилки рядышком стоят. Две побольше, а третья поменьше–то. Ну и засиделись мы, – хлопнул ладонями по столу старик. – Спать-то давно пора.

Я взглянула на часы. И впрямь, половина первого. Как время быстро пробежало...

– Ну, давайте укладываться, – прокряхтел старик, роясь в платяном шкафу. – В тесноте, да не в обиде.

Сон не шел. Я ворочалась, пыталась считать до ста, но спать не хотелось совершенно. Аккуратно сняв с себя руку спящего Влада, вышла во двор. Села на крыльцо, запрокинув голову. Передо мной расстилалось иссиня-черное небо с россыпью крупных звезд. В городе такого не увидишь...

Позади скрипнула дверь. Истислав спустился по скрипящим ступеням и молча сел рядом.

– Ты не печалься о них, дочка, – вдруг произнес он. – Они давно в ирии светлом, и Велимир теперь с ними. Выполнил он страду свою и ушел к ним. Спокойна теперь его душенька. И о себе с печалью не думай, будут у вас детки.

Я вздрогнула. Год назад мне поставили неутешительный диагноз – бесплодие. Врачи, отводя глаза, твердили, что шансы есть всегда, но верилось в это с трудом. Я послушно принимала лекарства, регулярно ходила в больницу, но где-то в глубине души понимала, что толку от этого нет. Я и поездку эту затеяла, чтобы хоть как-то, хоть что-то... Чтобы появилась хоть маленькая надежда. Чистый воздух, святые места...

– Правильно ты сделала, что сюда приехала, – словно читая мои мысли, продолжал старик. – Здесь места особенные, здесь душой светлеешь. И чернявому своему скажи, чтоб бросил он упорство свое глупое. Должна быть у человека вера в душе, нельзя без нее. Иначе не будет у него ничего за чертой смертной. И сама верь. Верь, главное, и все будет хорошо.

– А во что верить, дедушка? – горько усмехнулась я. – Предки наши в своих богов верили, потомки в своих... Куда ни глянь, сект сколько... Во что верить? В Перуна или Христа? Будду или Аллаха?

– А ты, главное, верь, – мягко улыбнулся старик. – Имена-то, они что... Они сути не меняют... Ну, был Сварог, так его Богом нарекли. Имя убрали, а сущность осталась. Перуна вон Ильей-пророком прозвали. А суть-то не меняется... Ты верь, главное, да зерна от плевел отделять умей. Названия громоздкие, титулы пышные – они как шелуха наносная, смахнешь ее – и правда тебе откроется. И не забывай, что Иисус нам завещал: "Возлюби ближнего своего, как самого себя". И верь. Верь, внученька. А теперь спать иди. Поздно уже, да и холод пробирает. А детки у вас обязательно будут...

Когда я открыла глаза, часы показывали начало седьмого. Ребята еще спали, а вот Истислава в избе не было.

В деревне уже кипела жизнь, и две словоохотливые старушки, встреченные по дороге, подробно объяснили мне маршрут. Я кивнула, поблагодарив их. С такими напутствиями я точно не заблужусь. Искомое я нашла минут через пятнадцать после того, как зашла на кладбище. Без крестов и фотографий, три каменные плиты с полустершимися надписями, они не выглядели брошенными. Было видно, что за ними ухаживают. И я даже догадываюсь, кто... Положив на каждую по букетику полевых цветов, сорванных по дороге, я присела на мокрую от росы траву. Вскинула голову, вслушиваясь в пение птиц. Какое же здесь красивое небо...

На выходе с кладбища я встретила немолодую женщину.

– Ой, – заулыбалась она, – а вы приезжие? У Истислава остановились, да? Вы родственники, что ли? А я думала, нет у него никого, бобылем век векует... Дочка была, так уехала за границу давно, лет двадцать здесь не появлялась. Он, правда, ездил к ней года два назад...

– Да нет, – прервала я поток красноречия, туристы мы. А Истислав Владимирович нас на постой пустил.

– А-а-а... А вы семью Велимирову навещали? Ох, горюшко горькое... А Истислав видел ведь все, да... Мальчонкой совсем был, все кричал, что Велимир медведем в лесу обернулся, бедный. Мне мама моя рассказывала...

– Погодите, – оторопело спросила я, – это же сколько ему лет?!

– Ой много, девонька, много... И ведь крепкий какой, на здоровье не жалуется, я ж лет на тридцать его моложе, а тут как намедни спину прихватило... Если б не Истислав, не знаю, что со мной было бы. Он ведь травки ведает, всю деревню врачует... Говорят, и здоровье у него через травки эти. В лесу иногда неделями пропадает, другие боятся. Водит там, а ему хоть бы хны... И в кого он пошел, ведь не учил никто. Не было у него в роду лекарей, а тут на любую болезнь управу найдет...

Подходя к дому старика, я увидела, что ребята пакуют вещи.

– Ты где ходишь?! – напустилась на меня Стаська. – Собрались уже, ехать давно пора.

– А старик где? – оглядываясь, спросила я.

– В доме, тебя ждет, зайти просил. Только недолго, ладно? Выезжать надо...

Истислав сидел за столом, спиной к двери, что-то мастеря. Услышав, как скрипнула дверь, оглянулся и заулыбался:

– Здравствуй, внученька.

Я прошла в комнату, села за стол и, посмотрев в яркие, как здешнее небо, ничуть не выцветшие глаза старика, спросила:

– Истислав Владимирович... Вы не сказали, кем был тот мальчик.

– А зачем, милая? Изменилось бы что-нибудь?

Помолчав, я спросила:

– Вы правда его видели? Велимира?

– Видел, внученька, видел. Рядышком он жил, по соседству. Да и потом заглядывал, научил меня кой-чему. Да только кто ж старику глупому поверит. Вот и ты лобик хмуришь, сомнения тебя одолевают. Ты иди, милая, друзья заждались давно. И не серчай на меня, коли чего не так.

Поднявшись из-за стола, я подошла к старику и обняла его.

– Спасибо вам, Истислав Владимирович.

Старик легонько прикоснулся сухими старческими губами к моему лбу.

– Иди милая. Иди. И верь, главное. А я помолюсь за тебя у Лели светлой.

Подойдя к двери и обернувшись, я увидела, что он крестит меня вслед.

Сев в машину, я поймала заинтригованные взгляды друзей.

– О чем говорили? - поинтересовался Влад, заводя машину. – Что старик сказал?

Улыбнувшись, я посмотрела вдаль.

– Что нужно верить.

В тот месяц я приехала отдыхать к дедушке с бабушкой в деревню. Они давно меня в гости звали, но я никак не могла выбраться. В детстве я каждый год проводила у них лето, но последние четыре года туда почти не ездила.

Приехала я на электричке. Когда я, наконец, подошла к дому, мне все показалось таким родным. Каждый кустик, каждое деревце…. Меня встретили, как положено: накормили, напоили, проводили меня в мою старую комнату. Там ничего не изменилось, никто ничего не трогал, бабушка только изредка смахивала пыль с вещей. Зайдя в комнату, я почувствовала запах деревни, запах детства. Честно, мне было там не очень интересно. От нечего делать я начала перебирать шкаф. Там была куча одежды, которая на мне трещала по швам, из которой я давно выросла. В общем, куча всякого барахла. Ну я и решила все это в мешок – и на свалку. Получив ценные указания от бабушки, как туда дойти, я выдвинулась в этот, как оказалось, тяжелый путь. На полпути я уже пожалела, что все это затеяла. После долгой дороги я, наконец, нашла несчастную свалку.

Обстановка была самая наилучшая: лето, жара, лес, речка. И прямо на обочине дороги огромный контейнер с грудой мусора. Речки почти не видно, запах ужасный. Ну я уже собралась свои вещички закинуть на верхушку помойки и свалить, как тут услышала робкий голос:

- Подари, тебе ведь не надо!

Я оглянулась. Передо мной стояла девушка лет 15 – 16. Вся бледненькая, с длинными распущенными волосами. Совсем нагая. Я немного растерялась и начала ее расспрашивать, что случилось, не нужна ли ей помощь.

А она только твердит: "Подари да подари!" На худой конец я ей даже денег предложила, чтобы она пошла себе одежду купила, но она резко отказалась.

Еще немного поторчав там, я ей отдала свое барахлишко, а она только и вымолвила: "Спасибо!"

И ушла за свалку. Ну, думаю, пошла одежду одеть. Может, бомжиха какая.

Стояла я там минут 5, ждала, когда она выйдет. Но никто не появлялся. Думаю, что она там, всю одежду, что ли, меряет? Пошла за свалку – никого.

Ни мешочка с вещами, ни девушки. Крикнула ее еще пару раз и к дому повернула. У меня из головы никак эта девушка не выходила. Все уж это как-то странно.

Вернувшись домой, я все рассказала бабушке. Она насторожилась:

- Совсем нагая, говоришь?

- Ну да! Всю одежду забрала и исчезла!

- Эта? – бабушка показала фотографию этой самой девушки.

- Ну да. Именно она.

- Ясно. Она умерла пять лет назад. Местные хулиганы надругались над бедняжкой, убили ее, а тело в реке утопили, как раз у этой свалки. Их, конечно, поймали, посадили. До сих пор срок мотают.

- Как?! – оторопела я. - Но ведь я ее видела!

- Видимо, призрак... Ты молодец, что одежду ей дала.

Еще походив по соседям, я узнала, что все, сказанное бабушкой, подтвердилось. Девушку эту звали Олеся, 15 лет. Сирота была. Я не могла поверить, я же не особо в мистику верю, а тут такое. Не знаю, что это было, но после этого я погостила еще две недельки в деревне и уехала. Вот такая история.