Щепки (продолжение)
Первая часть Щепки
Анна Сергеевна Михайлова (г. Гомель, Беларусь)
В Меппене было несколько заводов и фабрик. Наших родителей разделили среди них. Дедушка и вовсе попал в сельское хозяйство, его забрал фермер, который жил неподалёку от города. Маму же определили на швейную фабрику. Фабрика входила в большой концерн, получавший военные заказы. В утренних сумерках маму и остальных женщин поднимали, вели улицами на рабочее место. Там они садились за столы и не разгибаясь до позднего вечера шили. Шили солдатскую форму, белые мешочки из синтетики, которые заполняли потом порохом на другом заводе. Ещё парашюты из шёлка, но это была работа для самых опытных.
Работали, как на конвейере. Кто-то пуговицы пришивает, кто-то рукава на машинке строчит, кто-то воротник приделывает. У каждого свой маленький кусочек работы. Но среди женщин было много деревенских, тех, кто швейную машинку до войны в глаза не видел. Они тормозили весь процесс, особенно в самом начале. Мама рассказывала, что было очень обидно ждать работу, понимать, что сейчас последует наказание от надсмотрщиков. А всё происходит не по твоей вине. И начинаешь ненавидеть ту «курицу», которая слишком медленно пришивает пуговицы.
А ещё голодные все, падали в обмороки прямо за столами, а некоторые даже во время смены умирали. А над столами ходят женщины-надсмотрщики. Хотя вряд ли можно этих существ с плётками назвать женщинами. Нелюди ходят, с плётками. Если нелюди видели какой-то брак, или остановку работы, тут же били виновника. Но битьё было не самым страшным. Страшнее было лишение ежедневного пайка. И работницы иногда сами умоляли побить их, лишь бы только не лишали еды.
***
Сестра умирала, всё говорила маме:
- Ты не плачь, потому что у тебя останется Аня, а она тебе будет булки носить.
Постоянно это говорила, а в свою последнюю ночь из последних сил шептала.
Булки эти, белый хлеб, был для нас просто наваждением. До войны мы жили в деревне, в восьми километрах от Гомеля, так ходили пешком в булочную только для того, чтоб купить белый хлеб. Лучше всякий пирожных, вкуснее всяких тортов были для нас эти булки.
В 1945-м мы вернулись в Гомель, я выросла и в самом деле носила маме булочки. За себя и за сестричку.
Но в 1944-м это всё ещё было несбыточной мечтой. Булка снилась мне во снах, казалось, что нет ничего вкуснее. Просыпаешься – кусок эрзац-хлеба, полмиски баланды из фасоли и брюквы. Холод, сырость, крысы.
***
В 1944-м стало немного легче. Америка вступила в войну, советские войска наступали, уже и Гомель наш был освобождён. А мы всё влачили жалкое существование в прямоугольнике, окружённом колючей проволокой. Американцы помогали Союзу техникой, продуктами. Конвои шли морем и гибли от подлодок. Мы всего этого не знали. Зато очень хорошо услышали однажды ночью разрывы бомб. Американские и английские самолёты бомбили завод в Меппене.
Немцы стали как-то добрее. Скорее просто перестали нас замечать. У родителей сократился рабочий день, не нужно было столько формы. И вообще много послаблений вышло. Не до нас им стало.
Ночью просыпаемся – земля трясётся, гул самолётов, взрывы. Свист осколков. Авиация союзников бомбит город и бомбы ложатся очень близко к лагерю. Самолёты летели со стороны Бельгии, Голландии, сбрасывали свой смертоносный груз в темноту. Нам казалось, что бомбы сыплются прямо нам на головы.
Осколки падают во дворе, вонзаются в стены бараков. Несколько шальных бомб разорвались и внутри периметра. Грязь в разные стороны полетела. Лётчики же не видели толком, что под ними. Завод и завод. А мы даже радовались этой бомбёжке. Хоть и понимали, что каждый взрыв для нас может оказаться последним, но это же свобода и жизнь к нам летели на крыльях с белыми звёздами.
Бомбёжки по ночам стали частыми. Мы, как заслышим взрывы, выбегаем на улицу из бараков. Потому что боялись, что барак загорится и мы все погибнем. А вокруг же проволока и немцы. Мечемся между проволокой и стенами бараков, как зайцы. Но немцы не стреляли, знали, что никуда мы не убежим.
Мама рассказывала, что однажды бомбёжка была особенно плотной. Тряслись стены бараков и даже столбы ограды шатались. Она бросила меня в воронку, сама легла сверху. Думала, что даже если её убьют, то я выживу, она закроет меня своим телом от осколков. Другие матери за ней подсмотрели и тоже стали прятать детей в воронки, закрывать их собой.
***
Вечером нам всем давали баланду. Раздачей управляла женщина в чёрной форме. Все называли её фрау Бэкман. Помню, что она крупная была, с длинными красивыми волосами. Но ужасно злая, холодная. Ходила всё время с плёткой на поясе и чуть что пускала эту плётку в ход. И вот однажды раздают этот пустой, чуть тёплый суп и по кусочку хлеба. А мне на этот раз не повезло, достался самый краешек буханки, одна тонюсенька корочка. Мама тихонько попросила фрау, чтоб позволили нам поменяться. Мол, она отдаст мне свой кусок, а сама возьмёт мой. Фрау сразу, без лишних слов ударила её половником по голове. За то, что с ней заговорили и осмелились что-то у неё попросить.
***
Я бы тоже умерла, не дожила до освобождения, но мне повезло. Дедушка мой работал у немецкого помещика в том же районе. Хозяин у него был не то, чтоб добрый, но какой-то спокойный. Мол, я – крестьянин, ты крестьянин. Работай хорошо и я буду к тебе хорошо относиться. Два пожилых человека, которые работали на земле, поняли друг друга. Вечером дедушка даже приходил к нам, к колючей проволоке. Внутрь его, конечно, не пускали, но перекинуться несколькими словами с мамой разрешали.
И вот совсем плохо мне. Лежу я, смотрю на потолок и понимаю, что скоро уйду следом за сестрой. Тело опухло, руки не поднять, и вся я как колода, отёкшая, больная, голодная. Пришёл дедушка, мама в отчаянии рассказала ему всё. Дедушка пошёл к своему помещику, попросил о помощи:
- Последняя внучка умирает. Одна уже умерла, эта только осталась. Помоги спасти, если можешь.
А у того свои дети-внуки. Он тут же собрался, пошёл договариваться с охраной. Уж не знаю, что он там делал, кого подкупил, что посулил, но меня на следующий день забрали в детскую больницу.
Точнее до войны это была детская больница, а в 1944-м это уже был госпиталь для раненых солдат. Для детей оставили одну большую палату, в которой нас лежало очень много. Дети из города, из соседних деревень, немцы и наши, из Союза, которых привезли в немецкие семьи. Все вперемешку. У кого ухо болит, у кого живот, у кого ветрянка, а один и вовсе ногу сломал. Сейчас бы врачи в ужас пришли от такой смеси. Но нам было хорошо то, что больница хотя бы работала, нас там держали, лечили, кормили. И доктор приходил. Мы со всеми детьми быстро подружились. Мне рассказали, что многие из маленьких пациентов попали в Германию по специальной программе. Их отобрали от матерей в Беларуси и на Украине, возле Смоленска и Брянска. Привезли сюда, в Германию. Тут уже сортировали. Те, что был посветлее, белобрысые и голубоглазые, пошли в семьи немцам. А смуглых, черноволосых всех уничтожили.
А я светленькая была. Мама потом рассказывала, что в первый день, на станции и меня хотели у неё забрать, ходили, выбирали детей посветлее. Но меня мама спрятала под юбкой, и «сортировщики» прошли мимо.
Помню, что в палату к нам приходила старушка-немка от какой-то религиозной общины. Она учила нас читать по книжке с яркими картинками. На картинках был Иисус, его мать Мария, апостолы. Я на русском ещё читать не умела, а на немецком уже что-то понимала. Нам на русском языке даже разговаривать запрещали, и я как-то быстро забыла, перешла на немецкий. У детей очень пластичная память.
Я хотела ещё историю про булку рассказать. Пока я лежала в больнице, американцы с англичанами ещё плотнее стали бомбить. Летали днём и ночью. Зацепили как-то и ограду, там дырка образовалась. В другое время немцы мигом бы залатали, но тут махнули на всё рукой. Куда мы сбежим, куда нам деваться.
И вот в один день бомбёжка началась, а мама моя посреди этих взрывов, вылезла из лагеря через дырку и побежала в больницу, чтоб меня увидеть. Мама бежит, вокруг бомбят, дома горят, осколки летают. Улицы завалены брошенными колясками, вещами, машинами. И тут среди всего этого хлама мама видит сумку. Поднимает её, а в сумке кошелёк. Немка убегала и то ли бросила, то ли потеряла. В кошельке деньги. Мама с этими деньгами зашла в первую же попавшуюся лавку и у удивлённых продавцов купила булку белого хлеба.
Мама потом рассказывала, что взяла в руки этот ещё тёплый, пахнущий сытостью хлеб и не поверила своим глазам. Она уже больше года жила на эрзац-хлебе и баланде из брюквы. А тут – белый хлеб. Мама несла мне булку, она шла по улице, среди пожаров и криков и думала, что бы с ней не сделали за этот кошелёк, посадят ли в карцер или вовсе расстреляют, но сегодня я и мой ребёнок наедимся белого хлеба.
Вот такие были мечты.
Мама пришла в госпиталь, и тут я сделала то, за что мне всю жизнь было стыдно. Я потом много раз просила у мамы прощения, она отшучивалась.
Немка-медсестра открывает дверь, говорит, к тебе «муттер» пришла. А я испугалась, что сейчас меня заберут из тёплой палаты, от подруг-приятелей, из этого места, где меня хорошо кормят, лечат, одевают, где тепло и добрая старушка приходит с книжками. Заберут и поведут обратно в барак, где холод, крысы, баланда и эрзац-хлеб. И на пороге стоит страшная женщина, худая, в серой противно пахнущей одежде. Поведёт меня туда, где черви в фасоли, где брюква огромными кусками, где умерла моя сестра и я тоже умру.
Я забилась под одеяло и кричу:
- Это не муттер, это чужая тётка. Танте! Я туда не пойду, я не пойду с ней!
Медсестра меня уговаривает, а у меня истерика.
Прости меня, мама.
***
Вошли в город американцы. Танки, джипы, отряды людей в странной форме, разговаривающие на незнакомом языке. К немцам-то мы уже привыкли, и американцы были для нас в новинку. Освободили лагерь. Выживших посадили на машины и отвезли к себе в тыл. Начали кормить, лечить и одевать. Меня тоже забрали из госпиталя, мы с мамой снова были вместе, нашли дедушку. Я из госпиталя опять уезжать не хотела. Там было хорошо, а чужаки везут неизвестно куда. Страшно.
Еле уговорили меня, силой тащили.
Пожили немного в американской зоне. С нами там носились, как с хрустальными. Откармливали, точнее пытались нарастить немного мяса на скелетах. Давали лекарства. Как только решили, что мы перенесём дорогу, то отправили в советскую зону оккупации.
Вот тут и начались наши новые проблемы. Встретили нас плохо. Говорили, что мы продались немцам, уехали работать за большие деньги. Пока наши товарищи гибли в немецкой оккупации, мы жировали. Допросы, очные ставки, встречи с какими-то мужчинами в форме. Кое-как мы оправдались. Да и самым лучшим нашим оправданием были худые измождённые лица и длинный список похороненных в немецкой земле работников. Работников и их детей.
У мамы потом ещё долго были проблемы с работой, с анкетой. Но главное, что мы выжили.
В октябре 1945-го нас повезли домой. Загрузили в машины и по каким-то кружным дорогам, через всю Германию, Польшу переправили на родину. По дороге снова с нами плохо обращались. Водители, охрана кричали на нас, обзывали. Кормили плохо.
Женщины не растерялись. На остановках находили растущие вдоль дорог фруктовые деревья. Натрясут яблок, груш, каких-то слив. Притащат всё в кузов. Этим и подкреплялись. После брюквы с фасолью вроде и неплохо.
***
Приехали, а в нашем доме возле Гомеля живёт другая семья. Такие же бедные и несчастные, как и мы. Разве можно было с ними ругаться? Потеснились. Половина деревни сгорела. Света нет, радио нет. Гомель тоже весь в руинах, улицы завалены битым обгорелым кирпичом. Но везде красные флаги. Победа.
***
Понемногу устроилось всё. Я пошла в школу, стала вспоминать русский язык. Удивляла учителя тем, что читала на немецком, а на русском не умела. За это на меня косо поглядывали. Был у нас на весь класс один букварь. Носили его домой по очереди. Но хотели учиться. Очень сильно хотели учиться, получить образование, стать специалистами, отстроить страну.
Мальчишки наши сплошь бегали на учёбу в отцовских шинелях. Подвязывали полы, рукава обрезали и ходили так. Детской одежды не было. Но обязательно у каждого красный галстук. Утюжили его каждое утро. Гордились им.
Но однажды мой приятель Колька прибегает в школу. Смотрим, а он без галстука. Учительница спрашивает:
- Николай, почему ты без галстука? Ты же пионер!
Коля носом хлюпнул, отвечает:
- Так мамка с утра на работу в колхоз пошла. Она «куфайку» верёвкой подвязывает, а тут верёвка порвалась. Она галстуком концы связала. Сказала, что она на улице работает, а я как-нибудь без галстука похожу.
Учительница потом к Кольке домой ходила, ругалась на мать, что она так вольно с галстуком обращается. А та и не понимала, что от неё хотят. Думала, что это Колька набедокурил.
***
Я сейчас смотрю как дети идут в школу. В яркой удобной одежде, с разноцветными портфелями. И вспоминаю своих одноклассников. Мальчишек и девчонок в серых солдатских шинелях, со взрослого плеча, в которых они тонули. Помню, как подбирали длинные полы, чтоб не наступать на них, когда бегаешь. Наталкивали в обувь бумагу, чтоб хоть как-то держалась. Как носили тетрадки в торбочке, а то и вовсе перевязывали их верёвкой и таскали так. Как радовались каждой обновке, берегли её, боялись лишний раз надеть.
Было холодно и горько, был голод, страх, смерть. Пусть наши дети и внуки никогда не узнают, что это такое.
Отрывок из сборника "Звезда над сердцем" Автор Павел Гушинец (DoktorLobanov)
Группа в ВК Автор Павел Гушинец (DoktorLobanov) https://vk.com/public139245478
Книга "Звезда над сердцем" выйдет в октябре-ноябре 2023-го.
Книги и медицинской, и военной серии можно приобрести здесь:
Интернет-магазин Академкнига https://akademkniga-books.by/catalog/?q=%D0%93%D1%83%D1%88%D0%B8%D0%BD%D0%B5%D1%86&s=%D0%9D%D0%B0%D0%B9%D1%82%D0%B8
Вайлдберриз: https://www.wildberries.by/catalog?search=%D0%B3%D1%83%D1%88%D0%B8%D0%BD%D0%B5%D1%86
Книги автора на Литрес :https://www.litres.ru/pages/rmd_search/?q=%D0%93%D1%83%D1%88%D0%B8%D0%BD%D0%B5%D1%86
ПС.Продолжаем продвигать авторов, которые остались на Пикабу с контентом, за который не стыдно.
@SallyKS - Замечательный и душевный автор
@AlexandrRayn - талантливый и очень интересный коллега-писатель
@MamaLada - мой соавтор по книге "Шесть часов утра"
@WarhammerWasea - авторские рассказы
@IrinaKosh - спаситель и любитель котиков. У меня морские свинки и аквариумы, но котиков я тоже люблю))))
@ZaTaS - Рисует оригинальные комиксы.