Отец, отправившись на фронт, был избавлен от позора, а вот матери досталось с лихвой. Женщины-то сразу скумекали: «Как так, муж отбыл месяц назад, а у той уже пузо с арбуз?» - и разнесли это среди немногих оставшихся мужиков. Соседские бабки, глядя на небольшой кулёк в руках матери, презрительно морщились. Времена были тяжёлые, и для нашей семьи особенно. Если остальные хоть как-кто помогали друг другу, то нас они словно и не замечали. Хоть мы и жили почти в самом центре деревни, окружённые деревянными избами, иной раз мне казалось, что наш дом находится где-то на отшибе. И лишь ежедневно набегавшие мальчишки, кидающиеся в наши окна камнями и дразнившие мать, напоминали, что мы среди людей. Мы голодали. Мать старалась как могла, но почти в одиночку не уберегла хозяйства. Скромный садовый участок разворовали всё те же дети. Помню, в каком восторге я пребывал, если находил толстый картофельный очисток. Первая же зима стала самым настоящим испытанием. Однажды мать вышла из дома, чтобы набрать веток для печки, а Мишу доверила мне. Видя, что братишка замерзает, я прислонил его к самой заслонке. На крик мигом прибежала мать. Плакали оба: Миша от боли, я от ужаса содеянного. Мать лишь причитала, даже не зная, чем замазать опалённую спину младшего сына. Кажется, шёл уже сорок четвёртый год, когда в нашу избу вломился сосед. Дело было ночью, и на крики матери никто не приходил. Теперь я думаю, деревенские всё слышали, просто не торопились помогать «гулящей бабе и её двум ублюдкам». Когда я только увидел одичавшие глаза мужика на пороге, я вспомнил Смуглого и живо представил себе ту картину у реки. Но я ошибся: сосед пришёл не за матерью, он пришёл за Мишей. Совсем обезумев от голода, сосед намеревался поживиться мясом ребёнка. Это я понял спустя многие годы, тогда же я не мог понять, зачем здоровенный мужик, отпихнув мать, схватил двухлетнего малыша за шкирку и понёс на выход. Мать бросилась соседу на спину, но тот, не приложив особых усилий, отшвырнул её к стене. Не помню, что придало мне прыти, но, схватив под руку попавшийся короткий нож, я разбежался и, отскочив от табурета, прыгнул на мужика. Силёнок мне хватило лишь на то, чтобы слегка вонзить тупое лезвие в шею подонка. Сосед вскрикнул и обернулся. Поняв, кто посмел на него напасть, он отшвырнул Мишу и попёр на меня. Ужас затмевал мой взгляд, но я успел заметить резкое шевеление за спиной соседа, а вот он нет. От злости и боли, мужик совсем позабыл про торчавший из его шеи нож. Мать схватилась за рукоятку, и бешено зарычав, протолкнула лезвие глубже. Сосед только охнул и тут же осел на пол. Мы ещё несколько минут смотрели на мелко подрагивающее тело соседа, пока тот совсем не затих. Мать боялась, что поиски соседа приведут к нам, но никто так и не пришёл: то ли и не искали вовсе, то ли стыдно им было показываться. Так или иначе, больше нас не беспокоили. Следующие несколько месяцев мы питались мясом.

Я тогда ещё и не соображал ничего толком, поэтому событие, произошедшее в том путешествии, стало первым воспоминанием в моей жизни - и, разумеется, остаётся таковым до сих пор. Было мне тогда четыре годика. Не знаю всех причин, по которым так вышло, что матери моей пришлось пешком преодолеть огромное расстояние, почти в двадцать вёрст, из одной в деревни в другую. В любом случае, получив весточку от отца, она собрала нехитрую провизию, взяла меня за руку, и мы отправились в дорогу. Оставалось совсем немного, когда мать, желая немного срезать, свернула с главной дороги в лесок неподалёку. Ни волков, ни других диких зверей там не водилось, поэтому, на первый взгляд, опасаться было нечего. Мать совсем позабыла про самого страшного из врагов человеческих – человека. Годы шли военные, и в лесах скрывалось немало дезертиров, уклонистов и беженцев. Некоторые из них совсем отчаялись и стали промышлять разбоем и грабежом всякого безоружного странника. Впрочем, винить мою мать сложно. Я, будучи маленьким ребёнком, к тому времени устал, и она, вечно мягкая в родительской любви, несла меня на руках. Когда лес, казалось был пройден беспрепятственно, остановились мы у небольшой речушки. Так даже, не речушка – ручеёк. Мать напоила меня со своих ладоней, а потом и сама освежилась. Тут и показался из леса смуглый мужичок. То ли цыган, то ли армянин – чёрт его знает. Мать, естественно, насторожилась, хоть мужчина и не выдавал никакой агрессии. Спросил откуда путь держим да куда, даже поигрался со мной немного. Зачем он был по первости с нами так доброжелателен, я и по сей день не знаю наверняка. Но, кончено, догадываюсь. Помню, как мать кричала мне, чтоб спасался я бегством, пока мужик наваливался на неё сверху. Эта картина навсегда запечатлелась в моей памяти. Смуглая ручища мужика, задравшего платье матери так высоко, что я видел её ляжку, и его чёрный кудрявый затылок, уродливое лицо матери, впечатанное в землю, и этот крик: «Беги! Беги!». Но я не бежал, замерев от – нет-нет, не испуга - удивления. Наверное, никогда ещё в жизни я не видел, как один человек делает больно другому. Остаётся только догадываться, какую участь уготовил нам Смуглый, да только мать оказалась попроворнее его. После того, как голова его затряслась, он издал протяжный стон, и, освобождая мать, откинулся на спину. На что надеялся этот глупец, мне решительно непонятно. Неужто он не понимал, что женщина, так оскорблённая им, любой секундой была готова воспользоваться для ответного нападения. Впрочем, полагаю, более всего в тот момент в моей матери говорило не чувство обиды или страха за свою жизнь, сколько древнейший инстинкт защитить своё дитя. Схватив небольшой камень поблизости, она развернулась к Смуглому и долбанула ему по голове. Потом ещё, и ещё. Так, на моих глазах, картина схватки поменялась кардинальным образом: теперь мужик лежал на животе, а женщина, насев на него, била его по затылку. Каждый удар словно прибавлял матери сил, и следующим становился только сильнее. В конце концов, брызги красных капель долетали и до меня. Уже хлюпающий звук удара я слышал чуть ли не лучше, чем недавнишний призыв матери. Когда она, наконец, остановилась, то, ни теряя ни секунду, схватила меня в охапку и бросилась наутёк. И даже, когда она вроде бы успокоилась и немного пришла в себя, я чувствовал, как сердце её бешено колотится. Она оборвала потрёпанный край платья, попыталась вытереть им лицо, руки, но кровь уже успела засохнуть, потому возиться пришлось ещё долго.

Оставшуюся часть пути мы шли прошли без каких-либо помех. Спустя несколько недель приехал отец. Мать не рассказала ему о том, что произошло, а сам он её разбитый вид списал на усталость. Так бы никто и не узнал о Смуглом, а я, вероятно, позабыл бы тот случай, если бы через пару месяцев живот матери не стал заметно округляться.