НИКОЛАЮ ФРАНЦЕВИЧУ ДАНИЕЛЬСОНУ В ПЕТЕРБУРГ, Лондон, 24 февраля 1893 г.

Мы, по-видимому, согласны друг с другом во всех пунктах, за исключением одного вопроса, который Вы пытаетесь решить в обоих своих письмах, от 3 октября и 27 января, хотя в каждом из них с разной точки зрения.

В первом письме Вы спрашиваете: должны ли были те экономические изменения, которые с 1854 г. стали неизбежными в силу самой природы вещей, вместо того чтобы содействовать дальнейшему развитию исторически сложившихся в России институтов, наоборот, подрывать их в самом корне? Иными словами, не могла ли сельская община послужить основой нового экономического развития?

А 27 января Вы выражаете ту же мысль в такой форме: крупная промышленность стала необходимостью для России, но было ли неизбежным ее развитие в капиталистической форме? Так вот: в 1854 г., или около того, для России отправными пунктами были: с одной стороны, наличие общины, с другой — необходимость создать крупную промышленность. Если Вы примете во внимание все состояние вашей страны в целом, каким оно было тогда, увидите ли Вы там хоть малейшую возможность привить крупную промышленность крестьянской общине, и притом в такой форме, которая, с одной стороны, делала бы возможным развитие крупной промышленности, а с другой, подняла бы эту первобытную общину до уровня социального института, далеко превосходящего все то, что мир видел до сих пор? И это в то время, когда весь Запад продолжал существовать при капиталистическом режиме? Мне кажется, что такая эволюция, превосходящая все известное в истории, требовала бы совершенно иных экономических, политических и интеллектуальных условий, чем те, которые имелись в то время в России.

Нет сомнения в том, что община и, в известной степени, артель заключали в себе некоторые зародыши, которые при определенных условиях могли бы развиться и спасти Россию от необходимости пройти через муки капиталистического режима. Я вполне присоединяюсь к письму нашего автора по поводу Жуковского. Но и по его мнению, и по моему первым необходимым для этого условием был толчок извне — изменение экономической системы Западной Европы, уничтожение капиталистической системы в тех странах, где она впервые возникла. Наш автор в известном предисловии к известному старому «Манифесту», написанном в январе 1882 г., на вопрос о том — не могла ли русская община послужить отправным пунктом для более высокого социального развития — отвечал так: если изменение экономической системы в России совпадет с изменением экономической системы на Западе «так, что обе они пополнят друг друга, то современное русское землевладение может явиться исходным пунктом нового общественного развития».

Если бы мы на Западе в свое время продвинулись быстрее в своем экономическом развитии, если бы мы оказались способными свергнуть капиталистический режим еще лет десять или двадцать тому назад, то тогда Россия, быть может, имела бы еще время остановить тенденцию своей собственной эволюции в направлении к капитализму. К несчастью, мы движемся слишком медленно, и те экономические последствия капиталистической системы, которые должны привести ее к критическому пункту, в настоящее время только начинают развиваться в различных окружающих нас странах; в то время как Англия быстро утрачивает свою промышленную монополию, Франция и Германия приближаются к промышленному уровню Англии, а Америка грозит вытеснить их всех с мирового рынка как по промышленным продуктам, так и по продуктам сельского хозяйства. Введение в Америке хотя бы отчасти фритредерской политики несомненно довершит гибель английской промышленной монополии и подорвет в то же время промышленный экспорт Германии и Франции; а затем должен наступить кризис, который как нельзя лучше ознаменует конец века. Между тем община у вас все больше сходит на нет, и нам остается только надеяться, что переход к лучшей системе совершится у нас на Западе достаточно скоро, чтобы спасти — по крайней мере в некоторых наиболее отдаленных местностях вашей страны — те институты, которые при этих новых обстоятельствах могут оказаться призванными осуществить великое будущее. Но факты остаются фактами, и мы не должны забывать, что шансов такого рода с каждым годом становится все меньше и меньше.

В остальном я готов согласиться с Вами, что, поскольку Россия — последняя страна, захваченная развитием крупной капиталистической промышленности и в то же время страна с весьма многочисленным крестьянским населением, потрясение, произведенное этим экономическим переворотом, может оказаться здесь гораздо более сильным и острым, чем где бы то ни было. Процесс замещения около 500000 помещиков и около 80 миллионов крестьян новым классом буржуазных земельных собственников может быть осуществлен лишь ценой страшных страданий и потрясений. Но история, пожалуй, самая жестокая из всех богинь, влекущая свою триумфальную колесницу через горы трупов не только во время войны, но и в периоды «мирного» экономического развития. А мы, люди, к несчастью, так глупы, что никак не можем найти в себе мужества осуществить действительный прогресс, если нас к этому не принудят страдания, которые представляются почти непомерными.

Всегда Ваш П. У. Р. (конспиративный псевдоним Энгельса, представляющий собой инициалы Перси Уайта Рошера)

Ф. Энгельс, Сочинения, Изд. 2, Том 39, с.32-35

Ниже читателям предлагается семь писем, вернее, выдержек из писем Фридриха Энгельса к Николаю Францевичу Даниельсону - русскому экономисту конца XIX начала XX века, публицисту, одного из теоретиков либерального народничества. С конца 60-х годов Даниельсон служил сначала бухгалтером, затем главным контролёром в Петербургском обществе взаимного кредита. Был связан с кружками революционной разночинной молодёжи (60-70-е гг.). Завершил начатый Г. А. Лопатиным перевод на русский язык 1-го тома «Капитала» К. Маркса (1872), перевёл 2-й (1885) и 3-й (1896) тома. Вёл обширную переписку с К. Марксом и Ф. Энгельсом.

Маркс и Энгельс высоко ценили русские переводы «Капитала» Даниельсона за их высокое качество, а самого переводчика за работоспособность и самоотверженность делать точные переводы оригинального текста, не боясь царской цензуры и возможных преследований. Нижеследующие письма Энгельса направлены к товарищу, сознание которого он пытался поднять до научного понимания истории и политэкономии.

Удалось ли это Фридриху Энгельсу? Ответ по традиции будет дан только в конце. А нетерпеливые читатели могут найти его сами в книге «Письма о Капитале». Умолкаю и передаю слово Ф.Энгельсу.

Письмо от 22 сентября 1892 г.

Итак, мы согласны пока в этом одном пункте: что Россия в 1892 г. не могла бы существовать как чисто сельскохозяйственная страна, что ее сельскохозяйственное производство должно быть дополнено производством промышленным. Так вот я утверждаю, что промышленное производство в наше время означает крупную промышленность, пар, электричество, сельфакторы, механические ткацкие станки и, наконец, машины для производства машинного оборудования. С того дня, когда Россия ввела у себя железные дороги, введение этих современных средств производства было предрешено. Вы должны быть в состоянии ремонтировать ваши собственные паровозы, вагоны, железные дороги, а это можно сделать дешево только в том случае, если вы в состоянии строить у себя в стране все то, что вы намереваетесь ремонтировать. С того момента как военное дело стало одной из отраслей крупной промышленности (броненосные суда, нарезная артиллерия, скорострельные орудия, магазинные винтовки, пули со стальной оболочкой, бездымный порох и т. д.), крупная промышленность, без которой все это не может быть изготовлено, стала политической необходимостью. Все это нельзя производить без высокоразвитой металлообрабатывающей промышленности, а эта промышленность не может существовать без соответствующего развития всех других отраслей промышленности, особенно текстильной.

Я совершенно согласен с Вами, что начало новой промышленной эры для вашей страны следует отнести приблизительно к 1861 году. Крымскую войну характеризовала именно безнадежная борьба нации с примитивными формами производства против наций с современным производством. Русский народ прекрасно понял это, и отсюда его переход к современным формам, — переход, ставший окончательным после акта об освобождении 1861 года. Раз уж признана эта необходимость перехода от примитивных методов производства, преобладавших в 1854 г., к современным методам, начинающим преобладать теперь, то становится второстепенным вопрос, был ли этот тепличный процесс поощрения промышленной революции путем покровительственных и запретительных пошлин выгодным, или даже необходимым, или наоборот. Эта тепличная атмосфера в области промышленности убыстряет процесс, который в противном случае мог бы носить более затяжной характер. Она втискивает в какие-нибудь двадцать лет процесс, который при других условиях занял бы шестьдесят лет или более. Но это не влияет на самую природу этого процесса, который, как Вы сами говорите, ведет свое начало с 1861 года.

Несомненно одно: если Россия действительно нуждалась в своей собственной крупной промышленности и решила иметь ее, то она не могла создать ее иначе, как посредством хотя бы известной степени протекционизма, — и это Вы допускаете. В таком случае с этой точки зрения и вопрос о протекционизме становится только вопросом степени, а не принципа; самый же принцип был неизбежен. И еще одно несомненно: если Россия после Крымской войны нуждалась в своей собственной крупной промышленности, то она могла иметь ее лишь в одной форме: в капиталистической форме. Ну, а вместе с этой формой она должна была принять и все те последствия, которые сопровождают капиталистическую крупную промышленность во всех других странах.

Но я не вижу, чтобы результаты промышленной революции, совершающейся на наших глазах в России, отличались чем-нибудь от того, что происходит или происходило в Англии, Германии, Америке. В Америке условия сельского хозяйства и земельной собственности иные, и это создает некоторое различие. Вы сетуете на медленный рост числа рабочих, занятых в текстильной промышленности, по сравнению с ростом продукции. Но то же самое имеет место повсюду. В противном случае откуда бы взялась наша многочисленная «промышленная резервная армия»? («Капитал», гл. 23, разделы 3 и 4). Вы доказываете постепенную замену мужского труда трудом женщин и детей («Капитал», гл. 13, раздел 3). Вы сетуете, что изделия машинного производства вытесняют продукты домашней промышленности и таким образом разрушают подсобное производство, без которого крестьянин не может жить. Но здесь мы имеем дело с совершенно неизбежным последствием капиталистической крупной промышленности: созданием внутреннего рынка («Капитал», гл. 24, раздел 5),— явлением, которое произошло в Германии в мое время и на моих глазах. Даже то, что Вы говорите о вторжении изделий хлопчатобумажной промышленности, разрушающем не только домашнее прядильное и ткацкое производство крестьян, но также и крестьянскую культуру льна, — и это уже наблюдалось в Германии между 1820 г. и нынешним временем.

Вообще, что касается этой стороны вопроса, то есть разрушения домашней промышленности и связанных с ней отраслей сельского хозяйства, то мне кажется, что в действительности вопрос для вас заключается в следующем: русским надо было решить — будет ли их домашняя промышленность уничтожена их собственной крупной промышленностью, или это будет совершено путем ввоза английских товаров. При протекционизме это сделают русские, без протекционизма — англичане. Мне все это кажется совершенно очевидным.

Ваш подсчет, что общий объем текстильной продукции крупной и домашней промышленности не возрастает, а остается неизменным или даже сокращается, — не только совершенно правилен, но было бы неправильным, если бы Вы пришли к другому результату. Пока русская промышленность ограничена своим внутренним рынком, ее продукты могут только покрывать внутреннее потребление. А последнее может возрастать лишь медленно и, как мне кажется, при нынешних условиях в России скорее должно было бы сокращаться. Ведь одно из необходимых последствий крупной промышленности заключается в том, что она разрушает свой собственный внутренний рынок в ходе того самого процесса, посредством которого она его создает. Она создает рынок, разрушая основу крестьянской домашней промышленности. Но без домашней промышленности крестьяне не могут существовать. Они разоряются как крестьяне; их покупательная способность сводится к минимуму, и пока они, как пролетарии, не освоятся с новыми условиями существования, они будут представлять весьма скудный рынок для вновь возникших промышленных предприятий.

Капиталистическое производство, будучи преходящей экономической фазой, преисполнено внутренних противоречий, которые развиваются и становятся явными по мере его развития. Эта тенденция — разрушать свой собственный рынок одновременно с его созданием — представляет как раз одно из таких противоречий. Другое противоречие это — то безвыходное положение (словосочетание написано Энгельсом по-русски, прим. авт.), к которому приводит капиталистическое производство и которое в стране без внешнего рынка, как Россия, наступает скорее, чем в странах, более или менее способных к конкуренции на открытом мировом рынке. В этих последних странах такое, казалось бы, безвыходное положение находит себе выход в сильнейших изменениях в торговле, в насильственном открытии новых рынков. Однако и в этих случаях бросается в глаза, что они попали в тупик.

Взгляните на Англию. Последний новый рынок, открытие которого для английской торговли могло бы привести к временному возрождению процветания, это — Китай. Поэтому английский капитал и настаивает на постройке китайских железных дорог. Но китайские железные дороги означают разрушение всей основы мелкого китайского сельского хозяйства и домашней промышленности; а так как там даже не будет противовеса в виде китайской крупной промышленности, то сотни миллионов населения будут поставлены в условия, невозможные для жизни. Последствием этого будет такая массовая эмиграция, какой свет еще не видывал, — она затопит Америку, Азию и Европу ненавистными китайцами, которые начнут конкурировать на рынке труда с американским, австралийским и европейским рабочим на основе китайского уровня жизни, самого низкого из всех; и если к тому времени вся система производства еще не будет изменена в Европе, то тогда ее необходимо будет изменить.

Капиталистическое производство готовит свою собственную гибель, и Вы можете быть уверены, что так будет и в России. Оно может вызвать, и если просуществует достаточно долго, то непременно вызовет коренную аграрную революцию, — я имею в виду революцию в условиях земельной собственности, которая разорит и помещика (слово написано Энгельсом по-русски, прим. авт.), и мужика (слово написано Энгельсом по-русски, прим. авт.) и заменит их новым классом крупных земельных собственников, вышедших из деревенских кулаков (слово написано Энгельсом по-русски, прим. авт.) и из городских буржуа-спекулянтов.

Во всяком случае, я убежден, что консерваторы, насаждавшие в России капитализм, будут в один прекрасный день потрясены последствиями своих собственных дел.

Ф.Энгельс

Письмо от 24 февраля 1893 г.

Мы, по-видимому, согласны друг с другом во всех пунктах, за исключением одного вопроса, который Вы пытаетесь решить в обоих своих письмах, от 3 октября и 27 января, хотя в каждом из них с разной точки зрения. В первом письме Вы спрашиваете: должны ли были те экономические изменения, которые с 1854 г. стали неизбежными в силу самой природы вещей, вместо того чтобы содействовать дальнейшему развитию исторически сложившихся в России институтов, наоборот, подрывать их в самом корне? Иными словами, не могла ли сельская община послужить основой нового экономического развития? А 27 января Вы выражаете ту же мысль в такой форме: крупная промышленность стала необходимостью для России, но было ли неизбежным ее развитие в капиталистической форме?

Так вот: в 1854 г., или около того, для России отправными пунктами были: с одной стороны, наличие общины, с другой — необходимость создать, крупную промышленность. Если Вы примете во внимание все состояние вашей страны в целом, каким оно было тогда, увидите ли Вы там хоть малейшую возможность привить крупную промышленность крестьянской общине, и притом в такой форме, которая, с одной стороны, делала бы возможным развитие крупной промышленности, а с другой, подняла бы эту первобытную общину до уровня социального института, далеко превосходящего все то, что мир видел до сих пор? И это в то время, когда весь Запад продолжал существовать при капиталистическом режиме? Мне кажется, что такая эволюция, превосходящая все известное в истории, требовала бы совершенно иных экономических, политических и интеллектуальных условий, чем те, которые имелись в то время в России.

Нет сомнения в том, что община и, в известной степени, артель (слово написано Энгельсом по-русски, прим. авт.) заключали в себе некоторые зародыши, которые при определенных условиях могли бы развиться и спасти Россию от необходимости пройти через муки капиталистического режима. Я вполне присоединяюсь к письму нашего автора по поводу Жуковского. Но и по его мнению, и по моему первым необходимым для этого условием был толчок извне — изменение экономической системы Западной Европы, уничтожение капиталистической системы в тех странах, где она впервые возникла.

Наш автор в известном предисловии к известному старому «Манифесту», написанном в январе 1882 г., на вопрос о том — не могла ли русская община послужить отправным пунктом для более высокого социального развития — отвечал так: если изменение экономической системы в России совпадет с изменением экономической системы на Западе «так, что обе они пополнят друг друга, то современное русское землевладение может явиться исходным пунктом нового общественного развития».

Если бы мы на Западе в свое время продвинулись быстрее в своем экономическом развитии, если бы мы оказались способными свергнуть капиталистический режим еще лет десять или двадцать тому назад, то тогда Россия, быть может, имела бы еще время остановить тенденцию своей собственной эволюции в направлении к капитализму. К несчастью, мы движемся слишком медленно, и те экономические последствия капиталистической системы, которые должны привести ее к критическому пункту, в настоящее время только начинают развиваться в различных окружающих нас странах; в то время как Англия быстро утрачивает свою промышленную монополию, Франция и Германия приближаются к промышленному уровню Англии, а Америка грозит вытеснить их всех с мирового рынка как по промышленным продуктам, так и по продуктам сельского хозяйства. Введение в Америке хотя бы отчасти фритредерской политики несомненно довершит гибель английской промышленной монополии и подорвет в то же время промышленный экспорт Германии и Франции; а затем должен наступить кризис, который как нельзя лучше ознаменует конец века.

Между тем община у вас все больше сходит на нет, и нам остается только надеяться, что переход к лучшей системе совершится у нас на Западе достаточно скоро, чтобы спасти — по крайней мере в некоторых наиболее отдаленных местностях вашей страны — те институты, которые при этих новых обстоятельствах могут оказаться призванными осуществить великое будущее. Но факты остаются фактами, и мы не должны забывать, что шансов такого рода с каждым годом становится все меньше и меньше. В остальном я готов согласиться с Вами, что, поскольку Россия — последняя страна, захваченная развитием крупной капиталистической промышленности и в то же время страна с весьма многочисленным крестьянским населением, потрясение, произведенное этим экономическим переворотом, может оказаться здесь гораздо более сильным и острым, чем где бы то ни было. Процесс замещения около 500 000 помещиков (слово написано Энгельсом по-русски, прим. авт.) и около 80 миллионов крестьян новым классом буржуазных земельных собственников может быть осуществлен лишь ценой страшных страданий и потрясений. Но история, пожалуй, самая жестокая из всех богинь, влекущая свою триумфальную колесницу через горы трупов не только во время войны, но и в периоды «мирного» экономического развития. А мы, люди, к несчастью, так глупы, что никак не можем найти в себе мужества осуществить действительный прогресс, если нас к этому не принудят страдания, которые представляются почти непомерными.

Ф.Энгельс

Письмо от 17 октября 1893 г.

Очень Вам благодарен за присланные экземпляры «Очерков»; три из них я отправил друзьям, способным их оценить. Книга произвела, как я с удовольствием заметил, значительное впечатление и даже вызвала сенсацию, и вполне заслуженно. Среди русских, с которыми я встречался, она была главной темой разговора. Не далее как вчера один из них писал мне: у нас на Руси идет спор о «судьбах капитализма в России». В берлинском «Sozialpolitisches Centralblatt» некий г-н П. фон Струве опубликовал о Вашей книге большую статью; я должен согласиться с ним в одном пункте: что и для меня современная капиталистическая фаза развития в России представляется неизбежным следствием тех исторических условий, которые были созданы Крымской войной, того способа, каким было осуществлено изменение аграрных отношений в 1861 г., и, наконец, неизбежным следствием общего политического застоя во всей Европе.

Но Струве решительно не прав, когда, желая опровергнуть то, что он называет Вашим пессимистическим взглядом на будущее, сравнивает современное положение России с таковым в Соединенных Штатах. Он говорит, что пагубные последствия современного капитализма в России будут преодолены так же легко, как и в Соединенных Штатах. При этом он совершенно забывает, что Соединенные Штаты современны, буржуазны уже с самого их зарождения; что они были основаны мелкими буржуа и крестьянами, бежавшими от европейского феодализма с целью учредить чисто буржуазное общество. Между тем в России мы имеем фундамент первобытно-коммунистического характера, родовое общество, предшествующее эпохе цивилизации, правда рассыпающееся теперь в прах, но все еще служащее тем фундаментом, тем материалом, которым оперирует и действует капиталистическая революция (ибо для России это настоящая социальная революция). В Америке денежное хозяйство вполне установилось более ста лет тому назад, тогда как в России натуральное хозяйство было общим правилом, почти без всякого исключения. Поэтому ясно, что в России эта перемена должна носить гораздо более насильственный и резкий характер и сопровождаться несравненно большими страданиями, чем в Америке. Но при всем этом мне все же кажется, что Вы смотрите на дело более мрачно, чем это может быть оправдано фактами.

Несомненно, что переход от первобытного, аграрного коммунизма к капиталистическому индустриализму не может произойти без ужасной ломки общества, без исчезновения целых классов и превращения их в другие классы; а какие огромные страдания, какую растрату человеческих жизней и производительных сил это неизбежно влечет за собой, мы видели уже, хотя и в меньшем масштабе, в Западной Европе. Но от этого до полной гибели великого и высокоодаренного народа еще очень далеко. Быстрый прирост населения, к которому вы привыкли, может приостановиться. Безрассудное истребление лесов в сочетании с экспроприацией старых помещиков (слово написано Энгельсом по-русски, прим. авт.), как и крестьян, может вызвать колоссальную растрату производительных сил; и все же более чем стомиллионное население составит в конце концов очень большой внутренний рынок для весьма значительной крупной промышленности; и у вас, как и в других странах, все придет в свою норму, — конечно, если капитализм в Западной Европе продержится достаточно долго.

Вы сами признаете, что «социальные условия в России после Крымской войны не были благоприятны для развития той формы производства, которую мы унаследовали из нашей прошлой истории». Я пойду еще дальше и скажу, что в России развитие из первобытного аграрного коммунизма более высокой социальной формы могло бы стать возможным не больше, чем во всяком другом месте, если бы только эта более высокая форма не существовала уже в какой-либо другой стране и не служила бы в качестве образца. Эта более высокая форма — всюду, где она исторически возможна, — является необходимым следствием капиталистической формы производства и создаваемого ею социального дуалистического антагонизма, она не может развиться непосредственно из земельной общины иначе, как в виде подражания примеру, уже где-либо существующему. Будь Западная Европа в 1860—1870 гг. созревшей для такой трансформации, будь эта трансформация проделана тогда Англией, Францией и т. д., — в этом случае русские действительно были бы призваны показать, что могло быть сделано из их общины, в то время еще более или менее нетронутой. Но Запад пребывал в застое, не пытался произвести такую трансформацию, а капитализм развивался все быстрее и быстрее.

Итак, у России не было иного выбора, кроме следующего: либо развить общину в такую форму производства, от которой ее отделял еще ряд промежуточных исторических ступеней и для осуществления которой условия еще не созрели тогда даже на Западе — задача, очевидно, невозможная, — либо развиваться в направлении капитализма. Спрашивается, что оставалось еще, кроме этого последнего шанса?

Что касается общины, то она возможна лишь до тех пор, пока имущественные различия между ее членами ничтожны. Как только эти различия становятся значительными, как только некоторые ее члены становятся должниками-рабами других, более богатых членов, — так ее дальнейшее существование невозможно. Афинские кулаки (слово написано Энгельсом по-русски, прим. авт.) и мироеды (слово написано Энгельсом по-русски, прим. авт.) до Солона разрушили афинский род с той же неумолимостью, с какой кулаки и мироеды вашей страны разрушают общину. Боюсь, что этот институт осужден на гибель. Но, с другой стороны, капитализм открывает новые перспективы и новые надежды. Посмотрите на то, что он сделал и делает на Западе. Великая нация, подобная вашей, переживет любой кризис. Нет такого великого исторического бедствия, которое бы не возмещалось каким-либо историческим прогрессом. Лишь modus operandi [образ действия] изменяется. Да свершится предначертанное! Всегда Ваш.

Ф.Энгельс

***

А вот и обещанная в начале характеристика Даниельсона данная Фридрихом Энгельсом следующему поколению русских революционеров.

Письмо Плеханову от 26 февраля 1895 г.

Что касается Даниельсона, боюсь, что с ним ничего не поделаешь. Я переслал ему письмом материалы о русских делах из сборника «Статьи на международные темы из газеты «Volksstaat»», и особенно приложение 1894 г., отчасти направленное прямо в его адрес. Он их получил, но, как видите, это не подействовало. Совершенно невозможно полемизировать с тем поколением русских, к которому он принадлежит и которое все еще верит в стихийно коммунистическую миссию, якобы отличающую Россию, истинную Святую Русь (словосочетание написано Энгельсом по-русски, прим. авт.), от других неверных народов. Впрочем, в такой стране, как ваша, где современная крупная промышленность привита к первобытной крестьянской общине и одновременно представлены все промежуточные стадии цивилизации, в стране, к тому же в интеллектуальном отношении окруженной более или менее эффективной китайской стеной, которая возведена деспотизмом, не приходится удивляться возникновению самых невероятных и причудливых сочетаний идей. Возьмите хотя бы беднягу Флеровского, который воображает, что столы и кровати мыслят, но не имеют памяти.

Это стадия, через которую страна должна пройти. Постепенно, с ростом городов изолированность талантливых людей исчезнет, а с ней исчезнут и эти идейные заблуждения, вызванные одиночеством, бессистемностью случайных знаний этих чудаков-мыслителей, а отчасти также — у народников (слово написано Энгельсом по-русски, прим. авт.) — отчаянием при виде крушения их надежд. В самом деле, народник (слово написано Энгельсом по-русски, прим. авт.), бывший террорист, вполне может кончить тем, что станет приверженцем царизма.

Ф.Энгельс

***

Безусловно, все «предсказания» ученого и революционера Фридриха Энгельса высказанные теоретику народничества Даниельсону сбылись. Интересно, удивило бы классика марксизма победа социалистической революции именно в России? Кто знает. Те потрясения, о которых предупреждал Энгельс, произошли и усугубились во время Первой Мировой войны. Ленин позже напишет, что отсюда та "легкость" (по сравнению со старыми капиталистическими странами) социалистической революции и та "трудность" удержать власть пролетариата, довести революцию до конца в отсталой, малограмотной, аграрной стране.

Снова актуальны сегодня слова Энгельса о крупной современной промышленности, без которой ни одна страна не может называться великой, и его обратный довод о том, что нельзя оставаться великой страной, торгуя ресурсами (зерном, нефтью), а остальные промышленные товары покупать на Западе.

В общем, говорить о дельных мыслях классиков марксизма в их трудах и эпистолярном наследии можно бесконечно долго. Цель данной публикации - познакомить читателя с царской Россией, какие экономические и политические противоречия в стране имелись, и как понимал их один из основоположников диалектико-материалистического метода Ф.Энгельс. Думаю, поставленная цель в общих чертах выполнена.

В заключение хочется лишь возвратиться к еще одной мысли Энгельса, что…

«…история, пожалуй, самая жестокая из всех богинь, влекущая свою триумфальную колесницу через горы трупов не только во время войны, но и в периоды «мирного» экономического развития. А мы, люди, к несчастью, так глупы, что никак не можем найти в себе мужества осуществить действительный прогресс, если нас к этому не принудят страдания, которые представляются почти непомерными».

Дело коммунистов – максимально сократить человеческие страдания. Нет, не бегать по хосписам, давать приют бомжам и сажать деревья в парках, а найти в себе мужество и всемерно ускорить действительный прогресс, т.е. покончить с капиталистической формацией - источником экономической и социальной заразы, как можно быстрее и передать власть в руки трудящихся.

К.Поляков

ИСТОЧНИК

Ниже читателям предлагается семь писем, вернее, выдержек из писем Фридриха Энгельса к Николаю Францевичу Даниельсону - русскому экономисту конца XIX начала XX века, публицисту, одного из теоретиков либерального народничества. С конца 60-х годов Даниельсон служил сначала бухгалтером, затем главным контролёром в Петербургском обществе взаимного кредита. Был связан с кружками революционной разночинной молодёжи (60-70-е гг.). Завершил начатый Г. А. Лопатиным перевод на русский язык 1-го тома «Капитала» К. Маркса (1872), перевёл 2-й (1885) и 3-й (1896) тома. Вёл обширную переписку с К. Марксом и Ф. Энгельсом.

Маркс и Энгельс высоко ценили русские переводы «Капитала» Даниельсона за их высокое качество, а самого переводчика за работоспособность и самоотверженность делать точные переводы оригинального текста, не боясь царской цензуры и возможных преследований. Нижеследующие письма Энгельса направлены к товарищу, сознание которого он пытался поднять до научного понимания истории и политэкономии.

Удалось ли это Фридриху Энгельсу? Ответ по традиции будет дан только в конце. А нетерпеливые читатели могут найти его сами в книге «Письма о Капитале». Умолкаю и передаю слово Ф.Энгельсу.

Письмо от 10 июня 1890 г.

Я очень благодарен Вам за Ваши постоянные интересные сообщения об экономическом положении вашей великой страны. Под гладкой поверхностью политического спокойствия в ней совершаются такие же крупные и важные экономические перемены, как и во всякой другой европейской стране, и наблюдение за ходом их представляет величайший интерес. Последствия этих экономических перемен рано или поздно непременно проявятся и в других сторонах жизни...

Ф.Энгельс

Письмо от 31 октября 1891 г.

«Выращивание миллионеров», как выражается Бисмарк, по-видимому, действительно идет в вашей стране гигантскими шагами. Такие прибыли, какие показывает ваша официальная статистика, просто неслыханны в наши времена на английских, французских и немецких текстильных фабриках. 10, 15, самое большее 20 процентов средней прибыли, а в годы исключительного процветания 25—30 процентов считаются здесь хорошей прибылью. Только в период детства современной промышленности некоторые предприятия с наилучшими машинами новейшего образца, производившие свои товары с затратой значительно меньшего труда, чем общественно-необходимый труд того времени, были способны обеспечивать такие нормы прибыли. В настоящее время такие прибыли обеспечиваются только в результате удачных спекулятивных предприятий, эксплуатирующих какое-нибудь новое изобретение, да и то в одном таком предприятии из ста, остальные же по большей части терпят полную неудачу. Единственная страна, в которой такие или приблизительно такие прибыли возможны в наши дни, и притом в главных отраслях промышленности, это — Соединенные Штаты Америки. Здесь покровительственный тариф, введенный после Гражданской войны, а теперь тариф Мак-Кинли привели к подобным же результатам, и прибыли здесь должны быть и действительно являются огромными.

Того факта, что это положение вещей зависит исключительно от законодательства о тарифах, которое может измениться в любую минуту, вполне достаточно, чтобы помешать вложению в эти отрасли промышленности иностранного капитала в сколько-нибудь крупных размерах (крупных по сравнению с размером вложенного в них отечественного капитала), а вместе с этим устраняется главный источник конкуренции и понижения прибылей.

Ваше описание перемен, вызванных в жизни народных масс распространением современной промышленности, а именно — гибель домашней промышленности по производству продуктов, потребляемых непосредственно самими производителями, затем мало-помалу и той домашней промышленности, которая работала на скупщиков — капиталистов, живо напоминает мне главу нашего автора о «создании внутреннего рынка», равно как и то, что происходило в большей части Центральной и Западной Европы между 1820 и 1840 годами. Эта перемена, разумеется, привела у вас к несколько иным результатам.

Французский и немецкий крестьянин-собственник очень живуч: он будет прозябать еще в течение двух или трех поколений в руках ростовщика, прежде чем окончательно решится на то, чтобы продать свою землю и дом, по крайней мере, в тех местностях, куда еще не проникла современная промышленность. В Германии крестьянство не идет ко дну благодаря всякого рода домашним промыслам, вроде производства трубок, игрушек, корзин и т. п., при этом оно работает на капиталистов. Крестьянин считает ни во что тот досуг, который остается у него после обработки его маленького поля; а потому всякая копейка, получаемая им за добавочный труд, кажется ему чистым барышом; отсюда — разорительно низкая заработная плата и баснословная дешевизна продуктов таких промыслов в Германии.

У вас имеется сопротивление общины (слово написано Энгельсом по-русски, прим. авт.), которое приходится преодолевать (хотя мне кажется, что это сопротивление должно значительно ослабевать в постоянной борьбе с современным капитализмом), затем у вас имеется лишний ресурс в виде аренды земель у крупных земельных собственников, как это описывается в Вашем письме от 1 мая; эта аренда обеспечивает земельному собственнику получение прибавочной стоимости, но в то же время она поддерживает дальнейшее прозябание крестьянина, его дальнейшее существование как крестьянина; кулаки (слово написано Энгельсом по-русски, прим. авт.), насколько я понимаю, тоже в общем предпочитают держать крестьянина в своих когтях как объект эксплуатации, чем разорить его раз навсегда и приобрести принадлежащую ему землю. Из этого я заключаю, что русский крестьянин там, где он не требуется в качестве рабочего на фабрику или в город, тоже очень живуч и тоже долго и упорно будет бороться со смертью.

Громадные прибыли, получаемые молодой русской буржуазией, и зависимость этих прибылей от хорошего урожая (жатвы), так хорошо показанная Вами, объясняют много вещей, которые иначе казались бы очень неясными. Так, например, как должен был бы я понять нижеследующее утверждение, прочитанное мною сегодня утром в корреспонденции из Одессы в одной из лондонских газет: русские торговые классы, по-видимому, находятся во власти одной идеи, а именно, что война есть единственная действительная панацея против все растущей депрессии и отсутствия доверия, от которых страдают теперь все отрасли русской промышленности. Как мог бы я понять и объяснить себе эту фразу, если бы не знал о полной зависимости искусственно созданной таможенными тарифами промышленности от внутреннего рынка и от урожая в сельскохозяйственных районах, так как от него зависит покупательная способность единственных покупателей продуктов этой промышленности! А раз этот рынок сокращается, то что может быть естественнее для наивных людей, как не добиваться расширения рынка путем успешной войны?

Очень интересны Ваши заметки по поводу того кажущегося противоречия, что у вас хороший урожай не означает обязательного понижения хлебных цен. Когда мы изучаем реальные экономические отношения в различных странах и на различных ступенях цивилизации, то какими удивительно ошибочными и недостаточными кажутся нам рационалистические обобщения XVIII века — например, доброго старого Адама Смита, который принимал условия, господствовавшие в Эдинбурге и в окрестных шотландских графствах, за нормальные для целой вселенной! Впрочем, Пушкин уже знал это

...и почему

Не нужно золота ему,

Когда простой продукт имеет,

Отец понять его не мог

И земли отдавал в залог

(стихи написаны Энгельсом по-русски, прим. авт.).

Ф.Энгельс

Письмо от 15 марта 1892 г.

Ваша страна действительно переживает теперь очень важный период, все значение которого трудно переоценить. Мне кажется из Ваших писем, что нынешний неурожай (слово написано Энгельсом по-русски, прим. авт.). Вы считаете не случайностью, а необходимым следствием, одним из неизбежных результатов экономического развития, на путь которого Россия вступила с 1861 года. Это и мое мнение, поскольку я могу судить на расстоянии. С 1861 г. в России начинается развитие современной промышленности в масштабе, достойном великого народа. Давно уже созрело убеждение, что ни одна страна в настоящее время не может занимать подобающего ей места среди цивилизованных наций, если она не обладает машинной промышленностью, использующей паровые двигатели, и сама не удовлетворяет — хотя бы в значительной части — собственную потребность в промышленных товарах. Исходя из этого убеждения, Россия и начала действовать, причем действовала с большой энергией.

То, что она оградила себя стеной протекционистских пошлин, вполне естественно, ибо конкуренция Англии принудила к такой политике почти все крупные страны; даже Германия, где крупная промышленность успешно развивалась при почти полной свободе торговли, присоединилась к общему хору и перешла в лагерь протекционистов только для того, чтобы ускорить тот процесс, который Бисмарк называл «выращиванием миллионеров». А если Германия вступила на этот путь даже без всякой необходимости, кто может порицать Россию за то, что для нее было необходимостью, как только определилось новое направление промышленного развития?

До некоторой степени нынешнее положение вашей страны, мне кажется, можно сравнить с положением Франции при Людовике XIV. Там тоже для мануфактур были созданы необходимые условия благодаря протекционистской системе Кольбера; и через 20—30 лет стало ясно, что отечественная мануфактурная промышленность при существовавших тогда условиях могла быть создана только за счет крестьянства. Крестьянское натуральное хозяйство было подорвано и вытеснялось денежным хозяйством; образовался внутренний рынок и одновременно снова оказался почти совсем разрушенным, по крайней мере на время, вследствие самого этого процесса и той беспримерной силы, с которой экономическая необходимость прокладывала себе путь, а также вследствие роста налогового обложения в денежной форме и рекрутских наборов, вызванных тогда введением постоянных армий, набиравшихся на основе конскрипции, подобно тому как в наши дни его рост вызывается введением прусской системы всеобщей воинской повинности. И вот, когда в довершение всего случился неурожай год или два подряд, вся страна оказалась в том бедственном состоянии, описание которого мы находим у Буагильбера и маршала Вобаиа.

Но тут есть огромная разница: разница между старой «мануфактурой» и современной «крупной промышленностью», которая (в отношении влияния на крестьянина, мелкого сельскохозяйственного производителя, владеющего собственными средствами производства) соответствует разнице между старинным гладкоствольным кремневым мушкетом 1680 г. и современной магазинной винтовкой 1892 г. калибра 7,5 миллиметров. Более того, в то время как в 1680 г. мелкое земледелие все еще было обычным способом производства, а крупные имения составляли только исключение, правда все возраставшее, но все же всегда исключение, — теперь обработка земли в крупном масштабе с применением машин является правилом и все более становится единственно возможным способом сельскохозяйственного производства. Так что крестьянин в наши дни, по-видимому, обречен на гибель.

Вы помните, что говорил наш автор в письме по поводу Жуковского: если Россия и дальше пойдет по тому пути, на который она вступила в 1861 г., то крестьянская община (слово написано Энгельсом по-русски, прим. авт.) обречена на гибель. Мне кажется, что именно сейчас это начинает сбываться. По-видимому, приближается момент, когда — по крайней мере в некоторых местностях — все старые социальные устои в жизни русского крестьянства не только потеряют свою ценность для отдельного крестьянина, но и станут для него путами точно так же, как это происходило ранее в Западной Европе. Боюсь, что нам придется рассматривать вашу общину (слово написано Энгельсом по-русски, прим. авт.) как мечту о невозвратном прошлом и считаться в будущем с капиталистической Россией. Несомненно, таким образом будет утрачена великая возможность, но против экономических фактов ничего не поделаешь.

Самое любопытное, что те самые люди в России, которые не устают твердить о несравненном превосходстве первобытных русских учреждений по сравнению с институтами гнилого Запада, делают все, чтобы разрушить эти первобытные учреждения и заменить их учреждениями гнилого Запада! Но если русский крестьянин обречен на превращение в пролетария — промышленного или сельскохозяйственного, — то помещик (слово написано Энгельсом по-русски, прим. авт.), по-видимому, тоже обречен. По моим сведениям, этот класс чуть ли не более обременен долгами, чем крестьянство, и вынужден постепенно распродавать свои имения. А между этими двумя классами, по-видимому, протискивается вперед новый класс землевладельцев — деревенские кулаки (слово написано Энгельсом по-русски, прим. авт.) и городские буржуа — быть может, отцы будущей русской земельной аристократии??

Прошлогодний неурожай показал все это в ярком свете. И я вполне разделяю Ваше мнение, что причины его чисто социального порядка. Что касается обезлесения, то оно не в меньшей степени, чем разорение крестьянства, является одним из условий существования буржуазного общества. Нет ни одной «цивилизованной» европейской страны, которая бы не пережила его. Америка же и Россия тоже, без сомнения, — переживает его сейчас. Поэтому обезлесение, на мой взгляд, по своей сути в такой же мере социальный фактор, как и социальный результат. Но вместе с тем оно очень часто используется заинтересованными сторонами для того, чтобы свалить вину за экономические неудачи на причину, за которую как будто никто не может нести ответственности. Неурожай, по-моему, только сделал очевидным то, что в скрытом состоянии существовало и раньше. Но он ужасающе ускорил совершающийся процесс.

Этой весной к моменту сева крестьянин будет бесконечно слабее, чем он был прошлой осенью во время сева, и ему придется восстанавливать свои силы в гораздо менее благоприятных условиях. Нищий, по уши в долгах, без скота, что может он поделать даже в тех местностях, где ему удалось перезимовать, не покидая своей земли? Мне кажется поэтому, что потребуются целые годы, чтобы справиться вполне с последствиями нынешнего бедствия, а когда это удастся, Россия будет совсем иной страной, даже по сравнению с тем, какой она была еще 1 января 1891 года. Пока же нам остается утешать себя мыслью, что все это в конечном счете должно послужить делу прогресса человечества.

Ф.Энгельс

Письмо от 18 июня 1892 г.

Я думаю, что на деле мы с Вами совершенно согласны как относительно фактов, характеризующих современное экономическое положение Вашей страны, так и относительно их значения. Только Вы, по-видимому, приняли всерьез некоторые иронические выражения в моем последнем письме, в частности, то, что я писал о разных вещах, служащих в конечном счете делу прогресса человечества. Ведь в самом деле нет ни одного факта в истории, который не служил бы тем или иным путем делу прогресса человечества, но в конечном итоге это очень долгий и окольный путь. И так, может быть, обстоит и с нынешним экономическим преобразованием вашей страны.

Я особенно хотел подчеркнуть тот факт, что прошлогодний неурожай (слово написано Энгельсом по-русски, прим. авт.) — употребляя официальное выражение — вовсе не изолированное и случайное явление, а неизбежное следствие всего развития России после окончания Крымской войны; что это результат перехода от общинного земледелия и патриархальной домашней промышленности к современной промышленности; и что, по моему мнению, это преобразование со временем поставит под угрозу существование земледельческой общины (слово написано Энгельсом по-русски, прим. авт.) и распространит капиталистическую систему также и на сельское хозяйство.

Из Ваших писем я заключаю, что относительно самих этих фактов Вы согласны со мной; что же касается вопроса — нравятся нам эти факты или нет, — то это другое дело; но нравятся они нам или нет, эти факты все равно будут продолжать существовать. И чем больше мы отрешимся от своих симпатий и антипатий, тем лучше сможем судить о самих фактах и их последствиях.

Не подлежит сомнению, что нынешний внезапный рост современной «крупной промышленности» в России был вызван искусственными средствами — запретительными пошлинами, государственными субсидиями и т. п. То же самое имело место во Франции, где запретительная система существовала уже со времен Кольбера, в Испании, в Италии, а с 1878 г. даже в Германии, хотя эта страна почти уже завершила свой промышленный переворот, когда в 1878 г. были введены покровительственные пошлины, чтобы дать возможность капиталистам принудить своих отечественных потребителей платить им такие высокие цены, которые позволили бы им продавать эти же товары за границей ниже издержек производства. И Америка поступила точно так же, чтобы сократить тот период, в течение которого американские промышленники не будут еще в состоянии на равных условиях конкурировать с Англией. Что Америка, Франция, Германия и даже Австрия смогут достичь такого положения, при котором они будут способны успешно бороться с конкуренцией Англии на открытом мировом рынке — по крайней мере в отношении некоторых важных товаров, — в этом я не сомневаюсь. И теперь уже Франция, Америка и Германия сломили в известной степени промышленную монополию Англии, и здесь это ощущается очень сильно. Сможет ли Россия достигнуть такого же положения? В этом я сомневаюсь, так как Россия, подобно Италии, страдает от отсутствия каменного угля в наиболее благоприятных для промышленности местностях, и, кроме того, как Вы сами превосходно показали в своем письме от 12 (24) марта, она находится в совершенно иных исторических условиях.

Но тут перед нами возникает другой вопрос: могла бы Россия в 1890 г. существовать и удерживать независимое положение в мире как чисто сельскохозяйственная страна, живущая за счет экспорта своего зерна и покупающая за него заграничные промышленные изделия? Я думаю, что мы с уверенностью можем ответить — нет. Стомиллионный народ, играющий важную роль в мировой истории, не мог бы при современном состоянии экономики и промышленности продолжать оставаться в том состоянии, в каком Россия находилась вплоть до Крымской войны. Введение паровых двигателей и машинного оборудования, попытки изготовлять текстильные и металлические изделия, хотя бы только для отечественного потребления, при помощи современных средств производства, должны были иметь место раньше или позже, но во всяком случае в какой-то момент между 1856 и 1880 годами. Если бы этого не произошло, ваша домашняя патриархальная промышленность все равно была бы разрушена конкуренцией английского машинного производства, и в результате получилась бы Индия — страна, экономически подчиненная великой центральной мастерской — Англии. И даже Индия ответила на проникновение английских хлопчатобумажных товаров введением покровительственных пошлин; а все остальные британские колонии, как только они добивались самоуправления, немедленно ограждали пошлинами свое отечественное производство от подавляющей конкуренции метрополии.

Английские писатели, находящиеся на предвзятой позиции, никак не возьмут в толк, почему подаваемый Англией пример свободы торговли повсюду отвергается и вызывает в ответ установление покровительственных пошлин. Конечно, они просто не осмеливаются понять, что эта, ныне почти всеобщая, протекционистская система является более или менее разумным, хотя в некоторых случаях и совершенно нелепым средством самозащиты против той самой английской свободы торговли, которая подняла английскую промышленную монополию до ее апогея. (Это средство нелепо, например, для Германии, которая стала крупной индустриальной страной при свободной торговле и где протекционизм распространен теперь на сельскохозяйственные продукты и сырье и таким образом увеличивает издержки промышленного производства!)

Я рассматриваю всеобщее возвращение к протекционизму не как простую случайность, а как реакцию против невыносимой промышленной монополии Англии. Форма этой реакции, как я сказал, может быть неадекватной и даже хуже того, но историческая необходимость такой реакции кажется мне вполне ясной и очевидной. Все правительства, даже самые абсолютистские, в конечном счете только исполнители экономической необходимости, вытекающей из положения страны. Они могут делать это по-разному — хорошо, плохо или посредственно; они могут ускорять или замедлять экономическое развитие с вытекающими из него политическими и юридическими последствиями, но в конечном итоге должны следовать за этим развитием. Были ли те средства, с помощью которых осуществилась промышленная революция в России, наилучшими для данной цели, это особый вопрос, обсуждение которого завело бы нас слишком далеко. Для моей цели достаточно, если я смогу доказать, что эта промышленная революция была сама по себе неизбежна.

То, что Вы говорите о неизбежных спутниках таких потрясающих экономических перемен, совершенно правильно, но это относится в большей или меньшей степени ко всем странам, в которых проходил или проходит такой же процесс. Истощение почвы — как в Америке; исчезновение лесов — как в Англии, Франции, а в настоящий момент также в Германии и Америке; изменение климата, обмеление рек, вероятно, сильнее в России, чем где-либо, вследствие равнинного характера территории, питающей водой огромные реки, и вследствие отсутствия альпийского снежного резервуара, подобного тому, который питает Рейн, Дунай, Рону и По.

Ломка старых условий сельского хозяйства, постепенный переход к капиталистическому ведению крупных ферм — все это процессы, которые завершились уже в Англии и в Восточной Германии и в настоящее время протекают повсюду в других местах. И мне кажется очевидным, что «крупная промышленность в России убьет земельную общину», если только не произойдут иные великие перемены, которые помогут сохранить эту общину (слово написано Энгельсом по-русски, прим. авт.). Вопрос в том, успеет ли произойти такая перемена в общественном мнении России, которая сделала бы возможным развивать при сохранении общины (слово написано Энгельсом по-русски, прим. авт.) современную промышленность и современное земледелие и в то же время видоизменить ее так, чтобы она могла стать подходящим и удобным орудием для организации этого современного производства и для его преобразования из капиталистической формы в социалистическую? Согласитесь, что, для того чтобы можно было хотя бы только подумать о совершении такого преобразования, должен сперва произойти громадный прогресс в общественном мнении вашей страны. Успеет ли это произойти прежде, чем капиталистическое прортзводство вместе с последствиями нынешнего кризиса подорвет общину (слово написано Энгельсом по-русски, прим. авт.) слишком глубоко?

Я ничуть не сомневаюсь в том, что в очень многих местностях община (слово написано Энгельсом по-русски, прим. авт.) оправилась от удара, полученного ею в 1861 году (как это описано у В. В.). Но сможет ли она выдержать непрерывные удары, которые наносит ей промышленный переворот, неудержимо развивающийся капитализм, разрушение домашней промышленности, отсутствие общинных прав на пастбища и леса, превращение натурального крестьянского хозяйства в денежное, рост богатства и власти кулаков (слово написано Энгельсом по-русски, прим. авт.) и мироедов (слово написано Энгельсом по-русски, прим. авт.)?

Сельскохозяйственный рабочий, не имеющий ни собственной, ни арендованной земли, находит занятие только на известную часть года, и если ему платят только за эту работу, то он должен голодать в течение всего времени безработицы, если у него нет другого рода работы в это время; но современное капиталистическое производство отнимает у него всякую надежду на такую работу. В Западной и Центральной Европе эти трудности преодолеваются, насколько это возможно, так: 1) Капиталист — фермер или земельный собственник — держит часть рабочих круглый год на своей ферме, кормит по возможности производимыми там продуктами, с тем чтобы тратить возможно меньше наличных денег. Это широко практикуется в Северо-Восточной Германии и в меньшей степени здесь, в Англии, хотя здешний климат позволяет производить многие сельскохозяйственные работы в зимнее время. Кроме того, в капиталистическом фермерском хозяйстве всегда бывает много работы на ферме даже зимой. 2) То, что необходимо сверх этого для поддержания жизни сельскохозяйственного рабочего в течение зимы, но только для поддержания жизни, довольно часто добывается трудом женщин и детей, работающих в новых отраслях домашней промышленности (см. «Капитал», т. I, гл. 13, разд. 8). Так обстоит дело на юге и западе Англии, а по отношению к мелкому крестьянству — в Ирландии и Германии. Конечно, в то время, когда происходит это преобразование, особенно ярко выступают пагубные последствия отделения сельского хозяйства от патриархальной домашней промышленности; именно это имеет место в настоящее время в вашей стране.

Ф.Энгельс

Продолжение следует...

ИСТОЧНИК