Мы все сломаемся – верь или нет, но ты и я, и все вообще умрут однажды, имею в виду не смертью крепких, а просто. Умрем и все. Издали я начал, но ладно, кому винить?
В день, когда я родился, умер мой дедушка (по линии отца), и это было странно, то есть, странно для других, мне-то все равно было, но в день траура не принято веселиться, и никто, по сути, не знал – какие чувства ему испытывать: то ли радость от рождения новой жизни, то ли горе – от ухода старой. Сомневались все не очень долго – время-то свое твердит в итоге, часы по крупицам не вверх бегут, и все выбрали радость, какая разница, что было раньше? Мы все уходим, мы все лишь ветру снимся, все забудем, все – любым из способов, ведь я был уже здесь, меня можно было увидеть, потрогать, меня можно было услышать, привлечь внимание, позвать. В общем, в этот день, несмотря на траур, все выбрали меня – для повестки дня, для новостей соседских, да разговоров всяких (вслух или шепотом).
Так или иначе, но событие это оставило след на мне, определенную отметину, если хочешь: год исполняется, а все на поминках сидят, крестятся, да бегут к моим родителям после. Два исполняется, а все вытирают слезы и дарят мне машинку. Три – и все было очень похоже. К тому же и назвали меня в честь деда… Как-то так, короче, жизнь моя складывалась – криво или вскользь, привык я, а, может, просто не замечал, раз за разом, год за оным. Семь лет миновало после моего рождения, семь не серых событий (чуть больше, конечно, не считал я тогда), когда очередная смерть заглянула к нам, когда она посмеялась и прочла что-то вслух так близко. Мы тогда квартиру купили, кооперативная она называлась или что-то вроде, тебе видней, наверное. Это была квартира, помимо той, в которой мы жили, на которую копила и скинулась вся моя родня; та, что была для заработка лишнего – для молодой семьи (родителей моих и меня). В общем, звезды сошлись тогда, кризис гулял еще не так уж рядом, и мы начали сдавать ее.
В тот день мы зашли как раз в эту квартиру – забрать оплату за месяц, дверь открыл здоровенный мужик, именно он со своим семейством арендовал у нас жилплощадь. Несмотря на свои габариты, лицо у него было очень добрым и улыбчивым, едва ли не детским, он передал маме деньги, а потом слегка наклонился.
- Хэй-хэй, привет, парень, - обратился ко мне мужик и протянул свою огромную лапищу.
- Здрасьте, - ответил я и покраснел. Всегда я стеснение какое-то испытывал, когда со мной разговаривать начинали.
- Ну, же, давай поздороваемся, как взрослые, давай свою руку.
Я протянул ему руку, он сжал ее крепко, едва не до боли, мне это не понравилось, и я стал тоже сильнее сдавливать его ладонь, еще, ЕЩЕ.
- Вот так, малыш, ого, какой сильный, - рассмеялся мужик, - погоди, у меня есть для тебя кое-что.
Он прошел на кухню, вернулся и протянул мне упаковку с пряниками – угощайся, говорит. Я и угостился, взял себе парочку. Мама еще обсудила с ним что-то, и мы пошли домой. Приятный незнакомец, думал я тогда, приятный, жуя свои пряники.
Ночью в той квартире случился пожар, проводка замкнула или что, я не очень понимал, и пока вся семья спала, огонь проник в спальню, спасти никого не удалось, ушли все – и отец, и мать, и маленькая трехгодовалая дочка. По общему хаосу и суете в день последующий, я понял – произошло что-то очень серьезное, к нам приходили какие-то люди, что-то спрашивали, но сильнее этого меня, конечно, поразила смерть, ее присутствие рядом – человек был живым еще совсем недавно, он улыбался мне, он держал меня за руку, говорил что-то и дарил тепло, но теперь его никогда уже не будет. В общем, не мог я уместить все это в своей маленькой голове, думал все и размышлял, был словно заворожен чем-то и совсем не заметил, как день закончился. Родители были изрядно вымотаны (а сколько всего им еще предстояло!), они пожелали мне спокойной ночи и побрели в свою комнату.
Пока, мама, пока, папа. Обычно я без проблем засыпал, как только выключался свет в детской, но в эту ночь все было немного иначе – сначала меня отвлекали какие-то странные шумы, сверху, по потолку будто гантель катали, такие, знаешь, перекатывающиеся звуки тяжелого железа (и это странно, ведь жили мы на последнем этаже), потом по коридору как будто кто-то ходил, я четко слышал звуки продавленного паркета. Нельзя мне было всего этого знать или слышать, я хотел уснуть, зажмурил глаза очень сильно, отвернулся к стенке, еще чуть-чуть – и будет утро, самое настоящее, солнце и свет. Уснуть, УСНУТЬ. Нет, не удавалось мне этого, я начал слышать дыхание где-то рядом, среди всей этой вакуумной тишины ночи, я повернулся обратно – в сторону комнаты и, о боже, БОЖЕ, передо мной стоял тот самый мужик, наш квартирант, он был огромен, даже больше, чем тогда, при встрече, будто вытянули его, он улыбался и смотрел на меня, дышал чуть слышно. Я хотел закричать, тут же, но страх сковал меня, я даже выдохнуть не мог, только рот раскрывал, словно рыба, такие «ат-ат», спустя мгновения потекли и слезы – теплыми ручьями по щекам, они будто спасением были, знаешь, ведь только после этого я смог выдавить из себя что-то: не крик, нет, сначала стон (еле слышный), а после… это был визг, скорее, мольба, уйти, уйти, прекратить все это. Родители проснулись не сразу, да, но зажжённый свет в коридоре все же молвил о том, что я услышан, что все будет позади, они примчались в детскую, и призрак растворился, видение или что – его больше не было. Я ревел навзрыд.
- Что такое? Что такое, мой маленький? – обнимая и прижимая меня так крепко, спрашивала моя мама.
Что я мог ответить? Вы здесь, папа и мама, а ЕГО здесь нет, все хорошо, уже ничего; все так, как и должно было быть, останьтесь, останьтесь. Я все еще ревел, да всхлипывал, родители взяли меня к себе в комнату, здесь я уснул, наконец-то, НАКОНЕЦ! Как спокойно, как же сладко можно спать.
На следующий день мама все же докопалась до сути, она долго меня расспрашивала, умоляя, подкупая, по-разному, так искусно, знаешь, как только мамы умеют, и я рассказал, рассказал ЕЙ все. Это был не кошмар, я не придумал, я не играл, ты веришь, мама? Я видел это, чувствовал, знал, ты веришь?
- Конечно, я тебе верю, сынок.
Что началось потом, ох… Сколько я знахарок разных посетил, сколько чаев отварных выпил, сосчитать бы, потом по церквям мы ходили, много я с батюшками разговаривал, да крестился, воду они какую-то все наливали, да умываться ей просили, слова, слова, молитвы. В общем, несколько месяцев покоя я с мамой не знал, поверила она мне, тут уж ничего не скажешь, но спал я по-прежнему с родителями, и это было то, отчего мне предстояло избавиться, отучиться, понять. Представить то, что я буду засыпать ночью ОДИН – для меня была самая страшная пытка, я боялся этого, боялся возвращения человека с улыбкой, боялся шумов и скрипов; я уговорил родителей завести мне кота, я прятал его под одеяло (дабы он не убегал от меня ночью). Когда мне казалось, что кто-то опять ходит рядом, я и сам залазил под одеяло, закрывался подушкой, да нашептывал молитвы, слова все путал, конечно, но какая разница? Уснуть, уснуть. Иногда я просил оставить свет в коридоре, иногда мама сидела со мною подолгу, но я не любил этого – взрослый же. Прошло не так уж много времени, когда я все же приноровился, познал вновь, так сказать, каково это – засыпать в темноте. Способов придумал множество поначалу, окружил себя ими: то допоздна телевизор смотрел, то книжку читал под одеялом с фонариком, то с котом игрался, но чаще – я просто отворачивался к стенке, старался не двигаться, ничем не выдавать себя, никакого шума, ни звука, ничего – со стороны моей кровати. Почти помогало, знаешь.
Спал я все же меньше, чем нужно было, со сном не так договорился или что, но оттого заторможен был несколько, разговаривал мало, да еще и тихо, как будто вполголоса; одноклассники глядели на меня с опаской (а как еще?), никто не хотел дружить со мной, никто, и ты? И ты. Круги под глазами, да и вид потрепанный, куда там. Все равно, сквозь пальцы я на перешептывания их смотрел, да на одиночество свое, плевать. Родители волновались больше: молчу, не дружу ни с кем, во дворе не играю, куда годится? А потом и они привыкли, остыли, улыбались больше – в конце концов, учился я хорошо (черт его знает, как выходило у меня), спал уже пару лет как отдельно, ночью не вставал, призраков не видел. Друзей нет, ну и что, появятся, куда они денутся? Характер такой, бывает.
Как бы то ни было, но начальную школу в итоге я закончил на одни пятерки, дома стол накрыли, позвали всю родню, хотя, в общем-то, не так уж и много нас «всех» было: бабушка и дедушка – со стороны матери, да тетя с дядей – со стороны отца, остальные – кто ушел уже, кто жил далеко, да связь не поддерживал.
- Какой ты у нас умненький, внучек! Расти и учись, радуй своих родителей почаще!
Что-то в этом роде за столом звучало, все были довольны, улыбались, а потом дед плохо себя почувствовал (так вдруг), сидел, как все, и р-раз – за сердце схватился. Все запаниковали, конечно, забегали, стали какие-то таблетки ему под язык класть, да окна раскрывать, не помогало, они спрашивали что-то, кричали, в общем, много времени было потеряно, слишком много, прежде чем кто-то догадался, подумал всерьез, да вызвал «скорую».
До больницы дед уже не доехал. Очередная смерть, заплаканные лица, а ведь повод-то сперва был хороший (мое окончание начальной школы), как всегда у меня все: радость и слезы, боль и веселье – они ходили рядом, они за руки держались.
В день похорон шел сильный дождь, все проходило достаточно быстро, я помню, как сильно испачкались в грязи мои туфли – уже на кладбище, я помню лицо дедушки перед самым закрытием крышки гроба. Спокойствие и сон. Я как будто завидовал даже.
Снова наступала ночь, и дождь, надо сказать, меня радовал, в такую погоду как-то легче засыпается. Кот, мой старый друг, спал у меня в ногах, я закрыл глаза и был готов, почти готов, ей-Богу, уснуть, когда опять эти стальные шары начали кататься по потолку (или гантели?), когда появились снова скрипы и звук дыхания рядом. Ничего меня не удивило, впрочем, привычк