Забытый пейзаж. Часть вторая
...громоздкий невозвратимо-глазной механизм, который прилежными реснитчатыми болтиками и шестерёнками отвечал за закрытие, исцеляющееся около забра́ла нервной системы, готовящейся к бою с физиологической парадоксальностью.
Однако спустя несколько часов, накричав на витиеватые покашливания времени, вдруг сбежали из крепко стянутых мелатониновых треугольников ранние точки невозмутимого утра. Тьма ещё постанывала в ласковых сплетениях неизбежного потрясения, и Жломменг, выковыряв усталые глаза из быстро выдохшегося сна, сразу же вцепился в дурные пустоты, образовавшиеся в том слуховом местечке, где раньше было господство Фундаментального Привычного, а именно мудрых, органичных для самих себя аплодисментов Междууфологии. Как это ни удивительно, но пелена будней лишилась одного из своих неотъемлемых бурлящих чудовищ.
— Треклятый план, — начал озарять себя догадливой полусонностью Фред. — Он стремился запереть огрызки моих чувств в сложносочинённой земле тишины и отнюдь не провалился с клоунским треском, а сделал так, что теперь во мне по непонятным причинам пробуждаются лучистые змеи ужасающе любопытствующей иррациональности…
Жломменг понял, что окно, родное окно, стало оборотнем: ещё вчера оно умиротворёнными геометричными улыбками приветствовало взор любого даже самого невоспитанного ингредиента весьма неоднозначной фредовой душевности, а теперь, обжёгшись какой-то оккультной серостью и снабдив себя всеми необходимыми аппаратами для приёма сигналов, зарождающихся в затихшем мозгу водопада, превратилось в ощерившийся портал, посредством которого взгляд Жломменга перетекал в чуть столпившуюся прямоту людей, ставящих печатные билетики шагов для создания неординарной тропы-документа, свидетельствующей об изумлении всех ореоловопируэтан и расстилающейся по направлению к Междууфологическому молчепа́данию. Люди сдержанно, сухомяточно шумели и двигались так, будто решили все вместе синхронно изобразить те же самые безалаберные звуковые джунгли (усложнённые противоестественной разновидностью разрушенного водяного смысла), сквозь которые Фреду пришлось хмельными, почти усыплёнными выводами продираться ещё со вчерашнего дня. (Казалось, будто ночью какой-то чокнутый василиск, допетривший, что приблизить свою сущность к соблазнительному статусу человекообразности можно лишь авангардным научным путём, смастерил галлюцинаторную хищную аппаратуру, сумевшую преобразовать крикливое, но всё же гармоничное кипение «выдвижного ящичка не этюдника ли» в нынешние гомоны мужчин и женщин, обладающие концентрической тревожностью и присобаченные к ушным раковинам Фреда.) Коснувшись пленительных туннелей собственной куртки, содержащих в себе тайну простецкого утепления, идеально подходящего для обезвреживания сумбурных крупинок, прохлаждающихся на непролазном раздробье ветра (выгодного стерео-безмолвиям), Жломменг вспорол напуганное пространство крыльца, мерно обличающего зыбь уличных возгласов, и, до последнего не желая прощать этому раннему часу болезненно мерещащееся гало предчувствия, подбежал к ореоловопируэтанам, тревожно размахивая вопросительными крылышками, странным образом заготовленными еще вчера, когда шероховатое, поперхнувшееся пьяной уморительностью заявление о молчании междууфологической влаги незаметно летало, нарезая круги возле тех частиц фатальной твёрдости, что всегда присутствуют в глубине окрика «возможно!».
— Водопадного гиканья больше нет, — высветились фразы местных, оставляя после себя волнение утроенного шлейфа. Фред мысленно откромсал себе уши, почуяв в них зомбирующие сигналы взыскательного зрительного морока, а потом схватил своё трясущееся ментальное воспаление и вогнал его — словно оно на миг обернулось гладко сбрендившим гвоздём, попрощавшимся с паразитическими линиями причудившейся резьбы, — в одну группу людей, которые, будто в соответствии с каким-то фантазийным сговором, все как один были одеты в болотно-карие весенние пары и держали в руках раздражённость факельного семейства. Замысловато составленная команда, теряясь в опереточной стильности собственных костюмов, вдруг направилась в сторону реки, и Жломменга затянуло в эту издающую свежие вопли любопытства воронку. На том участке опешившего ореоловопируэтного пространства, где огонь, не стесняющийся выжимать максимум из энергии дрожащих рук, должен был, по всем стерильным кодексам нерасшатанности, продемонстрировать описанному выше по-мартовски расфранчённому коллективу деловито шумящую естественность русла здешней искривлённости, красиво запертой в речное прозвание Междууффа, взору людей преподнесло себя безжалостное водяное отсутствие. Создавалось впечатление, будто река спрятала свой могучий кряхтящий рот и, уже не будучи способной заорать от боли, дерзнула разрезать себя на бесчисленное количество тайных крохотных прудиков, нагло-секундно разбежавшихся по уголкам тихих утренних разниц. Навстречу загипнотизированной ватаге, с которой Жломменг медленно, словно в ноги ему умилительно вцепилась пара убаюканных зверей, передвигался вдоль пыльных полотенец русла, простёганного головоломными вирусами обезвоженности, шла другая группа, которая тоже моргала восклицательным упрямством факелов, по-разбойничьи врывающихся во тьму, и заключала в своей мимической гуще замороженную изумлением физиономию Грюченара.
— Дело плохо, — отравил минутную лёгкость молчания Джон, — влага бесстыжим манером покинула тело Междууфологии. Нет больше нашего святого каплебурчания! пропал «выдвижной ящичек»!
— Проверь-ка свой взор на предмет лютых неуловимых микробов, — бросил маленькую недоверчивую молнию Фред. — Они охочи до превращения любого омерзительного сюжета в прочность, которая имеет наглость лишь мерещиться.
— Увы, — нахохлил некоторые из долгов отчаяния Джон, сформировав вокруг каждого произносимого звука груду жутковато обоснованной смятенности, — это видел не только я. Мы все, даже если эти неистовствующие местоимения кажутся тебе лишь жалкими определительно-личными гландами издыхающего киборга, в надкрыльях которого навсегда застыл застенчивый гул взаимовыручки, — так вот, мы все нехотя перевезли себе в глазницы следующее положение: в том месте, где ещё вчера сражались друг с другом клокотавшие аспекты водопада, нынче страшно молчаливой раной зияют экстраординарные опознавательные знаки одинокого и, надо заметить, прохладного фантомного обмундирования, принадлежащего каким-то новым фибрам осторожной смертельной силы…
— Да уж… — вдруг втиснулся удручёнными отзвуками губ старик Фэрль, стоящий рядом с Грюченаром и незаметно то взлетающий на миллиметр, то опускающийся обратно на собственные следы, слитые с алгоритмом смакования почвы. — Авторитет Междууфологии, миллиарды бренных формул тому назад состряпанный из свободы сразу нескольких вопросительных стилей здешней природы, упал, хоть и сама она, наша фыркавшая леди М., падать перестала… Признаться, я ведь не раз бывал обузой для зеленоватого мышления Областного Коренастого моря, обучаясь плавательному устремлению и намереваясь затем подарить мышечную новоиспечённость своей подготовленной прыти реке Междууффе и возвышающемуся над ней мэтру грохотаний, которого принято у нас тут величать выдвижным ящичком. Знаете, что́ я, по лиричному хитроумию душевному, нашёптывал сам себе, когда боялся превращать процесс ручного вызволения морских вод в привычный флёр уверенности и комизм ровной дыхательной молитвы? А вот что: «Тревог самоедских размноженный гул; язвящей толпой в бризе шепчет песочек. Я не роптать не могу: страх под молчок не заточен. Над гладью так много моих голосов! Плыву я, фобийный мотив издавая, точно дыханье без слов стонет, к себе же взывая. Срывается в толщу боязнь глубины; в мозгу — раболепное выканье метрам; чувства — в плену белены, а на запивку им — тремор. Ох, там, где глухие морские слои темнеют, как непотопляемый вечер, рыбы включают свои глубоководные свечи! Но, мощь волевых пробуждая основ, плыву я, мятежный накал развивая. Ровным дыханьем без слов к силам душевным взываю…»
Речью пожилого ореоловопируэтанина, проскрежетавшей свежими семантическими глыбами, в голову Фреда были приглашены исполинские раздумья, одно из которых звучало так: «Мы все словно пытаемся сбежать от петлистых ключей, вставляемых в замочные скважины наших судеб, но забываем, что, например, такие полновесные части мира, как река и водопад, тоже временами желают скрыться от прокрустова ложа своей натуральности…» Далее жломменговский мозг был ошпарен целым рядом воспоминаний: о судьбе вокальных тварей, которые разбудили его вчера в полдень и представляли собой расплавленные неким ядовито-лимонным солнцем алкогольные ухарские столики, прощавшиеся с четвёртой степенью своих ножек, искривлённых подобно вишнёвому призраку пульса; о настырных завихрениях раздора с Грюченаром, протрещавшего возле «Закормленной оторопи»; о лунатическом коктейле из раздражительности и глупых заклинаний, будто сошедших со страниц 38-томной «Энциклопедии грядущего влагозначительного безмолвия»… Все эти протрезвления памятных возгласов, эти назойливые мыслеформы, на первый взгляд произрастающие из одной и той же бесцельно пьянеющей почвы, всё же чем-то различались между собой, начинаясь и заканчиваясь в голове Жломменга будто бы в (раздолбленном) соответствии с совершенно разными подсознательными расписаниями и тем самым походя на целый ряд песочных часов, обладающих не похожими друг на друга: а) диаметрами срединных пропускных горлышек, б) количеством и размером крупиц, в) толщиной безропотно изогнутого стекла, ставшего плотью колб.
Фред пытался — хоть и, увы, со скоростью примитивного жребия, обычно бросаемого в условиях экспериментальных катакомб, битком набитых приметами улиточного транса, — по-бойцовски отмежеваться от вышеописанных грубоватых полилогов, которые по неуловимым, но болезненным траекториям сновали в болотной тьме его, Фреда, черепной коробки, однако от надсадной борьбы внутренних продлений пришлось отвлечься, потому что из русла Междууффы, надевшего маску всеохватывающей сухости, донеслись бритвенно-бойкие фразы юного сорванца Гвулли, осмелившегося молниеносной прыгучестью сил очутиться на дне речной потерянности: «Здесь, на тверди, которая на протяжении минувшей ночи многажды хваталась за феномен исчезающих капель, теперь растерзала себя перед моим взглядом целая зона давным-давно утонувшего вещественного утрачивания! Хвала параграфам нежданного везения! Вот я уже вижу славные мерцания каких-то монет, наручных часов и… сумрак остаточных ружей, отстранённо плетущихся на иррациональной металлической лапе, недоверчивым рикошетом посланной сюда к нам из пропасти войн, когда-то давно проревевших в этих краях все свои самые жуткие лироэпические аккорды». Кстати, мальчишка ещё несколько недель назад, кривляясь перед соседями и родственниками обострённостью порывистого детства, зарекомендовал себя как проявитель сплошного хулиганистого головокружения, но, извилистыми психическими тропами кутаясь в эту свою особенность и изо всех сил стараясь преподносить её в качестве чарующего набора признаков того, что ему суждено сделаться отменным вождём певческих писаний и басенных подозрений, Гвулли, маленький зиждитель неприкаянного сумасбродства, решил охапкой непатентованных темпераментных вёрст скрадывать уроки стихосложения пожилого Фэрля.
Продолжение следует