Виталий и выборы
На Среднерусской возвышенности, в среднерусском городе жил среднестатистический сумасшедший. Жил-был да и решил покончить с этой сумасшедшей жизнью. А чего кота за яйца тянуть? Чего в этой жизни хорошего есть у сумасшедшего человека? Одно презрение или того хуже — равнодушие.
Виталий был ответственным человеком и ещё — альтруистом. Безумец помогал — точнее, старался помочь людям, не дожидаясь их просьб.
Выходит Виталий из подъезда рано утром и его сразу начинает распирать от желания творить добро: вот! ковры лежат невыбитые... вот! бельё висит недосушенное... вот! говно лежит неубранное...
Открывая фронт добрых дел, Виталий идёт в бой, хватает ковровую хлопушку-выбивалку и сметает собачье дерьмо на газон, заодно подметая сухие опадыши-листья. Дворник будет рад. Что дальше?
Дальше бельё нужно выбить! Выбивает белоснежные, тяжёлые от влаги ткани хлопушкой, попутно любуясь красивыми ажурными узорами, возникающими в результате его труда. Хорошело бельё с каждым хлопком, веселело бельё, и на душе у Виталия тоже хорошело и веселело. Хозяева белья будут рады. Закончил с бельём?
Так... Теперь ковры... Бельё — вон с верёвки, с ним покончено! Тащит ковры — не поднять. По земле тащит, по газону волочёт, собравшись с силами, на верёвку водружает, пыхтит. Что это на ковре? А, говно с газона. Сейчас мы его хлопушкой н-н-н-э-э-э! Летит говно с ковра в разны стороны, на лежащее на земле бельё летит, на сумасшедшего летит, на людей, прозевавших свое добро и сбегающихся к месту происшествия, говно мелкодисперсной пылью оседает.
Вот за это Виталия чёрствые люди и не любили.
— А что я могу поделать? — орал участковый в ответ на жалобы разьярённых обывателей, участковый, которому месяцем ранее Виталий почистил граблями машину. — Не опасен он для жизни окружающих. И для себя не опасен! Карательную психиатрию у нас, напомню, отменили!
Участковый ошибался. Как уже выше было сказано, сумасшедший решил-таки свести счёты с жизнью. А если с жизнью кончать, то обязательно с пользой обществу.
Виталий написал на картонке поражающий своей биполярностью лозунг: «Нет американскому милитаризму! Свободу Овальному!», прикрепил к картонке верёвочку, повесил лозунг на шею и вышел на улицу умирать, прикидывая, как можно протянуть ноги, наполнив благами протянутые руки.
Улица отозвалась протестами. По тротуарам, дорогам, газонам, размахивая флагами, шли толпы демонстрантов. Каких только флагов тут не было! Российские триколоры придавали толпе официальный флёр, имперские стяги строили мосты между прошлым и будущим, красные полотнища создавали праздничное майское настроение, а радужные намекали на некую — пока неясную — пикантность мероприятия.
Виталий влился в толпу, тряс кулаком, радуясь тому, что и он вышел со своими личными требованиями, хотя о протестах заранее ничего не знал.
«Даёшь повышение пенсий и соцвыплат!» — орала демонстрация.
«Да, ешь, попышнее писай, блять!» — орал Виталий.
Много ли, мало ли времени прошло, и наш вышедший на смерть герой обнаружил себя возле импровизированной трибуны, устроенной на стопке бетонных плит, близ городского долгостроя.
— Граждане! Настало время выбрать имя нашей новой политической силе! Силе, что нас объединила, таких разных, таких решительных! — вещал в микрофон оратор по фамилии Шестаков.
Толпа бесновалась от любви к говорящему, источала политическую энергию и сочилась народной волей.
— Тишина! — призвал оратор. — Тишина! Мы докажем наше народоволие. Имя новой партии даст первый случайный человек, находящийся на этой площади. Кто готов?
— Яяяяя! — грохнули тысячи глоток одновременно.
— Вот ты! — ткнул оратор пальцем в Виталия, — ты назовёшь!
К безумцу ринулась красивая девушка с микрофоном, пробились несколько операторов с солидными профессиональными камерами. В сторону трибуны тревожно зажестикулирувал похожий на Виталия человек, намекая оратору на ошибку в выборе. Внимательному наблюдателю всё это указало бы на постыдную ангажированность «народного» выбора названия партии. Но откуда там взяться внимательному человеку, коль даже лидер сексуется в глазницы?
— Тишина! Как наша партия будет называться? — воскликнул растяпа Шестаков, обращаясь к сумасшедшему и митингующей толпе одновременно.
Сгустилась тишина. Микрофоном нетерпеливо тыцнули Виталию в зубы.
— Говно... — блеющим от волнения голосом начал Виталий.
Сначала было слово.
Подхваченное звукоусиливающей аппаратурой, имя новой политической силы разнеслось по площади, многократно отразившись от плохо оштукатуренных стен дома культуры, дома пионеров, кинотеатра и здания городской администрации.
Потом было дело.
Словно падающая звезда, символизирующая стремительную политическую карьеру оратора Шестакова, в толпу с трибуны без чувств свалился PR-менеджер политика.
«... убирать надо. Серят собаки где ни попадя!» — хотел продолжить речь безумец, но не успел. Схлопнулись людские массы. Начался беспорядок, поддерживаемый умелыми действиями Росгвардии. Триколоры пошли на имперские, красные на радужные, рухнуло народное единство, не выдержало даже одного воистину народного слова. Началась пальба.
Не разбирая дороги, Виталий бежал по улицам, пребывая в тихом ужасе от пережитого побоища.
***
... А Андрея Петровича тем временем затрахала жена: «Андрей, сделай то, Андрей, сделай это. Совсем обленился, боров диванный! Меня мама предупреждала — не выходи замуж, Оля, за этого мудака...»
Дети от жены не отставали: «Папа! Папа! Поиграй, купи, почини, дай...»
Андрей Петрович спрятался в туалете и открыл в смартфоне любимый порносайт, где трахают всё кроме мозгов. Поверх разврата, заслонив гинекологический натюрморт, всплыло окошко: «Входящий вызов. Мама МегаФон». Телефон завибрировал, потенция упала.
— А-а-а-а-а! Заебали! — заорал несчастный и в гневе расфигачил телефон о дорогой испанский кафель. Дела делались быстро: штаны, ремень, прихожая, жене в глаз, подъезд, двор, машина, ехать, газ, газ! Ехать отсюда куда глаза глядят!
«ШЕСТАКОВ С ВАМИ ЗДЕСЬ! ГРУДЬЮ ЗА НАРОД! В ТЮРЬМУ ЗЛОСТНЫХ КОРРУПЦИОНЕРОВ! БУКВЫ ЗАКОНА ДЛЯ ВСЕХ ЕДИНЫ!» — гласил огромный билборд, невольный носитель демократии и потребительского счастья.
«Интересно, — подумал Андрей Петрович, — все бедствия от баб или все бабы от бедствий?»
Пешеход! Тормоз! Тормоз! Не успел. Кусты, канава, кувырок. Подушка безопасности. Жив Андрей Петрович и слава Богу.
От удара Виталий взлетел, кувыркаясь, как спортивный гимнаст, врезался в билборд имени Шестакова и застрял там, и истёк кровью. Безумец снова «помог» кандидату — испоганил идейно правильный лозунг. Теперь внимательный человек, которого не сыскать в среднестатистическом городе на Среднерусской возвышенности, мог бы прочесть на остатках плаката уцелевшие символы: «Шес ть Грус тных Букв»...
... и понять, что «шесть грустных букв» эти значат — ВЫ-БО-РЫ, в которых кандидаты, как повелось, исключительно — ПИ-ДО-РЫ. Почему так повелось — даже жена Андрея Петровича не ответит. Скажет, что ей нужен муж который много зарабатывает и бросит свежеиспечённого инвалида. И неудачника Шестакова с новой кличкой «говнофюрер» тоже покинет молодая жена. Оно ей надо?
А Виталий торчал себе из билборда и слушал малиновый звон новой вселенной. Теперь он понял, как сотворить людям благо... Нет, он не умер, он переродился на пользу обществу.
alexeygagach