Вера, война началась - 8
- 17 -
В сентябре 41 года немецко-фашистские войска овладели Шлиссельбургом и отрезали Ленинград от всей страны с суши. Сообщение с городом поддерживалось только по Ладожскому озеру и по воздуху. В городе создались тяжелые условия для его жителей и оборонявших войск. Начался голод. Суррогатный хлеб был почти единственным продуктом питания блокадников. Продовольственное снабжение бойцов Ленинградского фронта и моряков Балтийского флота с каждым днем также ухудшалось. Командиры, бойцы и краснофлотцы, хоть и в меньшей степени, тоже сильно страдали от голода.
Начиная с сентября 41 года, в войсках фронта несколько раз проводилось сокращение суточной нормы питания. В конце ноября в частях первой линии выдавалось 300 граммов хлеба и 100 граммов сухарей. Выдавался мучной суп утром и вечером; мучная каша в обед дополняла хлебную выдачу. Кроме того, солдаты страдали от отсутствия курева. На фронте, как известно, «без табачку ни дружбы ни завяжешь, ни ружья не зарядишь.»
Не смотря на неимоверные трудности блокады, город жил и оборонялся.
Немцы не ограничивались одними бомбежками и обстрелами. Периодически они включали на своих позициях громкоговоритель и начинали вещать:
«… предлагаем сдаться!
… Армия великой Германии непобедима!
… Солдатам обещаем прощение и нормальные условия жизни…»
Красноармейцы же называли громкоговоритель «брехуном». Едва машина появлялась на позициях, солдаты говорили:
«Опять брехун завел свою песню.»
Вызывались добровольцы, которые пытались достать машину из винтовки. Но попытки не венчались успехом. Немцы, в силу своей пунктуальности, с утра три часа бомбили позиции наших войск, после чего выезжала машина, и включался громкоговоритель. Затем проигрывался бравурный марш. Наверное, для поднятия духа сидевшего в машине предателя, который вещал по-русски.
Терпеть ежедневную говорильню было невыносимо.
Начальник штаба полка вызвал Алексея к себе.
- «Брехун» не надоел? - спросил он.
- Надоел! - отозвался Алексей.
- Надо выследить место его нахождения, - сказал подполковник.
- Вряд ли немцы прячут его в одном месте, - с сомнением произнес Алексей.
- Вот и выясни места его нахождения, - велел командир.
На следующий день пунктуальные немцы снова обстреливали и бомбили наши позиции. Бомбежка продолжалась ровно три часа.
Алексей находился на выбранной заранее в качестве наблюдательного пункта вершине холма, с которого хорошо просматривались немецкие позиции.
В бинокль он видел движение вражеской техники, отмечал расположения зданий.
Рассматривая очередные развалины, он заметил, как из-за угла разрушенного двухэтажного дома выползает машина с будкой. Повернув, автомобиль медленно двинулся вперед. Некоторое время Алексей еще сомневался в своей удаче. Но, когда машина подъехала к передовым окопам, он понял, что не ошибся. Завтра надо было выяснять следующее местонахождение машины. Нанеся на карту точку, Алексей свернул планшет, но убрать его не успел. Раздался минометный выстрел со стороны наших позиций, потом еще один…
Командир минометчиков, Павел Осенков, дождался, когда машина немцев достигла видимости с наблюдательного пункта его минометного взвода, и выпустил первую мину. Выстрел оказался удачным. Миной разнесло капот, машина занялась огнем. Вторая мина довершила дело, уничтожив машину до конца.
- Заткнул брехуна, - смеялись солдаты, пожимая руку Осенкову.
Тот даже не улыбнулся.
Тем он и славился в дивизии: спокойный, хладнокровный, не повышающий голоса ни при каких обстоятельствах. В полку восхищались его смелостью и решительностью. Однажды, наблюдая за немцами, он заметил, что к их передовым позициям подъехали несколько гружёных машин. Сгущались зимние сумерки, надо было торопиться. Осенков занял место у миномета, старший сержант Краснопевцев подавал мины. Мины точно настигли цель. Вражеский обоз превратился в куски металла.
В другой раз, при свете осветительных ракет, немцы собрались у походной кухни. Ракеты они пускали каждую ночь, освещая пространство и, видимо, не ожидали неприятностей. Весело гогоча, протягивали они котелки за супом. В это время со стороны русских заработал миномет, напрочь разнеся кухню.
- Осенков накормил немцев из своей кухни, - смеялись минометчики.
В этот раз он тоже не выдержал и принял меры по уничтожению громкоговорителя.
Вернувшись в штаб, Алексей был уже наслышан о действиях командира миномётного взвода. Едва войдя в землянку, он увидел Осенкова.
Тот стоял перед начальником штаба, как всегда, невозмутимый, не опуская головы. Виноватым он себя не чувствовал.
- Ты же раскрыл свою позицию, - увещевал его начальник.
- Не успели они меня засечь, - медленно проговорил Осенков. - Всего два выстрела сделал. А позицию мы за ночь перенесем.
- Товарищ начальник штаба, разрешите сказать, - встрял в разговор Алексей, - мне была поставлена задача уничтожить «брехуна». Я уже третий день за ним наблюдаю, рейд готовлю. А Осенков за пять минут его разбабахал. Наградить надо! К медали представить!
Пономарев усмехнулся:
- Этак наград не хватит. Но благодарность объявляю. Можешь идти!
- Служу трудовому народу! - чётко ответил Осенков и медленно покинул землянку.
Алексей вышел за ним.
- Что? Опять не утерпел? - спросил он.
- Не утерпел, - отозвался минометчик и полез в карман за куревом. Пошарив там, он махнул рукой, что означало: напрасные хлопоты.
Алексей достал кисет и насыпал в протянутую ладонь махорки.
- Вот спасибо! - обрадовался Осенков. - Пойду, своих угощу. Дня три без курева. Злые все.
- Оттого и на немцах отрываетесь, - засмеялся Алексей.
- Не, - не поддержал шутки Осенков, - этому за дело досталось. Не люблю, когда горы золотые обещают.
- Понятно, - произнес вслед уходящему Алексей.
Осенкова он знал с начала войны, когда тот служил стрелком. Был Осенков человеком ответственным. Потому предложили ему перейти в другой полк командиром минометчиков. Говорили, что привыкая к миномету, Осенков выкосил целую рощу, пока научился прицельно стрелять.
Где-то вдалеке опять загрохотали орудия. Теперь уже наши, русские.
Алексей прислушался.
Заканчивался ещё один день войны…
Сколько их осталось?
- 18 -
Осень не заставила себя ждать, пошли холодные, злые дожди. Ветер остервенело, гонял по улицам опавшие листья. Ночью подмораживало. Утром под ногами хрустели заледеневшие лужицы.
Ночью Вере не спалось.
Слишком много событий произошло за короткий отрезок времени.
Радость от окончания училища омрачилась началом войны.
А ведь она мечтала учиться дальше, поступить в институт. Отец и мать поддерживали ее.
Вспомнился вихрастый паренек, что ухаживал за ней. Он ездил на велосипеде мимо ее дома, всем своим видом показывая, что едет по своим делам. Повторялось это несколько раз на дню. Иногда, увидев Веру около дома, предлагал отвести на пруд, искупаться. Вера смеясь, отвергала его предложения. А паренёк переживал ее отказы, краснея, как тот бурак на колхозном поле.
Вера беспокоилась за мать, оставшуюся с младшими детьми. Вестей из дома не было, хоть Вера написала уже не одно письмо. Не было ничего известно об отце, она не знала, где он воюет.
Ночь подходила к концу, а Вера так и не смогла уснуть.
Вставать не хотелось. В комнате было холодно.
Вера опустила ноги с кровати и сразу надела валенки.
Валенки!
Как она была благодарна матери за то, что та заставила взять их с собой.
Зябко поеживаясь, девушка разожгла дрова в печке, поставила чайник на плиту. Сухие дрова затрещали. Вере показалось, что стало теплее.
- Люська, вставать пора! - позвала она подругу.
Та потянулась в кровати.
- Пусть немного печка прогреется, - высунула нос из под одеяла подруга.
- Нас дети ждут, - напомнила Вера.
Чайник сердито выплескивал кипящую воду на раскрасневшуюся плиту.
- Ты бы меньше дров жгла, - заметила вошедшая баба Наташа. - Скоро сугробы наметет, в тайгу не сунешься. Чем топить будете?
- Купим, - пожала плечами Людмила, вылезая из-под одеяла.
- Купим! - укорила ее хозяйка. - Лесорубы все на фронте, лес валить некому.
Она убрала чайник с плиты и поставила вазочку с брусничным вареньем на стол.
- Давайте чай пить, - предложила баба Наташа.
Вера проворно нарезала хлеб, поставила на стол чайные чашки. Баба Наташа любила пить чай медленно, отправляя в рот ложку варенья и долго запивая её кипятком. Она всегда ворчала на девушек, что те не умеют пить чай. Нет у них степенности, смаковать не умеют.
- Всё-то вы бегом делаете, - сетовала она. - Не сибирячки вы. Вот до революции к нам купцы приезжали… Чай пили до потов. Одежку хоть выжимай.
- У нас чая мало пьют, - заметила Вера, - степи у нас сухие. Воды мало.
- У нас в Ленинграде целая река, - погрустнела Людмила, - а чай мы редко пили, кофе чаще.
- Вон оно как, - оторвалась от варенья баба Наташа, - кофею пили.
Поджав губы, она опрокинула чашку на блюдце и вылезла из-за стола.
Вера спешила в детский дом.
Каждое утро ее встречали у двери: девочка-еврейка Рая Срулис и высокий худой мальчик Коля. Рая попала в детдом после того, как ее родителей арестовали и отправили в лагерь. Они были политзаключенными.
Вера вошла в дверь, и сразу к ней бросилась Рая. Вера обняла девочку за плечи. Тут же подбежал Коля. Они так и пошли на второй этаж по скрипучей деревянной лестнице.
- Вера, - щебетала Рая на ходу. - Мне пришла посылка от родителей.
- Посылка? - удивилась Вера. - И что тебе прислали?
- Я ее не открывала, - сказала девочка. - Она у Жозефины Афанасьевны лежит.
В группе шумели дети, что-то обсуждая.
Ночная воспитательница не могла их успокоить.
Рая первой открыла дверь и вошла в комнату. С ее появлением воцарилась тишина. Дети смотрели на девочку с любопытством. Никому из них не присылали посылок. Каждому было интересно, что же там прислали? В детском доме продукты выдавались по норме. В самом городе, для упорядочения снабжения рабочих и служащих продуктами и товарами первой необходимости, ввели карточную систему. Каждый день прибывали в город эвакуированные люди.
- Посылку делят, - ответила на немой вопрос Веры Варвара Ильинична. - Сходи к Афанасьевне, забери. Она велела.
Вера вошла в кабинет заведующей.
- Хорошо, что пришла, - встретила её Жозефина Афанасьевна. - Не придумаю, что с посылкой делать. Ведь на всех не поделишь.
Она протянула Вере небольшой фанерный ящик.
- Отдай Рае. Пусть сама решит, что делать.
Пришедший в группу Трофимыч, старый дворник, выполнявший все мелкие работы, поддел стамеской и снял прибитую маленькими гвоздями крышку.
Рая достала лежащую сверху связку мелких сушек. Под ними лежали: завернутая в газету банка ежевичного варенья и коробочка леденцов-монпансье. Дальше лежало бережно свернутое теплое детское белье, вязаная шапочка, варежки и шерстяные носки. В кульке лежал колотый сахар.
Для военного времени это было целое богатство.
Рая протянула Вере сушки, сахар и варенье.
- Вера Васильевна, передайте это на кухню, пожалуйста.
Она, с сожалением, открыла коробочку с леденцами и протянула ее, приглашая детей попробовать сладкое лакомство.
В обед детям раздали десерт - кусочек хлеба, намазанный тонким слоем ежевичного варенья и сладкий чай.
С каждым днем с продуктами становилось все труднее. Сколько ни добивалась Жозефина Афанасьевна, продукты для детского дома, отпускались строго по норме.
- 19 -
В ноябре 41-го пришла пора идти на фронт Ивану Семеновичу.
Марфочка разглаживала повестку на столе, словно не верила тому, что там написано.
- Ты же не молодой, Иван!? - смотрела она на мужа.
- Не старый я, - пожал плечами муж. - Из винтовки еще постреляю.
- Как же я с детьми? - убивалась Марфочка.
- Дети помогать будут, - спокойно отвечал муж. - Чай, не малые уже.
Марфочка снова собирала вещи в котомку, теперь уже для мужа. Напекла шанежки с бараниной.
- Не накладывай ты мне! - останавливал ее Иван Семенович. - Голодным не оставят.
- Когда еще поешь домашнего? - всхлипывала Марфочка.
- Не лей слезы! - прикрикнул Иван Семенович. - Не люблю я того.
Жена замолчала и старалась незаметно вытирать глаза кончиками платка.
Эшелон, увозивший Ивана Семеновича, перевалил через Уральские горы, унося солдат из родных краев, отрывая от привычного жизненного уклада, от родных.
Качаясь на нарах в душной теплушке, Иван Семенович перебирал в памяти прошлую жизнь. Ведь только началось складываться. Дом построил, хозяйство крепкое завел. Жена работящая, добрая. Казалось бы: живи да радуйся, внуков жди. А теперь вернется ли домой? А сыновья? Болело сердце отцовское за сыновей.
- Отец, не стар ты воевать? - прервал его мысли солдат лет двадцати пяти-тридцати.
Иван Семенович поежился. Он не ощущал себя стариком, не смотря на то, что дети были уже взрослые.
- Сыновья мои воюют, я помогать им еду, - посмотрел он на солдата.
- Сколько же у тебя сыновей? - не отставал солдат.
- Воюют трое да дома подрастают трое, - похвастал Иван Семенович.
- Богатый ты, - вздохнул солдат.
- Может, кто останется в живых, - подал равнодушный голос с верхней полки парень, читавший газету, - вон, как немцы прут. Остановить не могут их.
- Паникер! - вскочил молодой солдат, - Речи такие ведешь.
- Не паникую я, - так же равнодушно отозвался грамотей, - А обстановку на фронте знать надо.
- Надо, конечно, - согласился Иван Семенович.
- Сыновья письма пишут? - спросил солдат с верхней полки.
- От Николая да Алексея были письма. А Леонид прислал одно, теперь молчит.
Вокруг заспорили, что бы могло означать молчание Леонида.
- Ты, отец, не думай плохо, - стал убеждать его молодой, - может, в окружение попал. Прорвутся, напишет.
- На фронте всяко бывает! - поддержал его грамотей, - Мне жена сказала, что будет верить в мое возвращение. А если верить, то так оно и будет!
Иван Семенович смотрел в окно.
Всей душой он верил, что сыновья вернутся.