В чем сила, брат? История одного доноса⁠⁠

Впервые опубликовано на канале
t.me/tyremniydnevnik

Ничего не предвещало неприятностей. Махмуд знал: неприятности случаются по будням, когда с автобуса сходит пополнение. Мерзкие людишки, воняя полученными в RandD резиновыми тапками, так и норовят нарушить сонный покой его дома. Но глав. шнырь обещал, не зря Махмуд за полтора года своего пребывания на Юге скормил подачками апатичному мексиканцу около 300$. С этапа — ни одного. Юнит разбух, стены подпёрли дополнительные нары. Шершаво сваренные конструкции цепляли за рукава, сбивали своим присутствием с ритма, наводили на грустные мысли. А чему радоваться? Впереди ещё пять лет, и в твою комнату, рассчитанную на четырёх человек, вот-вот кого-то подселят. А какого труда стоило подобрать сокамерников? И с кем прикажете жить, когда рождён ты в Ливии, детство провёл в ЮАР, школу закончил в Англии. Откуда, получив гражданство, переехал в Бразилию. Женился, закончил институт и вместе с женой и двумя детьми перебрался в США. В Аллу Махмуд верил постольку-поскольку. Местную религиозную ячейку он презирал. Как презирал необразованных реднеков, мексиканцев, негров из проджектов и вообще всё то отребье, среди которого отбывал свой одиннадцатилетний срок. На установленные несколько дней назад дополнительные нары должен был заехать Фрэнк. Но в пятницу не вышло: мисс Смит сбежала с работы. Что не страшно, шестнадцать человек, с пятничного автобуса, согласно договорённости с главшнырём, дом Махмуда обошли стороной.
Наступила суббота. Отгородившись от юнита занавеской, Махмуд просматривал «People». Презрительно кривился, читая надписи под фотографиями. Но занятия своего не оставлял. Двое сокамерников оправились на стадион, один — на стуле перед телевизором. Состояние, максимально приближенное к домашнему уюту. За шесть лет Махмуд приучил себя называть тюремную камеру-кубик домом. Журнал на животе, а мысль летит… жена после развода вернулась с детьми в Бразилию. Братья устроились по миру. Отец ждёт в Ливии, передать в руки сына семейную аптеку.
— А я нового сокамерника привёл!
Фрэнк заехал, подумал Махмуд, отодвигая занавеску. Не тут-то было.
Стоит тараканище, усы растопырив. Жилист, как пахнущий лесом пень. Тони?! Не может этого быть!
— Ага, — только и сумел выдавить из себя Махмуд.
Даже на жалкую улыбку его не хватило.
За скобками этого выстраданного «ага» — история. Разбитый вдребезги мир! Заговор против него, лично против Махмуда. Как же он здесь оказался? Ещё вчера Тони блаженствовал в карцере. Ещё вчера Махмуд, мысленно, пожелал ему остаться там навсегда. Сгнить или убраться на трансфер — не имело значения. Вон с хэндбольного корта. «Не заступай, ударив по мячу, не двигайся». То не так, да это. Злобный дирижёр, умеющий ударами в одну точку подчеркнуть поражение. Коровья лепёшка посреди корта. В расход. Тони жил в соседней банке — A1. Как же он здесь оказался? А разговоров, весь город гудел — этап обеспечен. Чо-мо то, да чо-мо сё, и мордой в салат. Одного закрыли за рукоприкладство, двоих, в том числе Тони, за то, что рядом стояли. Узнав о случившемся, Махмуд тогда поблагодарил Аллу за заботу. Видит. Своих в беде не бросает. А как же теперь?
Беда отошла за вещами.
— Откуда? — вялым голосом осведомился Махмуд у сокамерника.
— Из карцера выпустили, — зашестерил свой, из Майами.
— А зачем ты его сюда притащил?
— А где же ему быть? — опешил кривозубый старик. — Белый. Мест нет. Ему указали...
— А мне какое дело! — взвился Махмуд. — Белый он или фиолетовый. Теперь не выгнать. Сожрут.
Выходные пошли раскорякой. Сидит посередине комнаты, ноги по сторонам шконаря растопырил. Так и жарит налево и направо, не закрывая рта. Махмуд терпит — слова не вставить. Спишь ты, книгу читаешь — не имеет значения. Лужёная глотка, свинцовыми плевками историй. Да моя мама, да я…, да когда меня…
Как же так, в один день? Столько трудов положено, подобраны люди. Мой дом — Махмудова крепость. А тут… с усищами. Даже тапком не бросить.
Маляр по будням, выходные Тони проводит на корте. А если выпадал дождливый день, он предавался пороку. Порок у него один — страсть к петухам. В мастерской под них целый угол отведён. Рисует и рисует. Оттого и характер у Тони сделался петушиным.
Гуляет Махмуд по дорожке вдоль стадиона, думает невесёлую думу. Придётся приспосабливаться, а что делать? Дрессировке не поддаётся. Одному только намекни, ну поставь на вид в крайнем случае. Тони бесполезно и говорить. За выходные он расползся пожитками по комнате: присвоил чужие вешалки, крючки, спинки стульев. Куда ни ступи: книг не читает, телевизор не смотрит. Только метёт и метёт: «Полотенчико мешает, будьте любезны отодвинуть». В юните, по расписанию, выходит Махмуд из комнаты. Ставит снаружи стул. Дуется, «People» на коленях. Только не мечтается Махмуду на стуле — не та обстановка. А в комнату идти он не хочет. Не любит Махмуд пустой болтовни.
Вторник. Первый рабочий день на неделе.
— Тебе придётся поменять распорядок дня, — скалозубит свой, из Майами. Хотя он уже и сам не рад, что такого привёл.
Тяжёлые веки. Как в яму без дна, только корни хлещут по расставленным рукам. Штопором, распарывая грязь. 11.00 — полустанок перед обедом. Полёт замедляется. Едва различая границы проявленного, Махмуд собирается в магазин за мороженым.
— Какое? — спрашивает он у сокамерника напротив.
— Не буду. Клубничное. Нет. Не буду, и не уговаривай. Клубничное и рожок. Кстати, не забудь, отовариваемся из расчёта на две недели.
Махмуд так и застыл. Брюки в руках. Не знает, что с ними делать. Вертит их, мнёт. Брюки как брюки. Изношенная ткань защитного цвета. С какой стороны надевать? Со следующего понедельника начинаем бузить. Уж больно много людишек. Как хомяки, мы набиваем за щёки продовольствие. Каждый хомяк! Мнёт Махмуд брюки в руках. Если знает каждый, знает и администрация тюрьмы. По другому в FCI Юг не бывает. Прошлая голодовка оттого и оказалась успешной, что в широкие массы информация ушла всего за пару часов до начала. А тут целую неделю будут мести зону, подбирая зачинщиков…
Махмуд в столовой. Жуёт курицу. В голове слова слипаются в предложения. Как бы половчее, да покороче… Нет, конечно, фантазия. Ги-по-те-ти-чес-ки. Махмуд косится на соседей по столу: «Знали бы они, о чём я сейчас думаю. Как тонка грань, отделяющая мысли от слов. Взять и произнести вслух…»
Перед лавкой очередь. Земляк из Ирана.
— Слышал, на две недели?
— Лимит выбрал, — сокрушается Али.
Махмуд разворачивает бланк заказа.
— Добавляй!
Из лавки Махмуд возвращается налегке. В руках мороженое, орехи и кофе.

Ест Махмуд мороженое, сидя на кровати. Растягивает удовольствие. Косится на журнал «People», который станет после читать. Взгляд останавливается на деталях: тридцать шесть банок с колой, ещё один угол таракан изгвоздал.
Под ногами Махмуда кружка. Паром кофе исходит. Нырнув с головой в шкафчик, отгородившись дверцей от соседа, который спит напротив, камлает Махмуд. И знает каждый сидх дорогу в обход. Только ритуал дорог Махмуду.
Глоток кофе — оттаивают онемевшие зубы. Блокнот. Верхние листы не годятся, на них отпечатался текст. Ручка в левой руке. Непослушные каракули вкось листа: «Би авэр анадер хангэрстрайк. Тони Литл шэйк зе бот аз хард аз хи кен» . Махмуд пропускает гласные в словах, путает след. Белый конверт. Резиновые перчатки, в которых шныри вылизывают юнит. Лист протёрт замшевой тряпкой. Запечатан конверт. Между газетными страницами, не прикасаясь. Долой перчатки. Махмуд содрогается: пояс шахида. Застань его кто-то с таким аргументом в руках — жизнь не мила. Перегрызут. С этапа достанут. Босыми пятками по углям, выходит Махмуд в юнит. В газете конверт. «Только бы не подошли, не заговорили». Ящик для писем перед офисом ключника. Животом на деревянное ребро — заглянул в офис, будто что-то ищет. Выронил из газеты конверт, и мазнул взглядом в просвет. Конверт лёг неудачно. Легко читается адресат — «Инвестигейшн лейтеннт». Заметят — ящик сорвут. Назад к шкафчику. Надо прикрыть. Можно уже не таясь. Избавившись от письма, Махмуд подчищает улики. Ручка, перчатки, оставшиеся в блокноте листы.
А кофе ещё не остыл. И только тогда, положив «People» на живот, сделав последний глоток… «Что же я натворил?» — накатывает запоздалой волной. «Ведь, если узнают? Но как? Пусть даже кум вычислит, чья работа, не побежит же он каждому рассказывать. Но застучал! И что из того?» Лежит Махмуд. «People» нечитаный на брюхе. Мысли его поверхностны: «Что сделано, то сделано. И как я только решился?»
А тюрьма гудит, готовится к бунту.
Вечер. Очередной автобус. Мелькают вонючие тапки. В комнату, на оставшееся место, со скаткой, чёрный как ночь. Нет, белый, профессор. Да нет же, реднек со съеденными крэком зубами.
— Сумасшедший дом, — жалуется Махмуд главшнырю. — По компьютеру на свободном месте два человека. На деле — третий.
— Гони, — флегматично советует шнырь. — Комната твоя, вот и выбирай.
— Хорошее дело — гони. Их пятеро, гринго, а я один. Вон, усатый даже за человека меня не считает. Прислуга.
— Их пятеро, а нас двое. Старик мексиканец с тобой. Несколько дней есть. Решай, хочешь ли оставить реднека?
В комнате Махмуда не замечают. Того и гляди, заставят передник надеть.
Утробез рабочего гудка. Администрация старается предотвратить голодовку: у них комиссия из региона. Утро — ад. Сидя на кроватях, сокамерники говорят друг в друга одновременно. Жуя рукав, Махмуд гадает, сработает ли письмо. В обед разрешают подняться с кроватей. «Скорее всего, не получится», — решает Махмуд.
Вечером, на корте, Тони играет против Махмуда. После игры они договариваются попробовать в паре. Тони, оседлав свой шконарь, объясняет недостатки. Махмуд плывёт, мечтает выкупить, взять на «слабо» кое-кого из ацтеков. Вслепую, навязать пари — кому придёт в голову, что они с Тони встанут рядом на корте?
Утро, как всегда, начинается перед обедом со сводки любителя сладостей:
— Десяток чо-мо вызывали в офис лейтенанта. Искали и Тони.
Сна как не бывало.
Ты, грязь, что значит «искали»? Дежурит Махмуд возле дверей. На лица входящих примеряет усы. Тони не видно. Уплетая обед, Махмуд успокаивается. В зрительном зале не надо играть, знай сиди, рот раззявив.
Тут вестник:
— Знаешь, закрыли?
Хочется подпрыгнуть, обнять реднека-вестника, расплыться в улыбке.
— Вот чёрт, — досадливо роняет Махмуд.
И тут же напяливает на лицо деловое выражение.
— Надо вещи…
Действительно, надо. Следующие полчаса Махмуд и вестник, торопясь успеть до прихода ключника, пакуют Тонины вещи. От предложения кое-что разделить Махмуд отмахивается:
— Не могу, горе у человека.
И тут же летит к главшнырю.
— Как было задумано. Фрэнка на свободное место.
— Ты почему такой хмурый?
— Да вот, сокамерник…
Но почему ключник до сих пор не отослал в карцер вещи? А может, Тони ещё выпустят? Из состояния полудрёмы Махмуда выдернул шнырь:
— Мне нужен матрац.
— А если вернётся?
Шнырь суёт Махмуду под нос распечатку-реестр:
— Уже не вернётся.
Действительно, на месте Тони уже значится Фрэнк.
В оставшееся до прихода рабочей смены время…«People» на брюхе… под попой новенький, упругий матрац. «Какая я сволочь, — рассуждает Махмуд. — Мне стыдно. Сейчас вернуться сокамерники. Будут спорить, кто займёт свободное место. Кто-то побежит проситься к мисс Смит. Будут гадать, что стало с Тони. Интересно, до чего они тут доспорятся? Бездушная тварь. А Алла, скорее всего, не существует. Двойные стандарты. Как поступить, когда хорошо может быть или Тони, или мне, Махмуду? Двоим нам не ужиться. А честь и совесть тем нужна, у кого власть и сила есть».
— Ты его записал, — пошутил после пересчёта сокамерник, ветеран четырёх войн.
— А я думал, ты, — ответил Махмуд.
И только вечером, возвращаясь в юнит, у микроволновки — Тони! Топорщатся усы.
Не поднимая глаз, Махмуд заходит домой. На спорном месте Фрэнк. А куда же таракана поселили? Надо проверить.
У печки двое. С усами. Два таракана!

Февраль 2012

Добра Вам.
Неопубликованные истории.
https://t.me/tyremniydnevnik/3