Семья⁠⁠

Перед шестым классом выкопали картошку, ее оказалось внезапно много, потому мать разрешила бабушке с дедом приехать и помочь. Намекнула им также, что брату нужны деньги скрываться дальше, и после того, как они согласились оплачивать ему жизнь, на радостях согласилась отправить меня до 1 сентября к ним, чтобы разрулить с художкой. В художке я пропустила полгода, должна была еще ездить летом, но чаще выбирала поспать после школы и все проебла, четвертый курс мне не засчитали.

Учительница сначала предложила ездить по прежнему три раза в неделю, за пару месяцев сдать несданные работы и догнать класс. Потом спросила про общеобразовательную, я сказала, что оставляли на лето. Тогда она предложила индивидуальные занятия с другими классами в удобное мне время, чтобы, не мешая учебе, получить диплом за укороченный курс, и стали выбирать время. На листе свободных часов я увидела время последних уроков до 20 часов в пятницу и обрадовалась - потому что последние автобусы до деревни в пятницу-субботу отменили из-за городских наркош на дискотеке. Итак, я выбрала время вечера пятницы и утра субботы и получила тем право с пятницы после уроков до вечера субботы или воскресенья жить у бабушки с дедушкой.

До того я редко их видела, только если они заходили в художку - мать подбивала время уроков точно по автобусам, а в период обострений паранойи часто не давала мне зимой надеть зимнюю куртку - чтобы я точно не ушла из художки через весь город к ним в гости.

С одноклассниками в деревенской школе отношения разладились. После четвертого меня все лето не было ни в деревне, ни в том лагере, где были одноклассники. В начале пятого класса была в числе зачумленных вшивых, память об этом держалась до зимних каникул, после зимних каникул отсутствовала почти до лета. Летом после пятого была в числе зачумленных, посещающих летние занятия, а вместо прогулок предпочитала сон. К началу шестого класса у всех после начальной школы определились свои роли в классе и деревенских компаниях, а я из этого незаметно выпала. К тому же с начала шестого у меня было освобождение от физры и работ на пришкольном участке, и от выходных в деревне. Так что шестой класс в школе прошел как-то совсем незаметно, училась от понедельника до пятницы.

Дома были изменения к лучшему. Я не была свидетелем этих событий, но со слов матери, брата и соседей вырисовывается такая картина произошедшего. После четвертого я была в лагере все лето и огород остался без посадок, соответственно, овощных заготовок зимой не было, а мать успела привыкнуть, что в подвале есть банки с приправой к картошке. Грибов успела набрать осенью, но она соскучилась именно по овощам. И пока я лежала в больнице, мать соскучилась по огурчиками и густо посеяла их в мелкие емкости на окне большой комнаты. Когда я была в областной, уже на ЛФК, ее послали на курсы повышения квалификации, она чего-то приносила-передавала (в больнице был карантин, ее не пустили). И огурцы разрослись до ищущих усиков или как раз перед ее отъездом на курсы, или коварно сразу после. Я не знаю, почему они потянулись усиками в комнату, а не к стеклу окна, возможно, тянулись туда, где было теплее. Мать проявила предусмотрительность и оставила им крупные емкости с водой на окне, с тряпочными ленточками, протянутыми из емкостей с водой к земле для огурцов. Возможно, огурцы хватались усиками и за эти ленточки и оплели и их. Возможно также, что они хватались усиками за все ценные поделки матери и годами копившийся хлам, шторы, коряги. Как бы то ни было, они разрослись достаточно, чтобы подтянуть за собой емкости с землей и водой. Когда мать вернулась, она обнаружила трупы огурцов и разбитые-поломанные емкости, землю и воду, раскиданные по всей большой комнате, и все ее нажитые богатства, такие, как поделки из теста, шпагата, яичной скорлупы, даров природы - все были покрыты уже плесенью и ничего было не спасти.

То есть из больницы я вернулась в немного расхламленную квартиру, в которой с того времени даже ощущался свежий воздух. В большой комнате были поклеены обои, побелен потолок, диван с зассанного отродьем алкашей сменился на новый, половину шкафов из старой стенки выкинула, телевизор тоже купила у кого-то, ковер со стены исчез, кучи одежды с вешалки и под ней отправились на помойку, и мать окончательно переехала в эту комнату и перестала оставлять бедных детей на ночь. То есть она все равно приводила их помыться и поесть, но ночевать уже больше было негде - раскладное кресло тоже пришлось выкинуть.

Мать по отношению ко мне вела себя спокойнее, ее мысли занимал бедный сын, который вынужден не работать, чтобы его не отправили в Чечню. С нового года внезапно и стабильно начали приходить алименты от моего отца, больше зарплаты матери и, в отличие от нее же, стабильно раз в месяц. Мать раздала долги, купила новую стенку, на радостях разрешила мне выбрать нормальную обувь без каблуков. Потом к весне заказала тому же народному умельцу ремонт в кухне, он вынес хлам и обшил все стены вагонкой, установил новую плиту, перенеся ее к другой стене (да, у нас был газ и впоследствии это сочетание действий привело к пожару и невыплате страховки). К лету планировала еще заказать ему же ремонт ванны вагонкой, я прям мечтала об этом, потому что успела понять, что после лежания в горячей ванне спина не беспокоит пару дней. Но лежать не особо хотелось, потому что все было в полочках, забитых хламом, и сверху в ванну часто падали пауки и мелкие вещи. Но к лету брат стал встречаться с девушкой, и они семейной парой стали ненавязчиво приезжать к дню получения алиментов, так что накопить на ванну матери так и не удалось.

Выделенную мне комнату, к сожалению, огурцовый апокалипсис зацепил только слегка - там заплесневело лишь кресло у двери и небольшая кучка хлама рядом, только их убрали. В той части комнаты, где была моя кровать, стоял шкаф на три двери, и мать, вставая в шесть утра, так же подходила им погреметь. Но теперь я отсыпалась в выходные и особо не реагировала на ранний подъем. К тому же библиотека работала с 8 до двух дня, иногда и с 7-30 утра, так что до школы можно было сходить туда.

После шестого класса я получила диплом об окончании художки (четырехлетний упрощенный курс, без построений лица и тела человека), реабилитировалась насчет учебы в школе, на лето не оставили. Лето между 6 и 7 классом запомнилось тем, что у бабушки обнаружились осложнения после тифа, ей еще в блокаду удалили несколько ребер из-за него, и к старости стали давать о себе знать грыжи и опущения органов. То лето мы часто все вместе, с матерь, братом и его избранницей ездили то к ней в больницу, оставаясь ночевать в их квартире, там же тусовались брат матери и его жена-дети, то просто приезжали к дедушке. Потом к концу лета стали обычными разговоры о приватизации их сталинки на брата матери и моего брата - чтобы обоим детям и всем внукам вышло поровну. Как-то, когда бабушка была дома, она, послушав о приватизации, в частности, как мать рассуждает о брате и его девушке, а также о их детях, которые будут бегать по этой квартире, повела меня с дедом в третью комнату. Там стоял только округленный сервант-буфет на тонких ножках, три кровати и два дивана, на серванте стояли всякие статуэтки. Плотно закрыв дверь и взяв в обе руки гипсового облезлого кота, страшным торжественным шепотом бабушка сказала деду - Клянись! Перед ней и мной поклянись, что когда меня не станет, этот кот достанется ей! Дед поклялся, я нихуя не поняла. Бабушка сказала мне запомнить это и напомнить деду. Мы посидели вчетвером с котом на диване, он был шершавый, величиной с поллитровую банку и пачкался. Дед сидел и оправдывался бабушке, что кому еще кота, если не мне, так и думал, что мне кота, зачем оскорблять клятвами. Я сидела, так ничего и не понимая, всем квартира, а мне кот.

В седьмом классе меня заметила учительница литературы и русского, и стала ставить тройки и двойки, говоря, мол, за что быдлу в классе ставит пять, то для меня три, ибо я гений, а остальные дебилы. Странным образом ее высказывания и сравнения принесли мне почет и уважение со стороны одноклассников. Класса до девятого я ездила на олимпиады по ее предметам, потом забила, сказала, пусть отличников посылает. С седьмого писала домашние сочинения с разными точками зрения почти за всех в классе, и радовалась пятеркам за них.

Когда перешла в восьмой класс, пришел новый физрук, третий или четвертый, если считать с первого класса. Когда он видел меня в коридоре, то смотрел не отрываясь, иногда шел за мной и смотрел. С начала сентября привыкла думать, что он педофил, в сентябре же он подстерег меня рядом с классной и спросил у нее - Какая у этой девочки группа здоровья? А она такая - Чо? Да у нее позвоночник сломан, ей не надо на физру, не беспокойтесь. И отошла. Он посмотрел на меня и спросил, как часто я езжу к врачу, и занимаюсь ли ЛФК. ЛФК я последний раз занималась, когда только лежала в больнице, к врачу последний раз мать возила перед шестым классом. То, как расшифровывается ЛФК, не знала, потому что в больнице называли упражнениями или зарядкой, но заподозрила, что речь о наркоте, а врача он имеет в виду психиатра, потому что мать часто говорила, что придет в школу и расскажет учителям, какая я дура. Так что с искренним испугом ответила что-то вроде - Что вы, нет, никогда, зачем мне! И ушла. Потом он еще подходил ко мне и разъяснял, что такое ЛФК, что мне нужно посещать врача, что я ужасно кривлюсь, достаточно посмотреть в зеркало, чтобы понять это. Что в школе есть еще ученики с невропатологическими проблемами и он согласен собрать группу и заниматься с нами. Я из всего этого поняла, что он обозвал меня кривой, а слово невропатологии идентифицировала как близкие к психиатрии нарушения, так что оскорбилась и обиделась, сказала, что все со мной нормально и ушла.

У нас сложно было найти зеркало. Глядя в трюмо соседки, я подтягивалась, трюмо внизу было заставлено всяким, видела себя до пояса. В клубе была стена с зеркалом, но зеркало было для взрослых, а мой рост так и оставался четвертый год 153-154, и я видела себя выше пояса, не понимала проблемы. В классе никто не дразнился, мать обзывала кривой, но от нее и похлеще можно было услышать, так и думала, что все в порядке.

В начале октября у бабушки был юбилей, собрались все, брат матери принес видеокамеру и все снимал. Мать требовала платье на праздник, но мне хотелось свое фото в пиджаке, пошла в белом пиджаке и черных брюках. Уже к концу октября брат матери принес видик и кассету с записью юбилея на просмотр, и тогда я впервые посмотрела на себя со стороны. Относительно бедер мой торс был повернут до такой степени, что в естественном положении одна рука висела сзади торса, другая спереди, плечо передней выдавалось заметно вперед. Мать на это сказала только, что могла бы хоть на праздник надеть платье, чтобы не портить пленку своим заметным в строгой контрастной одежде кривым видом. Я сидела в ахуе, щупая спину и плечо, и просилась к нервнопатологоанатому, до кучи смеша ее этим.

К ноябрю физрук таки набрал группу, и вместе со своей женой показывал нам простые растяжки. К марту тех из класса, кому исполнилось 14, повезли в городскую поликлинику на осмотр и прививку от столбняка. На осмотре врач сказала встать прямо, я сказала, что у меня было сломано, она полистала карточку и нашла записи. Потом отвела к неврологу, он ощупал, посмотрел карту и сказал, что у нас в деревне больно часто меняются фельдшера, кто-то из них забыл продлить мне учет у невролога. Но он попытается добыть мне путевку в санаторий, где попытаются поправить.

Примерно в это же время был собран пакет документов и началась приватизация на брата матери и моего брата квартиры в сталинке. Она закончилась к маю, в мае же брата поймали и отправили в стройбат, который, по словам матери, хуже Чечни. В конце мая мы спешно посадили картошку и я отправилась в профильный санаторий на все лето, частично покрытый путевкой, которая получилась у невролога, остальное оплатили бабушка с дедом. Мать впервые взяла отпуск и дернула к месту службы брата, чтобы поддерживать его морально, а также едой и сигаретами.

После всех вытяжек, ЛФК, массажей и бассейнов санатория я выросла сразу больше, чем на 10 сантиметров - когда уезжала, в зеркале прихожей отражение упиралось подбородком в нижний край, когда вернулась, лицо было посередине зеркала. Но за 9й класс несколько сантиметров ушли, уже к концу 11 подросла еще немного. И позвоночник окончательно раскрутился к концу 9го класса, хотя уже в санатории после вытяжек был виден результат. Мать психовала, что у меня есть корсеты, как у инвалидки, я их носила или с собой, когда не надо было надевать, потому что боялась, что она их выкинет. После приезда из санатория почти постоянно болели спина, плечи и пресс. В санатории выдали направление на ЛФК в районной, первые занятия начинались тоже в сентябре, я выкопала картошку и поехала к бабушке с дедушкой. Пока меня не было, учительница по литературе поставила мне несколько троек, и тогда я отказалась ездить на олимпиады.

Когда я ухаживала за дедом, он попросил купить гипса, потом сказал принести кота. Расковырял основание кота, там был песок и завернутые в бинтики золотые кольца, цепочки, серьги. Сказал, чтобы я сдавала их в ломбард только после 18 лет, и только по одной штучке. Сказал, не говорить про это остальным, если мне ничего не достанется от квартиры. Потом сложил все в кота, замазал гипсом и затер горелой спичкой, чтобы было незаметно. И я с 17 таскалась с этим котом по вокзалам, зная, что в ломбард нельзя до 18. Потом сдавала после 18, когда совсем прижимало, это золото, и полностью распродала все только годам к 27.