ПОСЛЕДНИЙ ДОЖДЬ
Его неотступно терзало прошлое. Старый свет и последний рассвет. Медленное утро, вывернувшее наизнанку идею существования человечества. Но память строго охраняла воспоминания того рокового дня. Тех бесславных событий, которые навсегда изменили нацию, превратив ее в стаю существ с набором примитивных инстинктов.
***
Однажды ночью страна отшатнулась от мира, в одно мгновение выйдя из всех глобальных коммуникаций. Связь национального пользования разом прекратила свое существование. Закрылись аэропорты и железнодорожные вокзалы, остановился городской транспорт, встала промышленность, онемел большой и малый бизнес; все заведения человеческих потребностей замерли в слепом ожидании правды. Под утро целое государство превратилось в ничто. Страна-гигант исчезла c политической карты мира.
В Столицу вошли регулярные войска. Колонны танков и военной техники медленно ползли по шоссе и автострадам, создавая сюрреалистическую картину. Проснувшиеся под грохот тяжелых боевых машин, горожане выскакивали на улицы в полном непонимании происходящего. Город без предупреждения превращался в армейский гарнизон.
Ожившие уличные репродукторы тревожным набатом призывали граждан в связи со смертельной опасностью не покидать своих домов до особого распоряжения. Реальность стремительно развивающейся катастрофы сводила людей с ума. Грязно-серое небо застыло в предвкушении.
На землю упали первые капли последнего дождя. Дождя беспрестанного и нескончаемого.
Шаг за шагом земля теряла сушу, отдавая ее во власть водной стихии. В первый месяц исчезли дороги, затем небесные потоки принялись уничтожать парки и скверы. Деревья без счета падали замертво, оголяя свои гнилые слизистые корни. Дождевые реки беспрепятственно прокладывали себе дорогу куда хотели, захватывая в плен рваные куски урбанистического пространства, когда-то созданного человеком. Инженерные коммуникации сдались на второй месяц водяного натиска. Коммунальные службы днем и ночью воевали со стихией. Дворы и улицы были вдоль и поперек изрыты траншеями, на дне которых, под проливным дождем, рабочие, похожие на разведчиков внеземной цивилизации, судорожно меняли трубы технических систем.
Еле справившись с одной напастью, власти тут же бросились решать другую, более тяжкую – старые здания держались на своих ветхих фундаментах, как на честном слове. После первого обрушения – в воде растворилась пятиэтажка на Кузнецком мосту – началась эвакуация населения из Центрального округа Столицы. Одновременно с этим происшествием в городе появились строители в белых скафандрах. Повсеместно начались дренажные работы по усилению гидроизоляции и дополнительному укреплению свай. Людей из аварийных строений выселяли в городские административные здания, срочно переделанные под санитарные центры, которые впоследствии сыграли еще более страшную роль для жителей Столицы.
Дождь не прекращался. Мегаполис готовился к потопу.
Правительство, все так же молча, перешло в режим тотальной диктатуры военного времени. Было строжайше запрещено покидать дома. Улицы патрулировали вооруженные солдаты. Единичные смельчаки, пытавшиеся протестовать против ограничения их прав и свобод, подвергались беспощадным репрессиям силовиков, и навсегда исчезали в полицейских автозаках. Под свирепым давлением беспредельной власти людей в форме городские кварталы окончательно стихли и замерли в покорном оцепенении.
Через неделю информационного вакуума мобильные провайдеры возобновили свою работу. Стало понятно, что главный город страны отрезали не только от мира, но и от остальных населенных пунктов. Запустило трансляцию местное телевидение. По единственному каналу круглосуточно крутили рекламный ролик о правилах новой жизни в режиме изоляции и адресном расписании движения продуктовых машин. Вещание дежурной радиостанции не внесло ничего нового в мучительную неизвестность.
Никто ничего не объявлял, не декларировал и не объяснял. Люди, заточённые в бетонных многоэтажках, пребывали в гнетущем ожидании конца света. Каждые третьи сутки шоссе и автострады заполнял истеричный вой сирен бронированных вездеходов, оповещая население о продуктовом дне. Безмолвные мужчины в камуфляже развозили, сверяясь с формулярами, коробки с продуктами и базовые наборы предметов первой необходимости.
Власти хранили молчание.
Шел дождь.
Люди, оправившись от первого шока, стали налаживать свое бытие. В единственном работающем мессенджере Freeletter массово создавались форумы и сообщества из больших и малых групп человека разумного. И везде на повестке был главный, неразрешимый вопрос: «Что произошло?». Отрезанное от мира общество пыталось восстановить хоть какие-то социальные связи, без которых настоящая действительность для них оборачивалась абсолютно невыдуманным сумасшествием. Недели потекли одна за другой, все явственнее провозглашая начало конца.
***
Джозеф Домбровский тогда жил в Столице на Плющихе. Он, как и многие, с трудом справлялся с собственным смятением и суровым желанием, во что бы то ни стало, покинуть эту дикую страну. Единственная мысль, которая в то время занимала его сознание, формулировала яростный порыв: как можно быстрее оказаться на родине – в Польше, и забыть, вычеркнуть из памяти и страх происходящего, и собственное бессилие. Но в первый год дождей сделать это было невозможно. Когда Правительство, наконец, предоставило всем иностранным гражданам, ожидающим выезда за рубеж, право покинуть страну, сорокапятилетний преподаватель Высшей школы экономики Джозеф Домбровский наотрез отказался. С тех пор прошло три года. Привыкший к абсолютно эталонной буржуазной жизни, Джозеф, математик по призванию (как он себя порой называл), с нескончаемым любопытством наблюдал за своим нищенским существованием в полной убогости актуального бытия. И, как ни странно, сильнее всего его поражало собственное удовольствие, которое он получал от этой критической действительности.
«... Вы обязаны покинуть территорию и прибыть по следующему адресу: улица...»
Домбровский стоял у окна и смотрел, как водяные струйки рисуют на стекле замысловатую абстракцию. Наступало новое время. Близилось следующее перемещение. Очередная переменная, если выражаться его профессиональными терминами.
Дежурное сообщение экстренных служб вызвало у него короткий вздох облегчения. Текущую рокировку он терпел вынужденно, из последних сил. Но даже, несмотря на это, такое волнующее ожидание нового транзита быстро сменилось внутренней тоской и хроническим желанием исчезнуть из напрасного эпизода своей жизни, коим он считал кратковременный союз с вот этой молоденькой студенткой медицинского университета.
Сейчас девушка неслышно подошла сзади и, обхватив его руками за талию, нежно прижалась к его спине:
- Я не смогу без тебя. Ты мне нужен. Давай объявим себя семьей?
Блестящие слезинки, одна за другой, покатились по ее милому личику, оставляя влажные полосы.
- Ты же знаешь правила, - отозвался он, пытаясь сдержать раздражение. - Ну-ну, пожалуйста. Ты не могла не понимать, что это ненадолго.
- Но ты же будешь со мной, да? Потом? Когда-нибудь ведь это все закончится! И ты заберешь меня к себе, да?
- Д-да… Разумеется. Так и будет…
Он мягко высвободился из ее нежных объятий. В кармане домашних брюк пиликнул смартфон, оповещающий о доставке нового электронного письма. Джозеф достал аппарат и прочитал месседж.
- Ты знаешь свой новый адрес? – задумчиво спросил он у девушки.
- Да, - грустно ответила та. - Утром пришло уведомление. Теперь я буду жить на Коломенской… Но я не могу, не хочу с тобой расставаться! Почему все так?!
Как ребенок – маленькая и тоненькая – она опустилась на табурет, стоящий возле подоконника, кончиками пальцев прикрыла влажные глаза и принялась тихо всхлипывать.
- Давай обойдемся без драмы, - попросил он, стараясь придать голосу твердость. - Просто наступило следующее время. Нам пора отпустить друг друга и жить дальше. Мне не нравится смотреть на тебя такую. К тому же я бы не отказался от завтрака…
Математик по призванию решительно покинул гостиную, оставив девушку разбираться со своими душевными терзаниями в полном одиночестве.
В этот момент Джозефа начало нервировать уже все: маленькая двухкомнатная квартирка с комнатами-клетками, в которых скудость фантазии советских архитекторов сквозила из каждого кривого угла; постоянно хныкающая партнерша, с которой он прожил два пустых и унылых месяца; заказчик, которому он писал диссертацию, а теперь строчил ответы на бесконечно бестолковые вопросы. В это утро всего было сверх всякой меры.
Домбровский с силой толкнул дверь в свою личную комнату.
Серый потолок, скрипучий паркет, рваные обои. Лакированный трехстворчатый шкаф, плюшевое кресло, стул. Убогая истина в ненастоящей правде.
Его индивидуальное пространство – на сегодня с голубыми обоями в розовый цветочек – вновь рисовало привычный вопрос: «Почему ты все еще здесь, в этой стране?».
Джозеф не знал ответа. Последние три года он инстинктивно принимал жизнь, исключив из собственной действительности любые самостоятельные решения. Однако с точным вниманием запоминал детали присутствия в настоящем моменте.
На узкой кровати лежал раскрытый чемодан с идеально сложенными внутри себя вещами. Домбровский достал из основного отделения необходимое, и направился в душ.
Обжигающие струи горячей воды вернули спокойствие. Этот дождь хотя бы не был холодным, как за окном. Он согревал. Мужчина закрыл глаза и попытался представить свою следующую женщину. Размышления о новой перестановке человеческих тел вскоре захватили его рациональный разум полностью, без остатка.
***
Через три месяца дождей появился первый заболевший. Обыкновенный насморк за несколько дней превратил здоровую женщину в ночного астматика. На шестую ночь болезни она задохнулась во сне. Только при вскрытии патологоанатом установил диагноз, как причину смерти несчастной. Это был первый случай в жуткой череде последующих смертей. Люди стали вымирать целыми семьями. Болезнь не щадила ни детей, ни стариков. Когда больницы переполнились задыхающимися полумертвыми телами, скорые перестали реагировать на вызовы. Нацию бросили умирать в собственных квартирах. Власти и в этот раз не проронили ни слова. Сообщества и форумы Freeletter пестрели воплями по поводу смертельного вируса, который с устрашающей быстротой уносил жизнь друзей, соседей, знакомых и родственников. Горожане теперь сами закрывали двери своих квартир на семь замков и не пускали на порог даже продуктовых гонцов. Через месяц по неофициальной статистике сообщества «Город» погибло более ста тысяч человек. Для многомиллионной Столицы эта цифра не была критической, но люди считали по-другому.
В городе стремительно поднималась волна негодования. Накопившаяся человеческая ненависть к молчащему Правительству, основанная на неисчерпаемых страхах, окончательно породила в обществе разброд и шатание. Люди стали объединяться. Появившиеся ниоткуда первые общественные лидеры резво сколотили инициативные группы, а затем и ключевые подразделения. Город разбился на округа и готовился выйти на улицы с вотумом недоверия власти. Но в канун восстания все подъездные двери оказались заблокированы. Сразу после объявления изоляции в Столице произошла масштабная замена входных парадных дверей. Ходили слухи, что новые двери способны блокировать даже малейшее попадание дождевых потоков в подъезды, что на поверку оказалось правдой. Теперь стало ясно, для чего, на самом деле, Правительство произвело такую крупномасштабную акцию. Утром, те бутовщики, которые все-таки выбрались из домов через окна первых этажей, были безжалостно расстреляны патрулями регулярной армии, что наводнили едва ли не каждый Столичный двор. И вновь люди ахнули в потрясении. Кровавая Пятница положила конец народному терпению и спровоцировала начало длительной партизанской войны.
Шел дождь.
Наступила череда ночных погромов. Время смерти. Эпоха тирании.
Обезумевшие от изоляции в бетонных камерах многоквартирных тюрем, мужчины громили и грабили все и вся на своем пути. Апокалипсический фильм ужасов – днем военные разгребали баррикады и убирали трупы, ночью в городе шли жестокие бои человеческих самцов за право знать и обладать. Разбой и грабеж превратился в житейскую норму существования погибающей Столицы. Мирские каноны рушились один за другим и распадались на вырванные из законов пророческие парадоксы. Самые нестабильные семьи сломались сразу, затем не устояли перед смутным временем и те, кто находился в длительных браках. Очень скоро в крупнейшем мегаполисе страны сохранили стойкость лишь те союзы, в которых мужчины никак не реагировали на происходящее безумие, жили закрыто, твердо и молча. Человечество отдельно взятого города медленно распадалось на одноклеточные структуры и вымирало.
В преддверии третьего года дождей, когда население сократилось на порядок, когда остов цивилизации огромной страны был разрушен до основания, когда бессрочная гражданская война утомила даже самых дерзких и отчаянных, случился Государственный Переворот. Власть захватили военные. Началась обратная жизнь. В одну ночь была возведена стена с колючей проволокой, разделившая Столицу пополам. Состоялась первая перепись населения нового времени. Мужчин и женщин, поодиночке, переселяли в отдельные квартиры южной части города. Людей семейных, не готовых разъединяться со своими родными, вывозили в те самые злополучные санитарные зоны, в которых они, как и прошлые их обитатели, бесследно исчезли.
На улицах начались масштабные работы по восстановлению дорог, реконструкции зданий и сооружений. Запустили метрополитен. Пять веток южного направления соединялись между собой разорванным отрезком кольцевой линии. Открылись больницы. Вернулись социальные службы. Архивными записями ожила сетка телерадиовещания. Город возвращался к жизни, люди – в режим труда.
Общество ревностно будило прошлое.
Шел дождь.
***
Пришла весна. Однотонный ландшафт бесцветно объявил следующее время года. С уходом зимы ледяной дождь сменяли короткие грозовые ливни, за которыми семенила морось, предвещая почти слепой летний дождик. В такие дни казалось, еще чуть-чуть, и выглянет солнце. И все изменится. Останется только синее небо, окрашенное волшебными цветами радуги. Об этом думал каждый, а мечтали – все.
В полдень из вестибюля станции метро «Университет» вышел долговязый, широкоплечий мужчина в сером шерстяном пальто, с обмотанным вокруг шеи широким кашемировым шарфом в мелкую черно-белую клетку. Одной рукой он раскрыл зонт-трость – в другой был большой чемодан – и двинулся по деревянной мостовой, в сторону конечной точки своего путешествия. Пронзительный взгляд мужчины под черными, как смоль бровями, равнодушно скользил по встречным женщинам, отмечая явные и скрытые недостатки последних. В случае, если мужчине что-то не нравилось, он морщил идеально прямой нос, моментально передавая свое неудовольствие тонким губам. Джозеф Домбровский, а это был именно он, неспешно следовал к назначенному адресу и размышлял о том, как скоротечна, все же, красота и как долговечна глупость и скучность женских нравов. Его короткая прогулка под моросящим весенним дождиком должна была закончиться встречей с новой женщиной, с коей ему требовалось бодро сосуществовать два последующих календарных отрезка в безуспешной попытке реализовать великий замысел действующей власти.
Раз в два месяца улицы южных кварталов оживлялись озабоченными лицами снующих туда-сюда граждан. Открывались развлекательные и торговые центры, бары и рестораны. В волнующем ожидании, женщины, разодетые в новомодные разноцветные дождевики, в прозрачных пластиковых шлемах, нервозно блуждали по магазинам и косметическим лавкам, чтобы затем отпраздновать в ресторациях начало, как они верили, пресловутой «свадебной рокировки». Сильный же пол занимал день личной свободы мужским общением в питейных клубах.
Новый порядок жизни главного города страны ратифицировал простейший канон – плодиться и размножаться. Эпидемия астмы была остановлена еще три года назад, но сезонные вспышки случались регулярно. Высокоумные министры здравоохранения выступили с докладом, в котором утверждалось, что астму можно победить системной переменой мест проживания и периодической сменой половых партнеров. Политики воодушевились этим грандиозным открытием и, не помня себя, принялись писать, а затем и воплощать в жизнь великое правило человечества. Психологи на основании анкетной переписи утвердили порядок транзита пар. Сексологи издали талмуд рекомендаций. Медики поддержали закон запретом на аборты. Юристы обложили субъектов гендерных различий рамочными шаблонами уголовных статей о насильственных действиях. Ни мужчина, ни женщина, не могли вступать в половые связи с транзитными партнерами без их на то воли. Политики внесли в проект закона главный пряничный пункт - безвозмездное пользование неограниченными райскими благами в северной части Столицы для пар, принимающих по итогу двухмесячного сожительства решение создать многодетную семью. Поговаривали, что там построили настоящий Эдем для влюбленных, открывающий для новоприбывших врата в абсолютное и бесконечное счастье.
***
Домбровский подошел к дому по предписанному адресу, сел на высокую скамью, рядом с парадной, и замер. Память внимательно фиксировала дворовое убранство, огороженное витиеватой решеткой кованого забора. В такие минуты он ясно понимал, почему до сих пор не покинул страну. Женщины всегда рисовались в его сознании дурманящим безумием. Глаза-в-глаза. Транс мощного адреналина. Он грезил моментом. Эйфория обладания изумительным женским телом была самым важным пунктом в его маниакально упорядоченном списке жизненных целей. Намного более важным, чем возвращение на Родину. В ожидании захвата новой территории с плененной наложницей, Домбровский каждый раз переживал настоящее исступление и наипервейший смысл мужских законов.
Покорить. Подчинить. Пользоваться. Затаив дыхание, математик по призванию хищно готовился к встрече.
***
Минувшие апокалипсические события родной страны госпожа Свиридзе пережила в полном спокойствии. Социум возбуждал ее несказанно, но только в части балетных достижений. В остальном – книги, музыка и воздушные замки. Большего, дабы чувствовать себя счастливой, ей не требовалось. И только страсть к мужской воле могла выдернуть ее из монотонного уклада жизни. Новый закон человеческого мироздания для балетной дивы трансформировался в волнующий танец гендерных сознаний. Она обожала этот дождь.
Выросшая в закулисье академического театра, артистка труппы главной сцены страны стояла посреди просторной ванной и пристально рассматривала свое повторение. В тумане запотевшего зеркала отражалась изящная фигура высокой брюнетки.
Лие Свиридзе нравилось дразнить мужчин. Она не могла представить, как это – ублажать всю жизнь обрюзгшего от времени, пузатого, недо- гения с хроническим кризисом среднего возраста. Нет. Никогда. Свободолюбивая грузинка ни за что не хотела себе такой судьбы. В радостном возбуждении она ожидала своего очередного временного Ромео.
Соблазнить. Подчинить. Пользоваться. Лия вышла из ванной в восхитительном расположении духа.
***
По угольным ступеням гранитной лестницы Джозеф поднялся на пятый этаж. Зеркальный блеск пола расползался по стенам золотом мозаики и упирался в белоснежный потолок, в центре которого красовалась массивная люстра из ювелирного стекла. На ярко-красной входной двери поблескивала медная табличка с номером квартиры. Домбровский нажал заветные цифры на кодовой панели. Щелкнул замок.
Новое жилище на мгновение вернуло его в прошлую жизнь. Мансардная квартира представляла собой бесконечное пространство больших окон, уходящих в скошенный пятиметровый потолок. Культ бетона, брутальность кирпичной кладки и монументальные колонны. Внушительность пространства, в котором грунтованные неровности небрежно обнажали суровую архитектуру, максимально усиливало патетику момента. Домбровский обвел гостиную благосклонным взглядом и довольно улыбнулся:
- Добрый день! Есть кто-нибудь?
Его голос прозвучал в пустоте трогательным эхом.
В ожидании ответа математик по призванию задержался возле дровяного камина, с интересом разглядывая отделку из старинных изразцов. Услышав шаги за спиной, Джозеф отвлекся от царственной роскоши антикварной керамики, обернулся и… остолбенел. К нему грациозно приближалась удивительной красоты восточная женщина. Жемчужный цвет ее шелкового брючного костюма ледяным перламутром оттенял бархат смуглой кожи. Смоляные пряди распущенных волос живописали идеальное лицо и крупными волнами ниспадали дальше по скользящей ткани жакета. Бездонные миндалевидные глаза с нереальными ресницами, точеные скулы, пухлые губы. Темная чувственность и бешенная скрытая страсть. Какое-то время Домбровский не мог выдавить из себя ни слова. Он жадно пил ее глазами и никак не мог удовлетворить жажду.
Лия заметила, как на секунду расширились глаза довольно приятного незнакомца. Она хорошо знала этот немой пожирающий взгляд. Победу в первом раунде госпожа Свиридзе справедливо оставила за собой, и сразу пошла в наступление:
- Вы опоздали!
- Опоздал?
- Я заняла бóльшую комнату.
- Хм… как вам угодно.
- Эта ванная тоже моя, - художественным жестом изящных пальцев балерина указала на соседнюю дверь, - она соединена с моей спальной.
- Я могу пригласить вас на ужин?
Домбровский уже овладел собой. Он отлично понимал женщин, умело манипулировал их слабостями и с математической точностью подбирал ключи ко всем тайным дверям их сумасбродных душ.
— Как хотите. Я ужинаю в семь.
Брюнетка, будто что-то вспомнив, резко оборвала разговор. Развернулась на носочках красных велюровых мюли и так же грациозно покинула гостиную, давая транзитному партнеру возможность окончательно утонуть в образе удаляющихся форм своего тела.
Лия была в восторге. Они имела способность чувствовать мужчин. Ее внутренний локатор безошибочно определял размер и силу мужской воли. Все остальные достоинства и недостатки сильной половины человечества она не видела в упор.
«Два месяца восхитительной игры сознаний с этим привлекательным чудовищем, что может быть прекраснее?» - подумала она и зажмурилась от удовольствия. Наконец-то ей попался настоящий строптивый самец. В нетерпеливом волнении восточная дива принялась распаковывать остальные семь чемоданов, организовывая в личном пространстве беспорядочную стихию женской мысли.
Домбровский, тем временем, тоже вошел в свое новое пристанище. Такое же, как и в гостиной, огромное окно в пол, обрамленное тяжелыми портьерами, загораживал массивный стол с внушительным кожаным креслом. Напротив шесть зеркальный полотен скрывали просторную гардеробную с множеством полок, ящичков и платяных отделов. Широкая кованая кровать с высоким матрасом возвышалась на подиуме около дальней стены. Он не верил своим глазам. Очень давно, в почти стертом из памяти его любимом польском доме, была точно такая же комната. Будто некто перенес сюда глубоко спрятанное любимое прошлое. Словно в его давно предсказуемую и упорядоченную жизнь кто-то вдруг вернул утерянные навсегда цветные краски чувственной гармонии. Джозеф с наслаждением опустился в кресло и забылся в теплых воспоминаниях.
Моросящий дождь за окном, копируя человеческие повадки, нашептывал стеклу свою хронологию печальных утрат.
***
Большие бетонные столбы делили пространство гостиной на две равные зоны. Парадно наряженный обеденный стол был атрибутом первого полноценного свидания новых постояльцев. На белоснежной скатерти в идеальной завершенности переливался гранями хрусталь. Торжественная белизна хлопка мягко оттеняла холодную сталь клошей. Словно свадебный адмирал в парадном морском кителе, застегнутом на все пуговицы, нарядный стол застыл в ожидании. Серебряные приборы и тонкий фарфор. Ведерко с шампанским и ваза со льдом.
Домбровский, приложивший к этому великолепию руку, знал, как до краев наполнить вечер эстетикой вкуса ресторанного бутика. Он ценил изысканность во всем.
В камине потрескивали дрова, придавая особую пикантность льющейся в тишине гостиной классической музыке. Рыжий кожаный диван напротив тяжеловесного камина, словно полумесяц в ночи, мерцал бликами огненных всполохов, зеркально отражая неистовый танец одичалых языков пламени.
Гостиная наполнилась трепетным волнением предопределения. Джозеф уютно расположился на диване и созерцал живой огонь камина, потягивая шотландский виски (хранившийся у него с незапамятных времен).
Ровно в семь, как воплощение мужской мечты, исполненной неги и торжественного покоя, в гостиной появилась грация. Невозможно изящная, в черном струящемся платье, Лия олицетворяла всю мудрость восточной красоты.
Домбровский не мог оторвать глаз от своей изумительной спутницы. Сомнений не осталось – скоро его ждет чрезвычайное путешествие в самый эпицентр динамического хаоса.
Грация окинула пространство оценивающим взглядом. Возле стола впечатляюще застыли два вышколенных официанта в белоснежных ливреях. Один из них галантно усадил Лялю на мягкий стул с высокой резной спинкой. Джозеф в черном фраке, с подобающим обстановке спокойствием, занял свое место на противоположном конце стола. Предупредительные официанты старались предугадывать любые желания виновников торжества и, сделав дело, мгновенно возвращались на свое место, превращаясь в манекены.
- Я не успел представиться, - сказал Домбровский. - Джозеф, поляк, профессор, математик по призванию, автор семнадцати книг, меценат, немного художник, немного поэт, холост, детей нет, - таким спичем он приступил к покорению, туманящей разум, вершины.
- Поляк? Что вы делаете в этой стране?
- Так получилось.
- У вас нет акцента. Никогда бы не подумала, что вы – иностранец.
- Моя мама – русская. Преподавала язык в Варшавском университете.
- И давно вы здесь?
- Очень.
- Математик... Вы, видимо, очень нудный и скучный?
Лия безучастно ковыряла в тарелке ломтик фуа-гра. Список неоспоримых достоинств собеседника не произвел на нее никакого впечатления. Он не первый, кто вываливал на нее в момент знакомства все ордена и медали, добытые в победоносных сражениях за звание «первого парня на деревне».
Впрочем, Джозеф уже понял свою ошибку, и поспешил сменить тему:
- Вы безумно красивая. Какой у вас рост?
- Сто восемьдесят. Это так важно?
- Не может быть. Обожаю высоких. Мне следует быть осторожным, я могу потерять голову!
Лия внимательно посмотрела в его улыбающиеся глаза и спокойным тоном произнесла:
- Значит, будьте осторожным. Вы играете с огнем.
- Как вас зовут?
- Лия.
- Интересное имя для восточной красавицы.
Эту ремарку она и вовсе проигнорировала, увлеченно разглядывая собеседника через прозрачный хрусталь бокала.
Они пока еще изучали друг друга. Меняли темы. Бросали быстрые взгляды. Задавали короткие вопросы.
Джозеф, определенно, отступал, а Лия наступала. Домбровский старался искренне и честно отвечать на любой ее вопрос, предоставив ей право первой руки на весь оставшийся вечер. Как опытный хищник, он искусно заманивал жертву на свою территорию, давая короткие, но яркие ответы, а она, приняв роль хозяйки вечера, эмоционально повествовала ему о множестве комичных, и не очень, историй из своей местами торжественной, местами трагичной, жизни. Словно увлекала его в свой красивый и выразительный мир.
Официанты, исполнив предназначенную им роль, давно удалились. В камине догорали угли. Две правды топили неутолимое естество в воздушном забвении, освобождая разум от всех долгов.
Сентиментальное дыхание сумерек уступило свои права мерцательному сердцебиению ночи. Они больше не желали знать запретов. Два творения соединились в допустимость, и парили друг над другом в исступленном преимуществе.
Нет стыда у любви. Их время шагнуло в бездну.
P.S. Продолжение: ПОСЛЕДНИЙ ДОЖДЬ