Отряд неполноценных
Наверное, я лишний.
Все мои братья и сестры, а их тысячи и тысячи… умеют плести паутину. А я выбиваюсь из этого ряда.
Помнится, когда я был совсем маленьким паучком и взбирался по материнской лапке, как по тростинке, мать учила нас:
- Запомните дети, если вы не научитесь правильно плести паутину, то вы навсегда останетесь голодными. А оставшись голодными, вы не сможете что?
- Жить! – хором отвечали мы.
- Правильно, вы не сможете жить. Итак, занимайте места и смотрите.
Мама обычно взбиралась повыше, чтобы всем было видно. Она усаживалась, растопыривала все свои восемь лапок и легким движением извлекала паутину. Затем каким-то магическим образом быстро-быстро крутила лапками и вуаля – один край был прилеплен к листку, другой протянут до ветки, а между ними - ровные клеточки паутины. Как по линейке…
Я смотрел… смотрел своими восемью глазами и не верил ни одному из них.
Как она так легко справляется? Я не мог представить, что и у меня это когда-то получится. Недаром я в это не верил. Потому что спустя несколько дней все мои братья и сестры, коих тысячи и тысячи (как вы помните), уже умели плести паутину. Не всегда у них получалось красиво и аккуратно, как у мамы, но все же… они плели. Они выстраивали квадратики. И совсем скоро они перейдут к настоящей паутине. Той, которая ровными углами будет закрывать прореху между листьев. В которой будет путаться мошкара, комары, бабочки и мухи. Той, которая спасет от неминуемой гибели.
С каждым днем я все дальше и дальше уходил от своих собратьев. Когда они наводили последние штрихи, я не мог извлечь и сантиметра паутины. Поначалу мама старалась помочь: обращала внимания, давала наставления. Но потом поняла, что тратит на меня слишком много времени. А нас, как вы помните, тысячи и тысячи и оберегать надо большинство. А меньшинство оно уж как-то само.
Обидно, знаете ли, быть в меньшинстве. А еще обиднее от того, что в меньшинстве был только я. У всех… буквально всех получалось плести паутину. Пусть криво. Пусть с разными клеточками и огрехами. Пусть так. Но они плели ее. Плели, как завещано нам было матерью природой. А я не мог. Не мог выудить и сантиметра этой злосчастной липкой смеси.
- Нам нельзя здесь находиться. – Ежедневно повторяла мать. - Рыжие муравьи рано или поздно доберутся и до нас. Против одного мы легко справимся. Справимся и против десятка. Но их миллионы. Пока мы здесь, на вершине дерева, у нас еще есть шанс выжить. Но нам надо торопиться. Еще недавно мы смело могли разгуливать по земле. А теперь уже не можем спуститься, потому что все под нами усеяно рыжими муравьями. Совсем скоро они поднимутся выше и погубят наше дерево. Так случилось вон с тем деревом! И с тем. – Мама протягивала лапки и все мы видели засохшие деревья с острыми, как пики, сучьями. С облезлыми ветками и дряхлыми стволами. Любой порыв ветра мог обломить все дерево. Повалить его на землю к тем самым рыжим муравьям. – Поэтому помните, что нам надо выживать. И единственное ваше спасение - это то, чем наградила нас мать природа – паутина.
После этих слов мне снова становилось не по себе. Все мои сестры и братья бросились к своим листочкам и веточкам. Все до единого выпустили едва заметные нити и начали плести. Начали тренироваться.
От стыда я забился в угол, накрылся листочком и наблюдал. Смотрел, с каким проворством они плетут сети. Как соединяют. Какие узлы вяжут. Как умудряются управляться всеми лапками и не путаться.
Обиженный и удрученный я только и делал, что представлял паутину и двигал лапками. Наверное, со стороны это выглядело глупо и странно, но только не для меня. В моем воображении на моих лапках была самая крепкая и самая красивая серебряная нить. Она искрилась на солнце. Она легко липла к дереву. И из нее получалась самая крепкая и самая аккуратная сеть. Клетки ровные. Нити прочные.
К сожалению, все это ограничивалось лишь моим воображением. На деле же я впустую перебирал лапками. Так сказать, тренировался до лучших времен. А вдруг наступит тот момент, когда и я смогу выпускать паутину. Надеюсь, наступит… очень надеюсь.
Уверен я был только в том, что настанет час, когда мать заставит сплести всех пышные коконы. И каждому там найдется место. И каждый займет это место. И они сорвутся под порывом ветра и улетят далеко-далеко. Туда, где нет рыжих муравьев. Где ничего не угрожает. Улетят они, но не я. Потому что кокон будет не для меня. А я буду скитаться до тех пор, пока муравьи не поднимутся по стволу дерева выше. Не съедят его изнутри и не доберутся до меня, такого беспомощного и, чего уж греха таить, немного ущербного паука. Хоть плачь.
День закончился плодотворно. Мои браться и сестры научились многому. Кто-то уже радовался первой добыче в своих сетях. Кто-то хвастался идеально ровными клеточками. А кто-то молча завидовал и думал, как бы скрыться от всего этого позора. Естественно этим кем-то – был я. В ту ночь я и решил окончательно попрощаться со своей огромной семьей. Мне с ними не по пути.
Под холодным светом луны я начал спускаться в нижнюю часть дерева. Я знал, что дорога будет долгой. Будет тяжелой и опасной. Кто я? Маленький ограниченный паучок. А что внизу? Подо мной дерево, набитое спасающимися от рыжих муравьев насекомыми и все они хотят кушать.
По идее, конечно, они должны бояться меня. Но с моим недугом, я разве что только видом своим могу кого-то напугать.
Я спускался всю ночь. Скрывался в расщелинах коры и прятался за листьями. Мимо на бешеных скоростях пролетали ночные мотыльки. Светлячки озаряли прожекторами тьму. Гусеницы, перебирая крохотными лапками, незаметно и бесшумно крались по своим делам. Некоторые готовились к перерождению и плели себе кокон… господи, даже гусеницы, эти странные непостоянные создания, и те могут производить паутину. А я, паук по природе и по призванию. Имею восемь лап и восемь глаз, а паутины не имею.
Тогда я понял, что отныне буду вести только ночной образ жизни. Я не готов показаться миру. Я сгорю со стыда. Пусть я лучше умру от голода. Зачахну под каким-нибудь листиком, но никто не должен увидеть моего увечья. Никто.
Я долго придерживался своего решения. Прятался, голодал и согласен был умереть, нежели показаться хоть кому-то на глаза.
Я ведь уже говорил, что эти странные гусеницы умеют совершенно бесшумно передвигаться. Нет, не упоминал. Ну, так знайте, они крайне осторожны и крайне тихи. Словно ветром их несет.
Когда очередной ночью я тщательно зарылся в ворох сухих листьев на толстой ветке и все мои восемь глаз благополучно закрылись для сна, кто-то вдруг ткнул меня в бок.
- Ой! – вскрикнул я и отпрыгнул, инстинктивно встав на задние лапы и задрав передние вверх. Так учила меня мама. Так велела мне мать природа.
- Ух ё! – отшатнулась гусеница и все ее рыжие волоски встали дыбом.
Несколько минут мы молча смотрели друг на друга.
- Медленно опусти лапы на дерево, - по слогам произнесла гусеница. А у самой волоски топорщились, будто кусочек кактуса со мной разговаривает. – Опусти лапки на дерево, - продолжила она дрожащим голоском.
Я огляделся по сторонам: нет ли кого рядом. Мало ли, может она не одна. Может, они решили меня убить и съесть, а хотя… если так, то оно и к лучшему.
Вместе с лапками я опустил и все свои глаза. От стыда или от покорности. Не знаю. Но на гусеницу я не смотрел. Только услышал, как она выдохнула и больше почувствовал, чем увидел, как опускаются и приглаживаются ее волоски.
- А теперь мы просто разойдемся! Ты меня не тронешь, и мы просто уйдем, - говорила она, бесшумно отползая назад.
- Я и не хотел тебя трогать.
- И правильно… правильно, - все еще соблюдая ровную и спокойную интонацию шептала гусеница.
- Пока ты не ушла, можно задать тебе вопрос? – немного осмелел я и даже поднял четыре глаза.
- Задавай, - волшебным голосом ответила гусеница, но не остановилась.
- Как быстрее добраться до земли?
- До земли!? – эта фраза нарушила ровный голос гусеницы.
- Да, до земли.
- Цепляйся паутиной и спускайся по веткам. Странно, что ты спрашиваешь.
Неприятно было это слушать. Словно в очередной раз назвали ущербным, да еще и палкой ткнули. Дескать, ты вот такой, не совсем нормальный.
- А другой способ есть?
- Конечно же, есть, - едва слышно сказала гусеница. – Кстати, зачем тебе на землю?
- Я хочу умереть.
Эти слова заставили гусеницу остановиться. Ее волоски вновь начали топорщиться, как на еловой ветке.
- Зачем тебе умирать? – она бесшумно подползла ближе.
- Дело в том… в том… - мне сложно давались эти слова. Ведь я никогда не произносил их вслух. Я даже про себя говорил их шепотом. – В общем, я не умею плести паутину…
Гусеница прыснула смехом.
- Не умеешь?
- Совсем.
- Совсем?
- Абсолютно. Ни капельки. Ни сантиметра. Вообще ни чуть-чуть.
- Шутишь?
- Если бы. Если бы это была шутка, я был бы самым счастливым пауком на свете.
- Это ведь так просто. – Гусеница отползла от своего места, и я увидел там блестящий след паутины. – Вот и все. Это просто.
Я как завороженный смотрел на паутину, что так легко появилась на дереве. Она, эта ползучая тварь, и та может плести паутину, а я… а вот я не могу.
Я чувствовал, что мне надо хоть как-то ответить на такую дерзость в мою паучью сторону. Судорожно перебирая мысли, я никак не мог придумать. Как бы в ответ уколоть эту пушистую гадину. А она тем временем ползала вокруг меня, оставляя серебристые нити, словно насмехаясь надо мной.
- Хех, недолго тебе осталось плести паутину, - наконец-то я нашел что искал. – Скоро обернешься в кокон и поминай, как звали. Очнешься уже бабочкой-красавицей.
Я заметил, как резко она изменилась. Волоски вздернулись. Она отвернулась и, отползая, начала бубнить.
Мне не составило труда ее догнать.
- …надеюсь, это никогда не произойдет.
- Что именно?
- Паутина, кокон, бабочка. Надеюсь, я всю свою жизнь буду ползать по деревьям и всю свою жизнь буду обтачивать вкусные листочки.
- Эм… а что не так с бабочками?
- Что не так!? Что с ними не так!? Да они же уродки.
- Уродки?
- Самые настоящие уродки. Разрисованные, с тонкими крыльями. Летают себе с ветки на ветку. Фу, думать об этом противно. Но самое страшное и самое обидное, - осмелев, она подползла ко мне вплотную. Я чувствовал телом ее волоски, что щекотали меня. – Самое обидное, что мне от этого никуда не деться. Так заведено в нашем мире и тут уже не попляшешь.
- В нашем мире заведено, чтобы у меня была паутина, но ее нет.
- Согласна. Это, наверное, даже хуже.
- И я о том же.
Мы расположились на самом краю, откуда открывался отличный вид. Лунный свет стекал по редким облакам, что скреблись по небу, как пушистые гусеницы ползут по дереву вверх ногами. Капли росы начали скапливаться на листочках. Иногда они срывались на далекую землю, усеянную многолетней листвой. И где-то там. Далеко внизу. Среди вороха листьев и сухих веток. Среди травы и земной влаги живут они. Те, из-за кого эти деревья перестали жить.
- А тебе зачем вниз-то? – неожиданно спросила гусеница.
- Я пока еще сам не решил. Просто наверху, со своими собратьями, мне делать нечего. Может быть, у них получится перебраться на другие деревья. Может быть, им повезет выжить. А я решил не ждать своего часа, когда рыжие муравьи доберутся до вершины нашего дерева.
- И ты решил отправиться к ним сам?
- Как будто да.
- Ты же знаешь, что они сожрут тебя? – в голосе гусеницы промелькнула нотка тревоги.
- Знаю. Но если наверху я не приношу никакой пользы, быть может, я их хоть немного задержу внизу.
- Смелый поступок. Даже для паука – смелый.
Умел бы я краснеть, покраснел бы. Честное слово.
- Ладно, не буду тебя задерживать. Пойду дальше, навстречу рыжим муравьям.
- Чудной ты.
- Какой есть, - сказал я, сбегая по ветке.
- Ты прямо сейчас пойдешь?
- Я только ночью и передвигаюсь.
- Опасно вообще-то, - задумчиво сказала гусеница. – Ночью всякие мыши летают, ящерицы ползают. И каждая тварь хочет полакомиться нами.
- Мне стыдно днем. – Стесненно произнес я.
- Хех… - она и вовсе осмелела. Подползла ко мне вплотную, пощекотала волосками. – Чего тут стыдного. Ну нет у тебя паутины и что с того? А я вот бабочкой не хочу становиться, так что ж мне теперь, вовсе не жить?
- Ты можешь прожить гусеницей лучшие свои годы, эм.. дни. Ну а дальше…
- …умереть?
- Либо умереть, либо помочь остальным насекомым.
- С собой зовешь?
- Вместе веселее.
Она задумалась. Вместе с мозгом зашевелились и волосики.
- Эх, была ни была. Все равно мне недолго осталось ползать. Как говорится, природа свое отожмет. Заставит меня свить кокон и сделаться этой уродкой с крыльями. Беее…
Дальнейший путь был не таким скучным. Мы с гусеницей довольно быстро нашли много общих тем. Она научила меня грызть листву.
- Какая отвратительная еда. – Плевался я.
- Ну, дык, поймай мошку в свои серебряные нити, - не упускала она возможности напомнить об увечье. Однако это больше не тревожило меня. Наоборот, я смеялся вместе с ней.
Иногда мне везло и на пути встречались высохшие трупы насекомых. Их я и обгладывал. Точнее то, что от них осталось. Это хотя бы не давало умереть мне с голоду.
На одной из веток, когда мы с гусеницей весело болтали и бежали вниз, то буквально столкнулись с сороконожкой.
Она стояла на месте и что-то бормотала. Увидев нас, все ее лапки пришли в движение и она одним рывком добралась до ствола. Полузалезла на него и остановилась. То есть задняя часть тела успела взобраться на ствол, а передняя так и осталась на месте. В этой позе она и замерла.
- Чего это с ней? – не понимая, спросила гусеница.
- Боится, наверное. Думает, я ее съем.
- Ага, превратишь в кокон.
- В кокон ты скоро сама превратишься.
- Эй! – прокричала гусеница.
- Чего? – Отозвалась сороконожка.
- Боишься нас? Бууу… - гусеница приподняла голову и встала, как кобра, ворочая лапками и мощными челюстями.
- Тебя не боюсь.
- Ну ладно. – Слегка обиженно сказала гусеница и заняла прежнее положение. – Его тоже не бойся. Он у нас этот, не совсем рабочий паук.
- Тихо ты… - ткнул я ее в бок.
- Как это не рабочий? – спросила сороконожка.
- Он не умеет…
Я не дал в очередной раз себя опозорить. С ее подколками я смирился давно, но зачем о моем недуге рассказывать первым встречным. Я прыгнул и заткнул ей лапой рот.
- Все я умею. – Сказал я, удерживая извивающуюся гусеницу.
- Не умеет… - удалось ей выкрикнуть.
- Умею.
- Не…
Завязалась борьба. И эта гадина, несмотря на ее пухлое тельце, оказалась довольно сильной. То и дело ей удавалось вырваться и крикнуть пару слов:
- Не умеет!.. Ущербный!.. Паутина!.. Самоубийца!..
- Совсем сумасшедшие, - сказала сороконожка, глядя на это безобразие.
- Он не умеет плести паутинуууууууууу! – во все свое горло, длиною в тело, прокричала гусеница.
Уставшие, мы расцепились. Гусеница победно смотрела на меня, слегка пританцовывая. Она вновь приняла позу кобры, приподняв половину тела. Правда, в этот раз она не пыталась выглядеть устрашающей. В такт собственному ритму она двигала лапками и поднятым телом. Еще и челюсти подключила – гадина.
- Выкусил? Восьмилапый.
- Иди ты. Лесом. – Задыхаясь, ответил я.
- Ей это скажи, - кивнула гусеница на сороконожку. – Она лучше может ходить. Вон сколько ног. Не сосчитать.
- И как тебе после этого доверять секреты? – обижено спросил я. – На всем дереве нашлась одна родная душа и та каждый раз пытается уколоть. Это же ненормально. Не-нор-маль-но! – я отвернулся от гусеницы, но вдруг понял, что не выговорился. – Я ж тебе открылся, как другу. Ты, можно сказать, единственное существо на этом дереве. Да каком дереве… во всем мире. Единственная, кто знает о моем недостатке. Но нет. Тебе обязательно надо рассказать всем встречным. Давай. Иди. Кричи об этом. Кричи!
- Ну, чего ты взъелся? - она перестала танцевать. – Ладно тебе. Хочешь, вон, скажи ей, что мне скоро предстоит стать самым отвратительным и уродливым существом, которого создала мать природа. И зачем ей вообще понадобилось так издеваться над нами? Яйцо, гусеница, куколка, бабочка и могила. Ну, скажи ей, скажи. А чего это с ней? – замерла гусеница, выпучив глаза на сороконожку.
Та, в свою очередь, стояла на месте и плакала. Половина ее ног вместе с половиной тела были в вертикальной позиции на стволе, а другая половина стояла горизонтально. Она совершенно не двигалась, если не считать пары ее лап у самого лица.
- Эй, ты чего? – спросил я.
Глазами, полными слез, она посмотрела на меня. Я сделал пару шагов и увидел, что она и вовсе зарыдала. Залилась слезами, едва не вопя о помощи.
- Не бойся. Я тебя не съем. А эта, - я взглянул на гусеницу. – А эта тебя не будет оскорблять. Она вон, сама думает, как бы протянуть время гусеницей и не перерождаться в бабочку. А я… я на самом деле не умею плести паутину. Знаешь, поначалу мне было очень тяжело это осознавать, - я медленно начал подходить к ней и почувствовал, именно почувствовал, а не услышал, что гусеница поползла следом. – Обидно, знаешь ли, когда вокруг много таких, как я. Одинаковые, как две капли. Восемь глазиков и лапок тоже восемь. И даже узор рисунка одинаковый. И возрастом мы равны. А из всех только я не могу создавать паутину.
- Ты…. Ты хотя бы ходить можешь! – Сквозь слезы выдавила сороконожка. – Давай, ешь меня! А ты можешь оскорблять. Мне уже все равно.
- Чего это с ней? – над самым ухом послышался голос гусеницы.
- Хватит подкрадываться, как вор.
- Я так хожу. Я что виновата, что я очень грациозна и мои шаги совершенно не слышны?
- Это ты грациозна? – сказал я, и смешок сам выпрыгнул из горла. – Ты же на гармошку похожа. Как перевязанная колбаса. Жирок так и прет.
- Я в меру упитанная.
- В чью меру? В слоновью?
- А так ты сможешь? – гусеница проползла, оставляя за собой паутину.
- Этим ты меня не пробьешь. Старая шутка.
- А так? – она начала ползать вокруг меня. Наворачивала круг за кругом в абсолютной тишине. Ни листочка, ни пылинки не двигалось, когда она перебирала ножками. – А!? Что!? Нечего сказать!? Ха… я вообще-то хожу. Тихонечко хожу. Хожу. Ползу. Двигаюсь!
- Заткнитесь вы! – заорала во всю глотку сороконожка. – Не хотите меня есть, тогда убирайтесь. Зачем душу травите? Ходит она. Ползает… только не летает…
- …упаси боже, - вставила гусеница.
- Пошли вон отсюда! Убирайтесь!
- А паутиной ты все равно пользоваться не умеешь, - тихонечко сказал я гусенице и тут же обратился к разъяренной сороконожке, чтобы она не успела опять завестись. – Скажи нам, что случилось?
- А то вы сами не видите.
Я демонстративно огляделся по сторонам, пошарил глазами, дескать, нет, не вижу.
- И не догадываетесь? – подозрительно спросила сороконожка.
- Нисколечко, - снова над самым ухом. Убил бы эту бесшумную гадину.
- Я ходить не умею.
- Ходить? Не умеешь? – несколько секунд я пытался понять смысл слов, пока не услышал, как спазмы проходят по всему телу гусеницы. Обернувшись, я только и успел увидеть ее вздувшееся лицо. Глаза навыкате и крепко сжатый рот. Секунду спустя она взорвалась диким хохотом. Упала на бок и начала кататься.
- Сороко…сорока… сороконожка не умеет ходить! А-ха-ха. Ты слышал. Не умеет ходить. Ты ж только что ломанулась, как бешеная, - чуть успокоившись, сказала гусеница. – Фух, давно я так не смеялась. Чего это давно. Я никогда так дико не ржала. Думала, что меня сейчас порвет от хохота.
- Ты совсем тупая? – не выдержал я, глядя с каким трудом сороконожка слушает насмешки. – Может, грации в тебе и достаточно, но чувства такта никакого.
Гусеница поняла, что действительно поступила не очень хорошо. Сдерживая позывы хохота, она поднялась на лапки, сжала челюсти, чтоб лишний раз не вырвался шальной смешок и в таком положении, сквозь зубы, процедила.
- Премного извиняюсь за свою бестактность, но сороконожка, которая не умеет ходить – это…
- Смолкни! – прервал я, заметив, что еще несколько слов, и она не сдержится.
- Премного, да. Прошу прощения...
- Извини нас, - тихонечко сказал я совсем поникшей сороконожке. – И ее извини. Она хорошая. Пусть и ядовитая немного.
- Смейтесь, - в пол сказала сороконожка. – Издевайтесь, мне уже все равно. Пусть меня птицы съедят. Или рыжие муравьи, когда доберутся до этого места. Пусть. Мне все равно. А вы идите, куда шли.
- Не говори так. Как видишь, мы и сами не совсем нормальные. Я вот паутину не плету, хотя паук. Она вон, - я посмотрел на гусеницу и незаметно покрутил лапкой у виска. Это развеселило сороконожку и она даже улыбнулась. Совсем чуть-чуть. Едва заметно. Однако, мне и этого хватило, чтобы поверить, что еще не все потеряно. – А мне ты можешь сказать, что случилось. Я не буду смеяться.
- Я уже сказала вам.
- И это правда?
- Чистая.
- А как же ты убежала от нас?
- Я не знаю. Понимаешь, я только и могу, что вот этими вот ножками управлять, - сороконожка начала двигать двумя лапками-ножками, что были ближе всего к голове. – И эти лапки я ручками называю. А остальные, - она отчаянно посмотрело на свое длинное тело. – Остальные как будто и не мои вовсе. Они как-то сами включаются, когда мне страшно. Будто бы кто-то их включает. Понимаешь? Вот так, по щелчку, бах и они начинают двигаться. И уносят меня, куда сами хотят. А потом, когда я отдышусь и первый страх пройдет – всё. Стою, как вкопанная, и сколько бы ни пыталась, ничего не выходит. Так и вышло, что от вас удрала, а потом встала и стою тут. Уже все тело затекло. Особенно, что наверху. – Она посмотрела на половину тела, что было задрано вверх.
- Я помогу, помогу. – Бросился я и аккуратно спустил половинку ее тела.
- Спасибо тебе. Ох, я прям, чувствую, как гемолимфа растекается. Ух, как же хорошо. Аж закололо все. Спасибо! А ты, действительно, странный. Вроде паук. Вроде страшный. С виду только. Конечно же, с виду. А голос у тебя приятный. Даже не верится, что я, вот так сейчас стою рядом с пауком и разговариваю. Своим рассказать, ни за что не поверят. Ткни меня! – неожиданно сказала сороконожка.
- Чего?
- Давай, ткни. Не бойся.
- Дай я ей ткну, - влезла гусеница и как смогла, пнула сороконожку.
- Ай! – вскрикнула та и пошатнулась. – Нет. Все же, это не сон.
- Давай еще раз проверим? – предложила гусеница.
- Эн, нет. Хватит. Я поняла, что это не сон. А вы чего это гуляете тут?
Я только успел открыть рот, чтобы начать рассказ, однако, гусеница опередила и выложила все без единой запинки.
- И теперь вы идете вниз? – не веря спросила сороконожка.
- Да. – Гордо ответила гусеница. – Идем приносить себя на жертвенный алтарь, дабы наше многочисленное семейство насекомых продолжало жить. И мои родичи и его, и твои, и совершенно нам незнакомые. Все!
Сороконожка даже прослезилась от такого пафоса. Она задумалась. Долго. Очень долго смотрела на нас, переводя взгляд на ветви, на листья и снова на нас.
- Я вам сочувствую и завидую одновременно. – Наконец, сказала она.
- Очень приятно это слышать от незнакомой сороконожки. Это большая честь - вот так, с открытой грудью, идти на рыжих муравьев. Это, можно сказать, верная погибель. Но мы не отступим. Если у тебя получится, расскажи о нас. Пусть и другие знают, сколь дерзкие и отважные были он – паук и я – самая красивая в мире гусеница. Разнеси эту весть по всему дереву. Разнеси. – Гусеница приятельски похлопала ее по спинке и покивала, дескать, сделай это ради нас.
Сороконожка укоризненно взглянула на гусеницу:
- Я ходить не умею, глупое ты создание! Ходить!
- Вот же ж, какая ситуация, - замялась гусеница.
- Честно говоря, я бы и с вами отправилась. Пусть другие разносят весть. А я… может я бы чем-то полезной вам оказалась. Твои слова. Они пронзили меня. И мне, маленькому насекомому, захотелось быть полезной. Я хочу… действительно хочу чего-то достойного в своей жизни. Пусть это и закончится гибелью, но я буду знать, что умру не просто так. Я принесу пользу. А то что это за жизнь у меня такая. От места к месту. От листочка, до ветки. И все от страху, от опасности. Я ведь даже не могу пойти, куда хочу. Эх, сожрал бы меня кто-то, чтоб не мучилась.
- Вон стоит кандидат, - гусеница кивнула на меня. – Пусть тебя сожрет. Он все равно никого поймать не может.
- Ну нее… - протянула сороконожка, - Пусть лучше птица съест. Или ящерица какая.
- Хех, видал? Она не хочет, чтоб ты ее съел. – Шепнула гусеница, снова пытаясь уязвить.
- Вообще-то, я и сам не хочу ее есть.
- Ну да, не хочет. – Гусеница оценивающе посмотрела на меня, - ты бы сейчас и меня с большим аппетитом слопал.
- Тебя точно нет. Может, только, когда ты летать научишься.
- А ты паутину плести. – Быстро парировала она. – Слушай, мы тут отойдем на минутку, обсудим дела. Туда-сюда, пятое-десятое. Ну, в общем, ты поняла. Только не подслушивай и не ходи за нами.
- Ты совсем дура? – тут же сказал я гусенице, наблюдая, как поникло лицо сороконожки.
- А что такого? – спросила гусеница и тут же поняла. – В этот раз вырвалось случайно. Извини, сороконожка.
Мы отошли.
- Как ты думаешь, она будет полезна в нашем путешествии?
- Чем?
- Не знаю. Мы можем тащить ее на своем горбу как… например, как отличный запас еды. Для тебя, разумеется.
- Совсем что ли?
- Вообще-то, я за тебя переживаю. Мне еды хватит. Вон сколько листьев вокруг. Это ты ходишь с синяками под глазами, - она присмотрелась, - причем под всеми восемью. Тебя от голода еще не шатает?
- Разве что немного.
- Ну вот! – обрадовалась гусеница. – Ты же понимаешь, что она здесь умрет. Да, будет тяжело тащить такую тушу, гляди, какая она здоровая. Но я все рассчитала. Я даже согласна помогать тебе, хоть и не буду есть ее вкусного ароматного и питательного тела. Эх, подлая твоя натура, - резко переключилась она. – Хоть и пытаешься казаться добрым, а глазки-то загорелись.
- Ничего они не загорелись.
- Еще как запылали. Ну что, ты согласен?
- Нет, - нарочно ответил я максимально быстро, чтоб эта гадина не прицепилась, будто бы я раздумывал. – Я не буду ее есть ни сейчас, ни потом. Лучше ее тут прихлопнуть, если уж она так хочет помереть.
- А потом, когда мы ее прихлопнем. Что потом?
- Пойдем дальше, - не понимал я, куда она клонит.
- Значит, других иссохших и пустых трупиков ты обгладываешь, а сочное мясо оставишь нетронутым?
- Да! Именно так! Нетронутым! – вышел я из себя. – Хватит меня донимать, что я хищник! Да я такой! Да, у меня восемь глаз. Я страшен, хоть и добр в душе. Таким я создан, дурная твоя башка. – Честно сказать, я сам от себя такого не ожидал. Что я привстану на задние лапы. Что поднимусь. И глаза мои заблестят гневом, а хелицеры начнут двигаться так, будто разрывают жертву на мелкие части. Я заметил, как обомлела гусеница. Волоски ее прижались к телу, словно она мчалась на скорости. Глазенки зажмурились и превратились в две черные точки. Да и вся она вжалась в кору так сильно, что того и гляди исчезнет вовсе. Плюс ко всему она так сильно дрожала, что я чувствовал эту вибрацию по дереву. Казалось, что огромное дерево – от корней до самых высоких листьев трясется из-за этой маленькой гусеницы.
- Извини, - сказал я чуть позже и опустился на все лапки. – Извини. Мне действительно стыдно, что я напугал тебя. Я не хотел.
Продолжение первой главы в комментариях
P.S.
Те, кто не может дождаться выхода следующих частей, можете прослушать аудиокнигу целиком. Заранее извиняюсь за поставленный голос и дикторскую дикцию. Все же, впервые записывал.
Кто выдержит и дослушает до конца, просьба не спойлерить!