О ходьбе строем⁠⁠

Как-то видела резюме одной барышни.

С щедрой россыпью грамматических и синтаксических ошибок и прелестной фразой «Я ни могу быть как все и не люблю хотьбу строем».

По-моему, трогательно.

Хотьбой Ходьбой и близким ноябрём навеяло воспоминаний.

На первом курсе нам объявили: 7 ноября все добровольно, но в обязательном порядке идут на демонстрацию, и не абы как, а спортивной колонной.

Ну, репетиция, выстроили, подровняли, мы вразнобой прошли туда-сюда, я решила, что на этом дело и закончится.

Как же.

Прибежал заполошный лысый дядька с воплем «Хочу шестнадцать девушек!».

И уже на следующий день я и ещё пятнадцать медленно соображающих и по этой причине не успевших затесаться в толпу дурищ таскали здоровенный ромб: четыре алюминиевые трубы как стороны и ещё одна диагональю, для жёсткости конструкции.

Внутри ромба шли восемь крепких мальчиков и несли на своих плечах деревянный щит, тоже в виде ромба.

А на этом щите должна была стоять фигуристая девица в позе мухинской колхозницы и держать развевающееся знамя, символизируя собой и знаменем нацеленную на светлое будущее молодую поросль.

На репетициях девица сидела, вцепившись в края щита и подвизгивая, двигаться плавно и синхронно не получалось, наш внешний ромб налетал на внутренний и наоборот, и лысый распорядитель надрывался «строем идти! ровным красивым строем, а не скопом!».

За день до демонстрации выдали форму.

Синие спортивные штаны на вырост и блискучую голубую футболку, похожую на мужское нижнее бельё, у моего деда такое было.

Красота неописуемая.

Ладно, красный день календаря, поутру собрались, подтягивая штаны и блестя футболками.

Занимавший меня вопрос, как именно девица будет стоять на щите без опоры, разрешился – к щиту присобачили кусок металлической трубы и сунули в него древко знамени, то бишь чтоб девица держалась за него, а выглядело бы так, что это она держит стяг своей спортивной рукой.

А месяц-то ноябрь, чай, не лето.

Нам, ромбоносильщицам в штанах, ещё ничего, а девица в красном гимнастическом купальнике через минут двадцать цветом тела сравнялась с нашими штанами.

За час ожидания замёрзли как цуцики, и когда скомандовали выдвигаться, рванули по проспекту практически бегом, налетели на впереди идущую колонну и смяли её.

Что ещё раз доказало: боевой порядок ливонских рыцарей не утратил своего значения и в постфеодальную эпоху.

Чтоб не свалиться во время нашего марш-броска, девица, можно сказать, обвилась вокруг древка.

Тут небольшое отступление.

Я тогда снимала комнату у одной знойной тётеньки, которую раз в неделю навещал пожилой бойфренд, замминистра какой-то, любивший беседовать со мной на тему «раньше думай о родине, а потом о себе» и разговаривавший в стиле газетной передовицы.

Строго спросил, иду ли я на демонстрацию, и затем полчаса разливался соловьём на предмет, какая честь мне оказана, причём авансом.

А потом сказал, что будет стоять на трибуне, с правого края, и что я должна помахать ему рукой, а он отмашется в ответ.

Я пожаловалась хозяйке, мол, ещё и высматривай его, а она сказала:

– Тебе трудно? Махни ты ему, а то старый пень и на тебя, и на меня заодно обидится, оно мне надо?!

Конец отступления.

Кое-как нас отцепили от предыдущей колонны, и бодрым шагом, левой-правой, синие от холода, стуча в такт шагам зубами, ровным красивым строем мы вышли на площадь.

Девица приняла устремлённую позу, одной рукой схватилась за древко, мёртвой хваткой, вторую красиво отвела назад.

Кто-то из мальчиков сказал ей:

– Ирка, а ты чё делать будешь, если палка сломается?

Все, даже девица, хихикнули, представив.

И в этот самый момент древко не выдержало нагрузки и переломалось у основания.

Вот так я впервые узнала, что мысль материальна.

Хихиканье переросло в аханье, а затем в приступ идиотского смеха.

Мы чуть не выронили ромб, крепкие мальчики ржали как кони, щит с девицей заплясал.

Давно живу на свете, но годы не стёрли из памяти образ отчаянно балансирующей на щите девицы: вытаращенные от страха глаза, в руке флаг, в каждом мускуле боль и ужас.

А мне ж ещё помахать надо было.

Выглядывать хозяйкиного любовника на трибуне было некогда, так что я выпустила ромб и замахала обеими руками в нужную сторону, ромб опять чуть не грохнулся, потому как несли его уже не все шестнадцать человек, а лишь пять-шесть наиболее стойких и ещё дееспособных, остальные, скрючившись от смеха, в полуприсяде передвигались рядом.

С трибуны партия и правительство ошалелыми глазами глядели на этот цирк.

Но в ответ всё-таки помахали.

Кое-как мы прошли.

До сих пор интересно: как девица удержалась на щите и почему она не убила распорядителя и организатора этого действа.

Хотя как убивать – он и так пребывал в предынфаркном состоянии.

А через пару дней к хозяйке припёрся друг сердца.

Ласково глянул на меня и сказал:

– Какая у нас замечательная молодёжь! Идёт счастливая, радуется, смеётся! У нас на трибуне сердце пело от гордости за нашу молодую, достойную славы отцов и дедов смену!