Нудистка | Юрий Меркеев⁠⁠

Широк русский человек, нечего говорить, слишком широк. И швыряет его из крайности в крайность. Это я о себе. Точно по Достоевскому: коль дорвался до религии, так самым подземным из всех стал. Дорвался до отрицания Бога, Ницше от безумных речей взвоет.

Швыряло и меня по жизни из крайности в крайность. Никак не мог удержать в себе «царский путь». То меня к праведности влечёт, то в самые глубины греха ныряю. И всё это осмысленно, не абы как. С подходом и умственным обоснованием.

Жил с женщиной, пил горькую, ел мясо, ходил в спортзал и занимался кулачными боями, работал грузчиком на мясном рынке. А потом Лариса, с которой я жил, сказала: «Давай поститься и голодать».

— Зачем?

— Здоровья ради. Надо из себя всю скверну накопившуюся изгнать. И получим мы радость небесную.

Не знаю, что случилось с Ларисой, но она почти перестала есть, занялась какой-то восточной философией, отказалась от плотских утех и завела сомнительных друзей: лысых, беспричинно весёлых, худых, одетых в оранжевые балахоны, проповедующих любовь без «тычинок и пестиков».

И меня заразила. Проникся я идеей очищения от всякой скверны и ушёл с головой в праведность. Иногда только плоть напоминала о себе: по утрам от скопившейся мужской силы я вздымался над полом, как йог. В цирке можно было показывать. Аттракцион стояния на шестой точке.

Но я перещеголял даже кришнаитов, перекришнаитил их. Бросил спорт, водку, мясной рынок. Устроился оформителем в кинотеатр, ближе к сфере духовной.

И голодал. Осознанно и терпеливо. С философским подходом к делу и телу. К последнему — «братцу-ослу» — особенно. Истончался до экстатических переживаний. Проще говоря, блуждал по незнакомому эфирному пространству. Открылась другая реальность. И мне это показалось полезным. При этом прошлый печальный опыт голодания был забыт: в любительском спарринге меня отправили в глубокий нокаут. Мне казалось, что я лёгкий и быстрый, а выяснилось, что слабый и вялый, и едва перемещаюсь по рингу. О да — мерещилось, что порхаю, как бабочка, и жалю, как пчела. А на деле ползал, как черепаха, и бил размазано, как в замедленной киносъёмке.

Мне казалось — самый сильный повод к прельщению, который приятно ложился на новую философию. Какой к чёрту бокс? Знакомый кришнаит спросил: «Тебе что важнее? Победить противника или самого себя?» Аргумент сразил наповал. В самом деле, какой к чёрту бокс, если я веду борьбу со своими привязанностями? После глубокого нокаута я поднялся с пола спортзала, улыбнулся блаженно, как дурачок, и ушёл, попрощавшись с кулачными боями. Зачем они? В мире травоядия есть куда более яркие переживания себя, чем в агрессивной среде.

Я голодал и работал. Старые хищные привычки вытравливались отчаянно. На хлеб насущный зарабатывал умением рисовать. Зарплата мизерная — под стать моему новому увлечению. Так сказать, чтобы не соблазнялся на мясное.

Меня окружали женщины: уборщицы, билетёрши, администраторы, официантки. И все находились в подчинении разведённой пенсионерки с жаром в груди и отчаянным желанием созидать. Кипящая страсть к созиданию сродни разрушению. Работники кинотеатра тихо ненавидели директора за скверный характер. Ирина Сергеевна всю жизнь проработала на руководящих партийных должностях. Потом её списали заведовать культурным сектором. Муж сбежал, дети разъехались. Ирина Сергеевна воцарилась в новой семье подчинённых. Финансовые дела в кинотеатре шли из рук вон плохо. Зарплата задерживалась. Люди нервничали. Единственным снисхождением к персоналу была возможность бесплатно смотреть на чужую сытую экранную жизнь. Но сколько ни смотри, как едят другие, во рту слаще не станет. Напротив, станет горше от несоответствия экранной и реальной жизни.

А я голодал.

Пытался примирить реальное положение дел с экранной «жующей» жизнью. Мне было одинаково наплевать на сытость и голод, на бедность и богатство, на слабость и силу. В переживаниях иного пространства таких измерений не было. Тайна открывалась прозревающему человеку. Так мне казалось.

Ирина Сергеевна понимала, что необходим какой-то оригинальный трюк, чтобы воскресить кинопрокатную жизнь города. Но как? Городок небольшой, провинция. Люди без работы, предприятия тлеют, того и гляди загнутся окончательно.

Когда не было новых фильмов, я вывешивал старые афиши и занимался душой и телом. Прочитал брошюру Брега, который проповедовал лечебное голодание. Изнурял себя постами, ел один раз в сутки на свежем воздухе в парке. Складывал несколько бутербродов из рыбы, масла и салатных листов, заваривал в термосе травяной чай и шёл на природу, тщательно пережёвывал бутерброды, запивал ароматным настоем, делал дыхательную гимнастику и возвращался в мастерскую, преисполненный воображаемыми силами. Внушал себе, что пью и ем воздух. Делаешь глубокий вздох, задерживаешь дыхание, представляешь, что влил в себя энергетический напиток, ждёшь, когда кислород «ударит» по мозгам, открываешь глаза, отходишь от опьянения и по-другому смотришь на мир. Не хищно. Как-то иначе. Когда тебе хорошо от того, что кажется, будто тебе хорошо. Но кто сказал, что «кажется» — это не такая же реальность, как и всё остальное?!

Мозги тоже работали своеобразно. Я истончился психически и физически настолько, что стал чувствовать разницу энергий от кусочка хлеба, сыра, рыбы и тем более мяса, которое бывало редко. Я похудел, но работоспособность не убавилась. Вообще, понял одну вещь: как мало человеку нужно, чтобы поддерживать тело в минимальном комфорте. Очень мало.

Однажды ко мне в мастерскую с улицы зашла экстрасенс. Была весна. Солнце расписывало художественный беспорядок комнаты яркими красками. Экстрасенс — женщина с прозрачными серыми глазами. Радужка с чёрной окантовкой, что делало её особенно привлекательной. Очевидно, она тоже постилась. Попросила меня за деньги написать несколько плакатов с призывами посетить её курсы. От денег я отказался, но попросил продемонстрировать на мне её уникальные способности. Женщина подошла вплотную, заглянула в глаза — бесстрашно, профессионально, глубоко. Потом стала водить руками рядом с телом — по всем местам. И спрашивала:

— Тепло ощущаете? Так-так-так. И тут тепло. Очень тепло.

В районе солнечного сплетения мне стало горячо. Ещё минута, и я бы, наверное, взорвался. От рук её словно что-то исходило. Или уж больно пикантной минута была. Я истончён голодовкой, с Ларисой давно не спал, а тут странные пассы вокруг точек мужской силы и глаза, глядящие на мир без робости, с вызовом. Такие глаза бывают у элитных проституток и психологов.

— Все ваши органы функционируют хорошо. Немного печень увеличена, селезёнка, но незначительно. Во всём остальном — можно в космос.

На мгновение я поддался гипнозу и впал в блаженную прострацию. Всё исчезло вокруг меня, кроме её глаз — чистых, серых, прозрачных. С чёрной окантовкой зрачков. Чертовски привлекательных. Если есть потайной вход в человека, то это глаза. Через них можно проникнуть в сердце. Раньше я никогда бы так не сказал. Про глаза и сердце. Плоть — да. Плотское тянется к плотскому, духовное сближается с духовным. А тут что-то иное — таинственное — наполовину духовное, наполовину плотское. Человек из двух половинок состоит: в нём много от ангела и от кота. Именно так: во мне воскресли обе половинки с одинаковой силой — ангел и кот. И между ними, что интересно, совсем не оказалось противоречий. Кажется, ангел хотел того же, что и кот.

Пообещал сделать плакаты к вечеру. И задумался, когда она ушла. Почему у меня возникло желание к этой женщине? Сильное плотское желание. Что она сделала? Или, напротив, не сделала, чтобы оставить после своего исчезновения желание? Загадка, космос, запахи. Или всё проще? Господин Фрейд? Истончился я — факт. А когда постишься, крышу иной раз сносит. Так сносит, что только держись. Особенно весной. И что в ней такого? Глаза? Пожалуй. В глаза влюбиться можно. Только в глаза. А если в глазах тайна — берегись, художник. Тайные покровы хочется мягко сорвать. Вроде бы все одинаковые в костюмах Адама и Евы… ан, нет! Все разные. Запах, глаза, руки, движения. Всё разное, и покровы снимают с разной степенью удовольствия. И сам ты всякую минуту разный. В иные мгновения застенчивый, как ангел, в иные — грубый и напористый, как инкуб. Помесь ангела и кота.

В понедельник в мастерскую ввалилась радостная Ирина Сергеевна. В руках у неё был свёрток. Шуба из норки распахнута, белая блузка колышется кружевными рюшками. Брошь огненная, дорогая. Так и вижу её широкое руководящее сердце. Крохотная деталь одежды, а как много говорит. Лидера партийной ячейки хоть в маскировочный халат одень, а какая-нибудь мелочь выдаст. Тут — яркая, дорогая, броская, безвкусная и, главное, в районе груди.

— Мы спасены, — выдохнула она, размахивая руками. — Только что из Москвы. Старые связи. Передали балканскую ленту, эротику. Называется «Нудистка». Сейчас мигом в просмотровую, оцениваем ленту, ты, Андрюша, делаешь шикарную афишу, и тут же даём в прокат. Я только с поезда. Кофе закажем в буфете.

Ирина Сергеевна светилась.

— Конечно, нас могут не понять, — смутилась она ненадолго. — Общественность. Но как выживать? Не могу я людей без рубля оставить. Надеюсь на выручку. Многое зависит от тебя, Андрюша. Выжми из себя всё мастерство. Изобрази главную героиню так, чтобы всё было видно, но чтобы общественность не смогла ни за что зацепиться. Тут талант нужен. Чтобы всё и при этом вроде как ничего.

— А вы сами смотрели фильм?

— Что ты! — запротестовала она. — Некогда было. Схватила и убежала. Закрывай мастерскую на замок и пошли в просмотровую. На всякий случай я тебе плакат с Клаудией Шифер принесла. Роскошная дама. На пляже её изобразишь. Красивое загорелое тело и море. В общем, поглядим. Но чтобы по глазам издалека било. Нам нужна касса.

Попытаюсь передать сюжет картины. Сначала появились какие-то девушки в обнимку, потом к ним присоединилась компания темнокожих девиц. Они играли, веселились безо всякого стеснения. Потом сплелись воедино, полчаса пытались расплестись. Наконец, к ним подошли мужчины в полицейской форме, форму покидали в песок, оставили наручники, стали пытаться расплести девиц и сами застряли. Надолго. Ещё на полчаса. В финальных сценах уже трудно было разобраться, кто с кем сплетается. Всё смешалось на пляже: женщины, мужчины, полицейские… только что лошадей не хватало.

Хорошо, что в просмотровой было темно, потому что я чувствовал, как Ирина Сергеевна меняется в лице: то багровеет, то зеленеет. И понимал, что в Москве её приняли за провинциалку и откупились безвкусицей. Но что поделать? Мы и есть провинция.

Когда потекли финальные титры, она посмотрела на меня с обречённостью приговорённой к казни и хрипло сказала:

— Давай, Андрюшка, не подведи. Чтобы всё… прямо всё… но чтобы общественность ни-ни… в общем, давай, художник, твори.

Вдохновение нулевое. Взял аванс. Купил портвейна. В противоречие новой философии. Не для вдохновения. Нет. Для противоядия от чернухи. И нарисовал. Да. Сделал нешто. Пляж жёлтый, солнечный зонтик синий, голубое море вдали, белый кораблик и «Клавка с шиферного», раздетая, потерянная, пьяная. Чёрные мазки выделялись в двух местах — на глазах в форме очков и чуть ниже солнечного сплетения. Такого «шедевра» я ещё не создавал. Никаких половинчато-прозрачных намёков. Строгий плакатный стиль. Как было заказано. А тело залил оранжевым, чтобы придать эффект модернизма.

Ирина Сергеевна заглянула в мастерскую, что-то промычала под нос и ушла на бюллетень — так, на всякий пожарный, чтобы общественность не побила камнями. Чтобы если что, то только художника.

Афишу я повесил и стал наблюдать из окна мастерской за людьми. Очевидно, оранжевая «Клавка с шиферного» била по глазам издали. Привлекала. Люди, особенно мужчины, тянулись в сторону касс точно под гипнотические звуки дудочки гамельнского крысолова. Общественность объявилась позже, когда ветер и дождь изрядно потрепали моё творение, а я пропивал второй аванс. Заблудившись в поисках гармонии старого «я» и нового.

Несколько представительных мужчин и женщин неопределённого возраста рыскали по кинотеатру, пытаясь отловить директора.

Ирина Сергеевна предусмотрительно долго не поправлялась.

Кассу мы подняли.

А меня потянуло на курсы к экстрасенсу. Пришёл вечером с похмелья в помещение библиотеки, которую арендовала Светлана. На объявления откликнулись несколько человек. Две женщины, которые желали открытия третьего глаза, пара стариков, захотевших жить вечно, и три инвалида, жаждущие исцеления.

Дождался окончания лекции и пригласил Светлану в ресторан. Гонорар за афишу бесстыдной оранжевой получился приличный.

В ресторане мы не пили вина и не ели мяса. Я заказал что-то вегетарианское, запили всё яблочным соком, вышли ночью на освещённый бульвар.

— Как ты стала экстрасенсом? — спросил я.

— Видение. Понимаешь. Было видение, что с нами всеми будет после смерти. Каждый будет жить в вечности вместе с фантомами своих дел.

— Например? Если я художник и рисую афиши с персонажами, я буду жить среди нарисованных персонажей?

— Примерно так, — ответила она. — Это должно побуждать человека делать красивые и добрые вещи.

— Ты мою последнюю афишу не видела? Красивую и добрую.

— Видела.

— Что скажешь? Могу я рассчитывать, что в вечности окажусь на диком пляже среди фантомных женщин?

— Ты уже живёшь среди фантомных женщин, — улыбнулась экстрасенс. — Ты думаешь, я не чувствую твоих неочищенных желаний? Это очень приметно. Грубые эмоции считываются легко. Твоя девица на пляже — одно из нереализованных желаний.

— И что делать? С желаниями. Мне иной раз легче на ринге с кем-нибудь биться, чем со своими желаниями. Иногда мне кажется, что люди сходят с ума. Все вдруг бросились в праведники. И забыли, что мир грешен. Куда бежать? В монастырь? Или лучше на ночной проспект к шлюхам?

— Нужно работать над собой. Ты выпивал.

— Было дело. И что? Надоело мне травоядие, понимаешь? Мясо хочу. Водки. Женщин. И всего много. Мне такой травяной рай не нужен. Травку под солнышком щипать тысячу лет. Я лучше годик на сковороде адской прожарюсь, но наемся и напьюсь всласть.

— В тебе говорит тело. Мы узники желаний живота своего. Если я иногда срываюсь на кусочек курочки, потом месяц пощусь строже, чем обычно. Курица очень утяжеляет. Перестаю видеть то, что умею, когда пощусь.

— Курица? Ты серьёзно? Утяжеляет? Ну, дела. И никаких грубых желаний?

— Бывают. Но редко. Я потом их отрабатываю двойным постом.

— Двойным? Так и улететь на небо недолго.

Странно было слышать это от женщины с блядскими глазами.

Пошли молча.

Через минуту она повторила слова знакомого почти слово в слово: «А ты реши, что для тебя важнее: сиюминутное удовольствие или блаженство в вечности?»

Не выдержал. Рассмеялся. Неужели она в самом деле придушила в себе кота в угоду ангелу? Не верю.

Следующим утром я не пошёл на работу. Потому что ночью заглянул в круглосуточный магазин, набрал водки, тушёнки и отправился в долгий бессовестный запой. Решив раз и навсегда, что я обречён и в этой, и в будущей жизни переживать самые грубые формы наслаждений. Таков, очевидно, мой удел. Для меня важнее сиюминутное, а не вечное. Увы.

Лариса оставила меня и ушла к своим кришнаитам. Кажется, они, как цыгане, табором кочевали по России с бубнами и варёным рисом, пели песни и очищались от всякой скверны. Блаженные.

Вышел из запоя обновлённым человеком — с другой крайностью: притащил в мастерскую пудовую гирю, боксёрскую грушу, перчатки. И в свободное время подкачивал мускулы, разминался с грушей, обливался водой из шланга для снятия грунтовки с афиш. Мастерская превратилась в спортивный зал. А я сам из неофита голодания снова стал обжорой и греховодником и стал видеть вещи такими, какие они есть, а не теми, какие кажутся.

Редактор: Александра Яковлева

Корректор: Вера Вересиянова

Другая художественная литература: chtivo.spb.ru