Немного грузинского юмора времен СССР Ч.6
ПОЕЗД
Водитель высадил меня на привокзальной площади в городе Махарадзе и потребовал плату за проезд. Я отстегнул серебряный пояс, задрал подол просторной блузы и стал расстегивать брюки. Водитель сперва в испуге оглянулся, потом схватил меня за руку.
— Ты что, обалдел?!
— А как же тебе заплатить?
— Вот чудак! Зачем же для этого средь бела дня штаны скидывать?
— Да ведь карман-то пришит изнутри! — успокоил я водителя и продолжал свое дело.
После долгих поисков мне, наконец, удалось обнаружить потайной карман. Придерживая падающие брюки одной рукой, другой я стал распарывать карман. Только я извлек деньги и принялся их отсчитывать, как раздалось фырканье. Мотор несколько раз громко чихнул, затем выпустил прямо на меня густые клубы фиолетового дыма. Пока я приходил в себя, машина описала круг и остановилась перед моим носом. Из кабины высунулась красная, хохочущая физиономия водителя. Он нахлобучил мне на нос папаху и со смехом сказал:
— Ладно, хватит уж, одевайся! Не нужно мне твоих денег!
Мотор еще раз чихнул, и машина рванулась с места.
— Будь здоров! — крикнул я вдогонку.
Водитель выглянул из своей обшарпанной машины и приветливо помахал мне рукой, а я все стоял посреди площади, с полуспущенными брюками и удивленно озирался.
…Доехать до Тбилиси оказалось гораздо легче, чем приобрести билет. Эту истину я установил после непродолжительной беседы с кассиршей. Поэтому я выкинул из головы всякую мысль о покупке билета и вышел прямо на перрон.
Через час пришел поезд. Людской поток подхватил меня и придавил к лесенке вагона. Я задыхался. Хотелось крикнуть, но рот мой был заткнут голой пяткой проводницы, и я беспомощно трепыхался, как подвешенная за шею курица. Вдобавок сзади напирало чье-то колено. Кто-то больно тянул меня за волосы. Когда я понял, что мой аттестат зрелости пропадет зря, я собрал последние силы и впился ногтями в голую ногу проводницы. Паровоз и проводница взвыли одновременно. Суматоха усилилась.
— Ну, чего стал?! Нажимай!
— Убери ногу с моей головы!
— Не бойся, дяденька, ноги у меня чистые!
— Ладно, клади тогда и вторую!
— А ну, засвети-ка ему!
— Что он мне должен засветить?
— Ничего особенного, не волнуйтесь, — фонарь!
— Уважаемые пассажиры, пропустите меня, я же с билетом!
— Смотри не потеряй, крепко держи!
— Держите вopa!
— Брось чемодан, подлец, груши там!
— Милиция, стреляй!
— Куда стрелять? Откуда я знаю, где твой вор?
— Ну тогда в меня стреляй!
— Смелей, смелей! Жми наверх!
Раздался свисток. Потом два раза ударили в колокол, потом чей-то благословенный пинок втолкнул меня в вагон, и паровоз, словно только этого и ждал, вдруг дернулся и загудел, стараясь перекричать вопли и причитания оставшихся на перроне.
Страсти понемногу улеглись. Я забрался на третью полку, подложил под голову узелок и прикрыл нос папахой… Табачный дым ест глаза. Вагон мерно покачивается, скрипит. Колеса выстукивают монотонную дробь. И этот перестук напоминает что-то родное, близкое и в то же время такое далекое, что и не припомнить. Глаза слипаются… Я уплываю, уплываю куда-то далеко… Все вокруг заволакивает туманом… Когда хочется спать, самое тяжелое на свете — веки… Но что это стучит? Ах, да, ведь я на мельнице. Стучат жернова. В ожидании помола я засыпаю. И вдруг:
— Зурико-о-о! — зовет бабушка.
— Иду! — отвечаю я, вскакивая.
— Зурико-о-о! — зовет опять бабушка, заслоняя глаза от солнца.
— Иду, бабушка, иду! — кричу я и выбегаю по затянутому туманом подъему.
— Ау-у-у! Зурикела! Куда ты? Ау-у-у… — Гудок паровоза сливается с тревожным криком бабушки.
«Илларион… Илико… Илларион… Илико…» — выстукивают колеса.
— Мост… — слышу я сквозь сон чей-то голос.
— Эй, кто-нибудь, откройте окно, задыхаюсь! — говорит кто-то другой.
— Нужно дышать по очереди, иначе до Тбилиси воздуха не хватит! — говорит третий.
— Чей это чемодан? Уберите сейчас же, иначе выброшу его в окно! На этот раз я свешиваюсь с полки и вижу говорящего. У него острый, похожий на топор нос, да и все лицо какое-то острое.
— Попробуй тронь! Вылетишь вслед за ним! — огрызнулся полный пассажир с веснушчатым, словно индюшиное яйцо, лицом. — Этого чемодана четыре оболтуса ждут не дождутся.
— Не знаю, кто там ждет, но эту мозоль я не напрокат брал. Убери, говорю, чемодан, не то выброшу в окно! — повторил угрозу «топор». «Индюшиное яйцо» нехотя взял свой чемодан и взглянул наверх.
— Эй, как тебя зовут? — окликнул он меня.
— Зурико.
— Так вот, сходи сейчас же вниз! Развалился там, как князь Багратион-Мухранский! Место это для чемоданов, понял?
— А я чем хуже вашего чемодана?
— Э, брат, в этом чемодане на три тыщи продуктов, а у тебя в голове — что?
— Зачем вы меня оскорбляете, дядя?
— Приношу свои извинения, уважаемый! А теперь скатывайся вниз! Да поживее!
— Не сойду! Думаете, дома у меня не было чемодана? Был, но я его с собой не тащил. Нечего чемодану разъезжать в поездах! Его место под тахтой! Да!
— Нет, ты только посмотри, как он со мной разговаривает, этот оболтус! Да у меня, если хочешь знать, четыре сына, и каждый старше тебя! — вскипел «индюшиное яйцо».
— И приятно тебе будет смотреть, как твоего сына сгоняют с места? — спросил «топор».
— Ах, так? И ты туда же? Пожалуйста, в таком случае пусть мальчишка лежит на полке, а мой чемодан на твоей мозоли. Мне наплевать! — сказал «индюшиное яйцо» и сел.
— Сойди вниз, сопляк! Слышишь! — теперь уже набросился на меня «топор».
— Не сойду! — сказал я и уставился в потолок.
— Проводни-ик! — завопил «индюшиное яйцо».
Проводник просунул в дверь сперва фонарь, затем — нос и потребовал предъявить билеты. Но тут же сам усмехнулся своей наивности и велел приготовить деньги.
У двоих пассажиров оказались билеты. Проводник иронически оглядел их и вышел.
Наступило молчание. Каждый думал о чем-то своем. Убаюканный ровным покачиванием вагона, я вновь задремал на отвоеванной полке… Словно наяву, я вижу, как во двор входит Илико. Он тащит на плече мешок с кукурузой. Вот он снял свою ношу, положил ее под мушмулой, сам присел тут же в тени и задымил самокруткой.
— Илико, дай закурить! — прошу я.
Но Илико не обращает на меня внимания, он смотрит куда-то вдаль.
— Дядюшка Илико, дорогой, ну, угости же меня табаком! Ведь это я, Зурико, не узнаешь меня? Илико встает и исчезает в тумане.
— Илико-о! — зову я.
— Кто там?
Я вздрогнул словно ужаленный и проснулся. Пассажиры дремали. Потоки дождя хлестали в окна вагона. Промокшие деревья, перегоняя друг друга, спешили укрыться куда-то… Вдруг на лоб мне упала холодная капля, Затем вторая, потом капли забарабанили чаще. Я отодвинулся. На полке собралась небольшая лужица, я проложил ей пальцем дорогу, и вода потекла вниз, на чью-то голову.
— Эй, что там с тобой, несчастный?! — завопил пострадавший, вытирая лоб ладонью и подозрительно нюхая мокрую руку.
— Со мной — ничего. Это дождь, — ответил я спокойно.
— Так ты сообрази там что-нибудь…
— А что я могу сообразить? Подняться и черепицу, поправить?
— Не болтай лишнего, сукин сын! Дырку-то заткнуть можешь?
Я присел на койке, нащупал в потолке небольшое отверстие и вставил в него палец. Вода потекла по вытянутой руке и собралась за пазухой. Я расстегнул пояс и дал ей дорогу. Вскоре я почувствовал, что мои сапоги до половины наполнились водой.
— Ничего не получается! — сказал я и стал спускаться вниз.
— За что с нас деньги сдирают! — возмутился пассажир с билетом.
— Уж ты бы помолчал! Едет бесплатно и еще обижается! — огрызнулся безбилетный. Я спрыгнул на пол, и вода из сапог фонтаном брызнула до самого потолка.
— Скинь, парень, сапоги, простудишься, — посоветовал мне «топор». — Протяни-ка ногу, я подсоблю!
— Ничего, дядя, не беспокойтесь! — Я ухватился за полки, подтянулся на руках и легко вылез из сапог.
— Oгo! — воскликнул «индюшиное яйцо». — Разве можно так безбожно истязать себя? Сшил бы себе на номер больше!
Вокруг засмеялись. Я с трудом втиснулся между двумя попутчиками. Дождь перестал, все облегченно вздохнули. Я согрелся.
— Слушай, — начал опять «топор», — убери хоть сейчас свой проклятый чемодан, иначе, вот те крест, выброшу его в окно!
«Индюшиное яйцо» молча взял чемодан и забросил его на мою полку.
Снова наступило молчание.
Вдруг кто-то робко чихнул.
— Будь здоров! — отозвались хором со всех сторон. Потом чихнул еще кто-то. А спустя полчаса в купе только и слышно было, что пожелания здоровья, долгой жизни и благополучия, как будто встретились после долгой разлуки близкие родственники.
— Ну нет, так дело не пойдет! — заявил вдруг «топор». — Пока мы все не схватили воспаление легких и на этом вагоне не поставили красный крест, нужно что-то сообразить!
— Видать, не такой уж он балда, каким казался! сказал «индюшиное яйцо» и вытащил откуда-то бутылку водки.
— У меня есть вино, целый пуд, вон там, на третьей полке, снимем бочонок… — вмешался в разговор молодой блондин, которого до сих пор никто не замечал.
— Нет, вино сейчас не пойдет. Выпьем-ка лучше водки! — ответил «топор», радостно потирая руки.
— Воля ваша, — вежливо согласился блондин.
— Ты лучше вынь пробку из бочонка. Как бы он не лопнул и не залил всех нac! — обратился чисто одетый пассажир с билетом к молодому блондину. Блондин молча выполнил приказ и снова сел. Пассажиры стали доставать разную снедь. Кто-то пожертвовал нам еще бутылку водки, «топор» добавил от себя две и сам же занял пост тамады.
— Товарищи! Среди вас нет ни одного, кто бы был моим товарищем, но знаете ведь, как бывает в поезде? В поезде люди сближаются, становятся друзьями. Кто мы? Откуда нас черт несете
— Я из командировки возвращаюсь, — заявил пассажир с билетом.
— Прекрасно! — продолжал тамада. — А он кто?
Откуда? Черт его знает! — «Топор» указал пальцем на «индюшиное яйцо».
— Как это «черт его знает»! — подпрыгнул тот. — Ты что это разошелся?! Придержи язык, а то…
— Дай же произнести тост! Что взбеленился? Так о чем я говорил? Да. Знаете вы меня? Нет. Знаю я вас? Тоже нет! В другое время плевать я на вас хотел, но в том-то и заключается сила поезда! Поезд соединил, сблизил, сроднил нас! А поэтому — да здравствует поезд! — закончил он и опрокинул в рот стакан.
— За наш поезд!
— Да здравствует поезд!
— Мда… Действительно, странно… За поезд! — сказал чисто одетый пассажир с билетом и передал стакан мне.
— Я, товарищи, первый раз еду в поезде, — начал я.
— Счастливый ты человек! — сказал «индюшиное яйцо».
Перед отъездом Илико и Илларион предупреждали меня — в поезде, мол, много жуликов и проходимцев, нужно держать ухо востро. Выходит, ошибались они. Вот этот, например…
— Как вас зовут, дядя? — обратился я к «топору».
— Амбако!
— Да, Амбако. Когда я впервые увидел его, подумал: «Куда этого типа черт несет?» А вас как звать? — спросил я «индюшиное яйцо».
— Меня зовут Антипо, а тебе хватит болтать! Выпей и садись!
— Да. А Антипо мне сначала показался сумасшедшим.
— А теперь?
— Теперь что, теперь поезд нас сдружил! Да здравствует поезд! — закончил я и выпил. Тамада снова наполнил стакан. Второй тост он хотел провозгласить стоя, но, больно стукнувшись головой о полку, тотчас же сел и начал:
— Когда бог научил обезьян говорить, то первое слово, которым они обменялись друг с другом, было «здравствуй»! Потом вырубили леса, возвели дома, построили железную дорогу, пустили по ней поезд, в этот поезд сели мы, сказали друг другу «здравствуй», и…
— Я никому не говорил «здравствуй»!
— Это вопрос вежливости…
— Так пусть всегда живет это теплое слово «здравствуй»! — закончил Амбако.
— Хороший тост!.. Подумать только, что такое доброе приветствие? Пустяк! А вот находятся люди, которые не хотят сказать человеку этого доброго слова! Вот есть у меня товарищ, вместе в университете учились…
— Вы из какого села, уважаемый?
— Из Нигоити!
— Хорошее село, а какой нынче урожай?
— Благодарю, неплохой… Так вот, есть у меня товарищ…
— Который с тобой не здоровается? Знаем мы про это!.. А ты-то знаешь, что у нас всего один стакан? Выпей. ради бога, поскорей!
…Очередь снова дошла до меня. Я держал в руках стакан с водкой, смотрел на живительную жидкость, наполняющую тело теплом, и мне хотелось рассказать этим незнакомым людям про бабушку, про Илико и Иллариона, про Мери, хотелось петь и кричать. Но я стыдился чего-то, стыдился так, как стыдится каждый деревенский мальчик своих залатанных брюк и дырявых чувяков.
— Будьте здоровы, друзья, — сказал я, прослезившись, и быстро сел.
— Э-э-э… наш герой, никак, плачет! — обратился «топор» к «яйцу». — Сколько же в водке градусов?
— Все восемьдесят!
— Двадцать, готов биться об заклад! — сказал я и вытер слезы. — И плачу я вовсе не от водки, просто в глаз что-то попало!
— Ладно, не беда… Я продолжаю, товарищи! — повысил голос тамада. — Вот мы говорили, что бог создал обезьян, потом от обезьян произошли мы. Ерунда это… Большинство людей произошло от собственных! родителей! Не будь наших родителей, мы и этой водки бы не выпили. А не имей мы водки, не смогли бы выпить за родителей. Я не видел еще пьяного человека, который не вспомнил бы своих родителей!
— Когда я напиваюсь, я ничего не помню, — сказал молодой блондин.
— Хорошо еще, что ты хоть об этом помнишь! — сказал «индюшиное яйцо». После тоста за родителей мы осторожно подняли блондина и уложили на третьей полке, рядом с его бочонком.
— Поверните его лицом к стенке, что-то он подозрительно икает! — предупредил нас «топор», но было уже поздно.
Блондин взорвался, словно вулкан. Не успели мы опомниться, как башлык нашего тамады окрасился в пурпурный цвет, «Индюшиное яйцо» и чисто одетый пассажир с билетом в ужасе глядели друг на друга. Один лишь я, чудом спасенный от неожиданного извержения, стоял, словно Христос среди грешников, и дико хохотал.
— Ах ты, мерзавец! — взвизгнул «топор» и, сорвав с плеч свой поруганный башлык, вышвырнул его в окно.
— Стащите его вниз, свинью этакую! — зарычал «индюшиное яйцо».
— Представляете, какой ужас! Что же мне теперь делать? Главное — не моя! — стонал пассажир с билетом, вытирая платком сорочку.
— Завяжите ему рот полотенцем, — посоветовал кто-то из соседнего купе.
— В чем дело, товарищи? Неужели лопнул бочонок? — раздался вдруг тихий голос блондина. С верхней полки, из полумрака, выглянуло его сконфуженное, бледное, словно мел, лицо.
— Ты еще издеваешься над нами, подлец?! «Лопнул бочонок»! У тебя что, винегрет в бочонке?! А?! Вот я тебе!.. — Разъяренный Амбако ринулся на полумертвого от страха блондина. Его с трудом удержали.
…Спустя полчаса тосты возобновились. Вскоре за трапезой остались лишь я и Амбако.
— Я хочу, чтобы ты, дядя Амбако, познакомился со мной ближе, попросил я.
— Кто ты такой?
— Я — Зурикела Вашаломидзе!
— Что ж, фамилия у тебя хорошая, и выпить ты, видать, не дурак. А чей ты сын?
— Я сын моей бабушки, Иллариона и Илико. Амбако вытаращил глаза.
— Может, еще чей-нибудь? — спросил он наконец.
— Больше ничей. Только троих. Я петь хочу.
— И потому едешь в Тбилиси?
— Нет, в Тбилиси я еду учиться. Ведь у меня есть аттестат зрелости. А у тебя есть? Нету? Ты и знать не знаешь, что такое аттестат зрелости. Да здравствует учение! — сказал я и опорожнил стакан.
— Я вот что тебе скажу… Ты, видать, неплохой парень… Ты слушаешь меня? Да перестань же смеяться как дурак! Слушай! Я — Амбако Горделадзе и тоже еду учиться. «Куда тебе, старый хрыч, учиться!» — скажешь ты. Вот и напрасно. Учиться, брат, никогда не поздно… Вот когда царя Николая с престола свергли… Да ты держись, не падай!.. Когда Николая, говорю, свергли с престола, я был таким же, как ты, молокососом. И думал я, что сидел царь на большой тахте, а потом пришли к нему рабочие и крестьяне, взяли его за ноги и стащили с той тахты… Так я тогда думал. А почему я так думал, знаешь? Неучем был, вот почему! Зато сыновья у меня ученые. Понял? Да здравствует учение!..
— Да здравствует дядя Илларион!
— Амбако мое имя!
— Нет, Илико!
— Амбако!
— Говорю тебе — Илико! Но когда у тебя вырос второй глаз?
— Слышь, сынок, меня зовут Амбако!
— Дядя Илларион, дай-ка я тебя поцелую!
— Черт с тобой, Илларион — так Илларион, но если, бог даст, протрезвишься, зови меня Амбако!
— Не хочешь меня поцеловать?
— Чудак ты! Отчего не поцеловать хорошего парня? Амбако вытер губы рукавом и громко чмокнул меня. Я положил голову на плечо Амбако и закрыл глаза.
— Помнишь, Илларион, как ты подстрелил бедного Мураду?
— Помню, сынок, как же не помнить!
— А помнишь, что ты тогда сказал?
— А ну-ка напомни!
— Утешал меня: не плачь, мол, Зурикела}
— Да, да, вспомнил!
— А ты? Ты ведь тоже плакал!
— Я плакал? Ну да, конечно, плакал!
— А табак помнишь? Тот, которым нас угощал Илико?
— Как же, отличный был табак!
— Да нет, я спрашиваю про наперченный табак!
— Помню и про наперченный.
— Ты ведь знаешь: ты и Илико для меня дороже всех на свете!
— Знаю, знаю, сынок… А теперь засни!
— Бабушка уже спит… Нет, не спит… Думает обо мне…
— Конечно, думает, а как же? Ведь любит тебя…
Мчится поезд, плавно покачиваются вагоны, качается земля и все вокруг… Как бы поезд не сошел с рельсов… Впрочем, мне бояться нечего — я сплю на груди Иллариона… Мозолистая шершавая рука его нежно гладит меня по влажному лбу… Постукивают на стыках колеса… Поезд мчится, гудит.
— Аа-у-у, Зурикела, куда ты, ау-у-y!
— Иду, иду, бабушка! — кричу я и бегу сквозь легкий туман.
— Спи, сынок… — успокаивает меня кто-то.
ЧТО ТАКОЕ ДОМ
Я уже студент экономического факультета. Богатство мое по-прежнему состоит из одной пары брюк и одного «хвоста» — по политической экономии. Пока я учился на первом курсе, мою стипендию аккуратно получала моя домохозяйка, причем при каждой получке она упрекала меня:
— Мог бы, лентяй, стать отличником… Теперь в связи с «хвостом» домохозяйку лишили стипендии, и поэтому к политэкономии мы готовимся вместе.
— Ну как, когда сдаешь? — спрашивает она каждое утро.
— Отвяжись, ради бога, тетя Марта! — злюсь я. — Что ты пристала, точно моя бабушка!
— Пропадите вы оба пропадом! — кричит хозяйка. — Нужны вы мне… Ты думаешь расплатиться со мной или нет? Или забыл про управдома? Сегодня опять он меня предупредил — держишь, говорит, непрописанного жильца, а про благодарность забыла.
— Ну и поблагодарила бы его! Жалко тебе хороших слов, что ли!
— Не скаль зубы, дурак! Садись и занимайся! Если тебе через два дня не восстановят стипендию, выгоню из дому!
— А может, аспирантуру закончить за два дня? Подумаешь, дом! Мышеловка какая-то…
— Каков поп, таков и приход! Может, ты желал комнату с горячей ванной?
— Да, кстати, принеси-ка, пожалуйста, стакан горячего чаю!
— Гроб тебе принесу дубовый!
— И не забудь положить сахару!
Хозяйка уходит. А я грустно смотрю на свои конспекты. Тетя Марта живет в крохотном двухкомнатном домишке в конце Варазис-Хеви. Моя хозяйка — некрасивая, сварливая, но добрая женщина. У нее всего один жилец, да и тот — я. Я занимаю одну комнату, в которой, кроме меня, помещаются одна кушетка, один стол, Софья и вышитая женщина с рыбьим хвостом на стене. У Софьи — зеленые глаза. Утром после моего ухода она старательно чистит и вытирает мою единственную тарелку, потом весь день сидит на подоконнике и глядит на старое тутовое дерево и прыгающих на нем воробьев. Это дерево и тетя Марта, оказывается, ровесники, но еще никто не видел его плодоносящим. Софья — очень хитрая и себялюбивая. Вечерами она терпеливо ждет, когда я лягу и согрею постель. Лишь после этого она сходит с подоконника и осторожно лезет ко мне под одеяло. Я очень люблю Софью, нет, не то что люблю, просто очень привык к ней, — наверное, это и есть любовь. Откуда она пришла к нам, — этого не знаем ни я, ни моя хозяйка.. Было это вечером. Она молча вошла в мою комнату, задрала хвост, потерлась боком о ножку кушетки и вопросительно взглянула на меня, словно спрашивала: «Я нравлюсь тебе?» Она была похожа на соседскую девушку, и поэтому понравилась мне. "Софья, Софья! " — позвал я ее. Она повернулась ко мне спиной и не спеша направилась к двери. «Куда ты, Софья, останься, пожалуйста!» — попросил я. И Софья осталась. С тех пор мы живем вместе…
Софья чувствует, что дела мои обстоят неважно, и всячески старается поддержать меня. Я в десятый раз перечитываю конспект и в отчаянии кладу его под подушку. Вчера вечером тетя Марта сказала мне, что я отъявленный безбожник, отсюда и все мои беды. Я ответил, что, по-моему, самый безбожный безбожник — это сам бог, который лишил меня покоя, а ее — стипендии. Тетя Марта заявила, что господь не простит мне подобного богохульства. Я сказал, что чихал я на этого бога. Тогда тетя Марта потребовала, чтобы я немедленно пал на колени и вымолил у всевышнего прощения, иначе он лишит меня дара речи. На это я ответил, что всевышний уже лишил меня языка, — второй раз выхожу на экзамен и ни разу не могу вымолвить ни слова! Тогда тетя Марта испуганно перекрестилась, плюнула и с шумом захлопнула за собой дверь…
…Сегодня утром я снова иду на экзамен. На всякий случай я решаю последовать совету тети Марты, становлюсь на колени перед кушеткой, воздеваю руки к потолку и молю бога:
— Боже, прежде всего прошу тебя, сделай так, чтобы этот прогнивший потолок не обрушился мне на голову… Потом, боже всемогущий, сегодня, в десять часов утра, у меня экзамен по политэкономии. Ты знаешь, что такое товар? Корова, свинья и козел — это не товар, как я думал раньше. Но, с другой стороны, корова, свинья и козел могут стать товаром. Не понимаешь? Я тоже не понимаю. Потому и прошу тебя — помоги мне сдать этот предмет! Не позорь меня перед Илико, Илларионом и бабушкой! Только не говори, что в мои годы ты учился на круглые пятерки! Это ты брось! Илларион тоже так говорит! Вы, старики, только и умеете, что читать молодым нравоучения!.. Если уж ты такой умный, забудь про вчерашнее и помоги мне на экзамене! Вот это будет по-божески! Нет, в самом деле, что тебе стоит подбросить мне одну захудалую тройку?!. Ну как, боже, ты слышишь меня?!
— Эй, кто ты такой?! — раздался вдруг громкий окрик.
У меня со страха кровь застыла в жилах, во рту пересохло.
— Тебя спрашивают! — повторил голос.
— Я… Я… Я — Зурико…
— Вашаломидзе?
— Да, Вашаломидзе!
— И не стыдно тебе жить без прописки?
— Что?
— Ступай немедленно за мной в милицию! Там я тебе покажу «что»! Кровь снова потекла по моим жилам.
— А кто ты такой? — спросил теперь я и обернулся, Передо мной стоял высокий, тощий мужчина в видавшей виды шляпе, с истертым портфелем под мышкой, — наш управдом Доментий.
— Дядя Доментий! — состроил я гримасу.
— Черт тебе дядя! — состроил гримасу Доментий.
— Товарищ Доментий! — поправился я.
— Какой я тебе товарищ? — оборвал меня Доментий.
— Ну, тогда мне все равно, кто ты, — взорвался я, — отстань от меня, я спешу на экзамен!
— Придержи-ка язык! Одевайся поживее и марш со мной! — рявкнул Доментий и засунул руку в карман.
— Вынь руку из кармана, а потом разговаривай со мной! — повысил голос я.
Доментий даже застонал от удивления.
— Да ты!.. Да как!.. Как ты смеешь! Молокосос!..
— Говорю тебе по-человечески: оставь меня в покое, сегодня у меня экзамен! Завтра я сам пойду в милицию!
— Нет. Ты пойдешь сегодня, иначе завтра тебя поведут силой! Я понял, что Доментий не шутил. Софья догадалась, что я оказался в безвыходном положении, и начала истошно мяукать.
— Заткни ей глотку, не то вышвырну в окно! — сказал Доментий. Софья испугалась и замолчала. Я оделся. Через пять минут мы уже спускались по Варазис-Хеви.
— Нет у тебя сердца и жалости! Человек собирался на экзамен, а ты его тащишь в милицию, — сказал я.
— Это у меня нет сердца? — обиделся он.
— У тебя! У кого же еще?
— А у тебя оно есть? Вот ты живешь без прописки и не думаешь о том, что отвечать-то за тебя придется мне! Скажут — Доментий покрывает непрописанных, Доментий с них… А ты мне что-нибудь давал? Ну, cкaжи, давал ты мне хоть одну копейку?
— Нет!
— То-то! А то — Доментий взяточник, Доментий грабитель, Доментий обманщик… А кто вор и мошенник?
— Кто?
— Сколько ты платишь за комнату? — спросил вдруг Доментий.
— Двести пятьдесят в месяц, — ответил я.
— Откуда у тебя такие деньги?
— Бабушка присылает.
— А у бабушки откуда?
— Занимает у Иллариона.
— А Илларион где достает?
— Если урожай хороший — продает вино, а нет — занимает у Илико.
— А где достает Илико?
— Да что ты ко мне пристал?! А тебе-то самому кто их дает?
— Никто. Потому и веду тебя в милицию!
— Говори прямо: что тебе от меня нужно?
— Мне — ничего. Отведу тебя в участок, сдам по всем правилам правительству и доложу. вот гражданин… Какая у тебя профессия?
— Пока никакой.
— Прекрасно!.. Вот гражданин без определенной профессии, без прописки, провалившийся на экзамене… Ты по какому предмету провалился?
— По политэкономии…
— Тем хуже для тебя… Политически неграмотный, верующий… Ведь молился богу?
— Молился.
— Замечательно!.. Сдам тебя правительству, и… ты в тюрьме сидел?
— Нет…
— Ну, так пожалей же себя! В два счета оформлю тебе прописку — комар носа не подточит, — сказал Доментий и остановился около закусочной. — Понял?
— Нет…
— Болван! О чем с тобой говорить, когда ты даже не понимаешь, что значит дом и прописка!.. Ну, что ты на меня уставился? Зайдем к Риголетто, закусим… По правде говоря, я был очень голоден. Я посмотрел на Доментия благодарными глазами, нежно улыбнулся и последовал за ним в подвал.
Мы подсели к столику в углу закусочной. Доментий отогнул скатерть, чтобы не запачкаться, отодвинул тарелку с мухомором, втиснул портфель между спинкой стула и собственной спиной, вытер лоб и заботливо спросил:
Продолжение в комментах.