Небыль Ч.3
— Подъём! Вторая палата!
Я открыл глаза. Утро. Николай Владимирович.
— Доброе утро, молодой человек, — ласково улыбнулся он мне. — У меня к Вам большая просьба, держите себя в руках...
— Мне снился сон, — вяло пробормотал я, — как врач приходил...
— А он и приходил. Вчера. Вы пролежали сутки. Давайте сегодня без эксцессов. Просто сходим позавтракать.
Я поднялся. Действительно, на руках остались следы от ремней. Слабость была неимоверная. Дед Коля помог мне дойти до столовой. Пройдя по коридору с одинаковыми дверями, мы пришли в небольшой зал. Это была столовая. Те же окна с решётками, те же стены в голубой краске. Там, кроме нас, сидели ещё пятеро. Четверо парами и один отдельно. Худой чернявый татарин, он был обрит наголо, но уже успел обрасти и чернел колючей щетиной. Движения его были вялыми, сонными. Как у меня. Пижама на нём была помятая и затасканная. Догадка меня осенила. Я тихонько толкнул Николая Владимировича.
— Деда Коля, это Рашид сидит?
— Да, он самый. Ты не смотри на него, когда полнолуние, его под лекарствами держат. В себя он дня через три придёт. А пока позволь познакомить тебя с одним человеком.
Мы сели за маленький стол друг напротив друга. К нам подошла небольшого роста молодая девушка. Её можно было бы назвать симпатичной, если бы не косые глаза. Но в целом девушка как девушка. В другое время я бы обратил особое внимание на её упругий зад, но сейчас я был в состоянии полутрупа. Девушка поставила нам тарелки с манной кашей. К каждой тарелке прилагается алюминиевая ложка и кусочек хлеба. Я вздохнул. Не самый лучший завтрак.
Рядом со мной, за соседним столиком, сидел немолодой мужчина, чисто выбритый, в квадратных очках с дымчатыми стёклами.
— Познакомьтесь, — негромко сказал Николай Владимирович, — это Евгений Михайлович, наш новенький.
Человек мне кивнул. Он спокойно ел манную кашу с кусочком чёрного хлеба. Но ел с каким-то аристократизмом. Казалось, что сейчас подойдёт лакей и принесёт ему большой поднос с блестящей никелированной крышкой, а под ним...
Я понял, что дико голоден. Я накинулся на кашу, а Николай Владимирович продолжил:
— А это наш писатель. Виталий Николаевич Лемешов. Знаменитость.
— Очень приятно, — пробормотал я с набитым ртом. — А почему писатель?
— Потому что пишу, вернее, писал.
— Что писали?
— Книги. Вы читаете литературу? Фантастическую?
— Ну да, а как же. — Тут меня осенило: — Погодите-ка, Лемешов? Лемех? Вит Лемех?
— Собственной персоной, — печально усмехнулся тот.
— Я прекрасно помню ваши произведения, про иные миры, про порталы... А почему Вы здесь?
— Потому, почему и Вы. Увидел то, что не надо...
Я хотел ещё поговорить с ним, но девушка пошла собирать тарелки.
— Обед окончен, по палатам.
Мы вернулись в свою палату, и санитар запер за нами дверь. Я лёг на кровать и задумался. Что-то явно я упускал из виду. Что-то явно не то творилось здесь.
— Николай Владимирович, — не выдержал я, — скажите мне, Вы ведь в курсе того, что происходит?
Тот степенно кивнул.
— А можете просветить меня?
— Да, конечно.
Однако просвещение не удалось. Дверь открылась. На пороге стоял Ярослав Дмитриевич.
С ним были несколько два санитара.
«Опасается, гад, — беззлобно подумал я, — пусть боится». Но Ярослав Дмитриевич прибыл не по мою душу.
— Давайте на процедуры, Николай Владимирович, — сказал он, — прошу.
Дедушка спокойно встал и вышел в коридор. С ним ушёл один из санитаров. А врач не уходил. Он проводил взглядом деда и сказал кому-то, стоящему за дверью:
— А вы проходите...
В палату зашла моя мама.
Увидев её, я буквально остолбенел. Я не хотел, но слёзы покатились из глаз, словно чужие были глаза, не мои...
— Женечка, сынуля... — мама бросилась ко мне с платком в руке, — как ты тут?
Она вытирала мне слезы, как в далёком детстве, и говорила, говорила... Про то, что произошло в мире, с моими родственниками, с ней. Она буквально завалила меня ворохом новостей.
Белые халаты вышли, и я заговорил.
— Мама, — начал я, — погоди ты про новости. Ты скажи мне, с работы не звонили? Александр Васильевич, наверное, в ярости, что я пропал...
— Кто в ярости? — не поняла мама. — Какой Васильевич?
— Ну начальник мой, из органов опеки, я ведь как ушел во вторник, так и не появился больше на работе...
— Сына, какой начальник, какая работа? Ты же дома сидишь, на инвалидности...
Я тут просто опешил.
— Мам, — я её отстранил от себя, — погоди, какая инвалидность? Ты что такое говоришь?
— Сына, — плакала она в ответ, — приди в себя. Слушайся Ярослава Дмитриевича, он тебе поможет, он вылечит тебя...
— Что ты такое говоришь! — я вскочил на ноги, — мама! Что за чушь?
Тут в палату зашли санитар и пресловутый Ярослав Дмитриевич.
— Спокойно, не возбуждаемся, — сказал он мне, — а то укол поставим. Гражданка, — обратился он к моей матери, — посмотрели на сына? Всё с ним в порядке. Не переживайте, вылечим, вернём в общество.
Мама встала с кровати.
— Сына, я думаю, ты будешь послушным. — сказала она мне на прощание.
Потом она повернулась и решительно вышла из палаты. За ней пошел следом санитар.
Ярослав Дмитриевич показал мне большой палец. Я показал ему средний. Тот ухмыльнулся, вышел следом, прикрыв за собой дверь.
Всё бы ничего, но когда он мне улыбнулся, то в его рту явно блеснули клыки. Мне не показалось. Это было явственно.
«Надо бежать, — понял я, — тут творится сущая белиберда!»
На обед я пошел один, моего соседа нигде не было видно. Как не было видно и Писателя. Я сидел в обществе четырех молчаливых людей, молчаливый, как и они. Молча поел и, выпив свой компот, встал и вернулся в палату.
Через час ко мне пришла медсестра. Она деловито велела мне заголить руку. Потом поставила два укола внутривенно и, велев держать ватку, упорхнула, оставив после себя запах женской косметики.
К вечеру открылась дверь, и в палату занесли Николая Владимировича.
Он был необычайно бледен, синие ветки вен отчётливо просматривались под тонкой кожей. А сама кожа стала словно прозрачной. Складывалось впечатление, что принесли труп.
Когда санитары закрыли за собой двери, я осторожно подошёл к старику.
— Николай Владимирович... Вы живы?
Я осторожно коснулся его руки. Она была холодной.
Стало как-то не по себе. Я глянул в окно. Вечер потихоньку зажигал фонари. Ещё было светло, но свет стремительно уходил за горизонт вместе с солнцем. Длинные тени побежали по стене палаты. Я обернулся. Старик по-прежнему лежал недвижим. Лишь лёгкое дыхание выдавало в нем живого человека.
«Сейчас он умрет, и его смерть повесят на меня, — черной кляксой капнула дурная мысль, — на этом, считай, всё. Закроют пожизненно...»
Как бы мне не хотелось, но страх начинал меня окутывать всё сильнее. «Мама говорила, что не работаю я давно, словно я сумасшедший и не помню ничего. И клыки! Я своими глазами видел волчий оскал Ярослава Дмитриевича. Это явно не галлюцинации. Страшные дела тут творятся, и как меня сюда угораздило?»
И чем дольше я над этим размышлял, тем больше путались мои мысли. Чем темнее становилось на улице, тем страшнее становилось мне. Я уже готов был на всё, мне невозможно было тут оставаться. Страх полностью охватил меня и душил изнутри. Хотелось лезть на стену и в ужасе выть.