Лермонтова Лолита | Оганес Мартиросян⁠⁠

1.

Казбич позвал Печорина к себе в гости, тот спросил его: «А чепуху не будешь писать?» — «Постараюсь сдержаться». — «Хорошо. Выхожу». Печорин вышел из дома, сел в маршрутку, отдал деньги водителю и поехал. С ним села девушка, лет двадцати — двадцати пяти, проехала пару остановок, переместилась на другое сиденье, выпила воды из бутылки, посмотрела в окно и улыбнулась. Стало непростительно всюду. Закурил парень, водитель остановился и высадил его. Тот спокойно ушёл, на улице не дымя.

Печорин вышел вместе с девушкой, зашёл в магазин, взял вино и сыр, пластиковые стаканы, оплатил картой, зашагал к другу. Распахнул входную дверь, прошёл в подъезд, постучал, так как звонок не работал, пожал руку открывшему Казбичу, вошёл в коридор, разулся и на кухне увидел ту самую девушку из маршрутки.

— Здравствуйте, — сказала она.

— Привет, мы с вами виделись.

— Да.

— Моя знакомая, — вмешался Казбич, — Лола, учились вместе.

— Ясно, — ответил Печорин.

Он поставил бутылку на стол, закурил с позволения Лолы, сел за стол, придвинул к себе пепельницу — банку от кофе, опустил глаза и начал изучать ими свои носки и сланцы. Казбич стал готовить макароны с тушёнкой.

— Сейчас поедим, — бросил он.

— Я не голодна.

— А ты?

— Тоже. Но как угодно.

— Можно немного. С перцем.

— Хорошо.

— Подожди.

Печорин разлил вино по стаканчикам, Лола поблагодарила его и добавила:

— Меня в школе называли Лёлей.

— Так нежней? — поинтересовался Печорин.

— Честней и важней, — поправила она и сделала чувственный глоток.

— Я тоже так звал её, — сказал Казбич.

— Да, ты такой странный был.

— И остался?

— Конечно.

— Это всё дурка.

— Ты в ней лежал? Я не знала.

— Да. И я тоже, — встрял Печорин.

— И как там? — спросила Лола.

— Се рай, — молвил Казбич, — тогда как тюрьма есть ад. Вся вселенная в том или ином виде и размере представлена на земле.

Лола округлила глаза, откусила сыр, подумала и нашлась:

— Тогда здесь уместно вспомнить Бродского: его хотели принять и в рай, и в ад. И он выбрал второе как лучшее.

— Именно так, — согласился Печорин.

Казбич выпил и поставил тарелки с едой на стол, сел и заморгал, задумался о многом, включил телевизор и стал щёлкать каналы, как семечки, от которых летела лузга — кадры и фотографии, увлекаемые ветром в окно.

2.

— Пока не опьянели, сходим жим сделаем? — спросил Казбич.

— Уже выпили. Для сердца вредно, — возразил Печорин.

— Ничего не будет, пошли.

Лола начала расчёсываться, поглядывая в телефон. Мужчины ушли в соседнюю комнату, навесили блины на штангу, под которую лёг Печорин, и он стал тяжело её толкать. Казбич страховал и считал.

— Слабовато сегодня, — сказал Печорин.

— Нормально, — не согласился Казбич и оглянулся: в дверях стояла Лола.

— Можно и мне?

— Как хочешь.

— Опасно это, — отметил Печорин.

— Мне маленький вес.

Казбич засуетился, убрал лишние килограммы, смастерил мини-штангу, помог Лоле лечь, осторожно взял гриф и положил девушке в руки. Она несколько раз подняла штангу, встала и улыбнулась обоим.

— Можем сфотографироваться, — предложила парням.

Пошли на балкон, встали там, сделали групповое селфи, после сфотографировались по паре, вернулись на кухню и выпили вина. Закурили втроём. Казбич и Печорин перекусили, орудуя вилками. Ощутили тепло. Лола подкрасила губы, ответила на звонок, отойдя.

Казбич кинул грязные тарелки в раковину, замялся, предложил Лоле прогуляться с ними, она согласилась. Оставили вино и сыр, двинулись в парк, на входе взяли по кофе, устроились у столика. Лола сказала:

— Смотрела «Балладу о солдате» недавно. Очень трогательно, конечно. И я подумала: это же новая Библия. Показывают Адама и Еву в Эдеме.

— А с кем или с чем воюют? — спросил Казбич.

— С шизофренией, расколотостью сознания и бытия, — ответила она Казбичу.

— Как у «Аквариума» в песне «Поезд в огне», — добавил Печорин. — Я вот «Курьера» люблю.

— А за что? — спросила Лола.

— Показывают предшественника нашего. Мы ведём своё происхождение от такого нового героя, ненормального, с приветом. Он разрушил Советский Союз.

Пошли дальше, съели по сахарной вате, посидели на лавочке, вернулись домой и продолжили пить.

3.

— Я захмелела, ребят, — призналась покрасневшая Лола.

— Мы к этому и стремимся, — успокоил её Казбич.

— Нет, я не хочу.

— А зачем тогда пьёшь? — удивился Печорин.

— Расслабиться захотела. Трезвый человек — кулак. Выпивший — разные жесты руками.

— О, хорошо рассуждаешь, — похвалил её Казбич.

Он долил всем вино, затянулся электронной сигаретой и ушёл в телефон.

— Тебе скучно с нами? — спросила Лола.

— Нормально.

— А что ты спрятался от нас? — продолжила она.

— Извините, — Казбич вернулся из телефона и произнёс: — Бог — это крылья, человек — ноги, животное — лапы. Но есть ещё рыбы, плавающие так, как ползают змеи.

— Рыбы и змеи — одно? — изумилась Лола.

— Думаю, да, то есть змея на земле чувствует себя как рыба в воде и показывает, что мы живём в жидкости. Это филиал океана и моря на суше. Грехопадение — это превращение Земли в Нептун.

Вино кончилось, Лола и Печорин пошли за новой бутылкой. Казбич стал смотреть футбол, «Спартак» — ЦСКА, понимая эту игру как сутки с двадцатью двумя игроками, судьёй и трибунами, которые есть циферблат, время и борьба с ним, где минутные стрелки — руки, часовые — ноги.

А двое шли шатаясь, смеялись, обогнули полицию, чтобы не попасться ей, зашли в сетевой маркет и взяли армянское гранатовое вино.

— Выпьем, — бросил Печорин.

— За любовь? — рассмеялась Лола.

— И за неё.

Воротились, растормошили Казбича, показали ему бутылку, пригласили с дивана за стол и начали открывать вино. Выпили, совершили этот акт внутри «глухонемой вселенной»[1 — Цитата из стихотворения Иосифа Бродского «На столетие Анны Ахматовой».], включили музыку, снова выпили и встали в круг, обнялись и изобразили танец, похожий на катящееся колесо, в том числе психотропное и так далее — до запаски, не заменившей четвёртое колесо, а ставшей тремя людьми, сидящими за столом, говорящими о разном так, как даёт в небе задний ход самолёт.

— Вот кажется: человек не плачет, в целом безэмоционален, хотя жизнь летит к чертям, как и у любого другого в середине лет, — произнёс Печорин, — но ведь так и надо, так правильно: он не зацикливается на себе, не придаёт себе большого значения, просто живёт, делает чаще всего своё дело и особо не ждёт зарплаты в виде вечной жизни: дадут так дадут, нет так нет, вот и всё.

Двое промолчали, однако это не значило, что они не поняли Печорина, просто решили вобрать в себя его слова и не отвечать, потому что разговор — это бокс.

4.

Печорин вышел в себя, как в Интернет, понял отсутствие времени и пространства, заплетённых в косу, но отрезанных в парикмахерской, огляделся, увидел девочку, подошёл к ней, протянул яблоко, найденное в кармане.

— Спасибо, — поблагодарила она.

Стала есть, оставила плод перевариваться в воздухе, сама растворилась, уничтожилась бытием. Печорин двинулся дальше, зашёл в кафе в виде автобуса, сел, прочёл меню на спинке переднего сиденья, нажал на «Вермишель» и «Сосиски», дождался их, перекусил, поехал, слушая названия остановок: «Паштет», «Суп-пюре», «Курица гриль», «Картофель фри» и так далее. Вышел на «Шашлыке по-карски», подошёл к необходимости счастья, взял его на руки, покачал, побаюкал, отпустил на волю, исчез в магазине «Базар», купил виноград, сел на лавочку и начал его жевать. К Печорину подошла старушка, устроилась рядом, стала вязать и, кряхтя и страдая собой, произнесла:

— Феллини мёртв потому, что его фильмы живут.

Печорин переместился, встретил свою мать, обнял её, долго так стоял, расстался, вступил в парк «Лунное равноденствие», прогулялся, взял напрокат ролики, покатался, чуть не упал, намочил ноги в фонтане, съел сливу с дерева, почти сбил человека, купил мороженое и дал ему себя съесть. Прошёл мальчик, крича и плача:

— Я десять лет ничего не ел!

Ему злобно ответствовал прохожий мужчина:

— У меня двадцать лет не было женщины.

На это отреагировала девчонка:

— Имел женщин Берия, но удовольствие от его секса получал Сталин.

Печорин закурил, выпустил дым и превратился в облако, идущее дождём — телом и душой. Включил в наушниках Токарева, закачал в такт головой, подпел. Зашёл в туалет, оплатив своё пребывание в нём, вышел через пять минут, перешёл дорогу, углубился в выставку картин, стал смотреть на ландшафты, фантазии, горе. Захотел даже что-то купить, но передумал, перескочил через себя вовне, оказался в месте N. Прилёг, закурил гашиш, погрузился в Индию и Китай, насущный день сменил хлебом и водкой, понял, что первый надо крошить во вторую и хлебать её из тарелки. Выглянул из окна на крики: бежал ребёнок, за которым гнался мужчина и орал:

— Ваше сиятельство, не брал я три рубля из вашего бюро!

Они пронеслись и исчезли, их заменили машины, рыдающие и плачущие, матерящиеся на людей. Стало филигранно и тонко, они разлились в воздухе и наполнили его собой. Небеса стали цветными, как телевизор, и громко звучащими голосами актёров. Воем собак. Печорин, обкуренный, побрёл по улице и вскоре ушёл с неё, не попав на другую, — оказался нигде. Начал ловить кайф и ветра́. Развеваться полотнами. Петь Шаляпиным. Кусать собакой. Выть волком. Стоять кафе и столбом. Пить верблюдом. Танцевать музыкой. Двигаться вертолётом. И нисколько не быть собой. Неслось из солнца над головой:

— Я — веснушка, меня надо съесть, а лучше поцеловать, потому что великий писатель — тот, кто сотворил поцелуй со мной, а поэт — с другими звёздами; раз моногамия — это день и я, то полигамия — это гаремы, мужские и женские, где есть космос и другие светила. Тёмная-тёмная ночь.

Печорин сфотографировал эти слова, выбрался из ниоткуда в город и заглянул на карусели, пристроился на качелях и стал раскачивать целый мир. Долго катался на чёртовом колесе, получал его тоннами и килограммами брал обзор, видел дома и машины, выкуривал их целыми пачками. Снизу крикнула женщина:

— Я не люблю Лермонтова, потому выйду замуж только за него!

Она ушла, он спустился и выпил лимонада, представив его пивом. Дождался вечера и вообразил звёзды гирляндами на вечном празднике — Новом годе, ёлке и ночи. Заказал такси и поехал по удовольствию, получая его. Просто так. Не взаймы. Улавливая все виды жизни, летящей из космоса, в котором души животных покидали людей и они наполнялись душами инопланетян, ловили их вирус и становились ими. Ждали такого часа, чтобы улететь, или так и делали, просыпаясь каждое утро на другой планете, совершено неотличной от здешней.

5.

Казбич устал смотреть телевизор. Он бросал взгляд на стену со своими дипломами и переводил его на Печорина и Лолу.

— Не устали? — спросил он.

— Нет, всё хорошо. Или ты притомился? — ответила Лола.

— Пока что нет, — солгал ей Казбич.

Он включил гонки на Sega, поиграл, предложил друзьям, они отказались, но похвалили его.

— Одиночество… — Лола пригубила вино, — это когда у тебя есть абсолютно всё. Если ничего нет, это счастье.

— Ну что-то должно быть, — поправил Печорин.

— Немного, — она кивнула, — любимая девушка, творчество, несколько книг, смартфон, стремительно уменьшающиеся в разворачивающейся вселенной.

— Или поглощающие её.

— И так может быть, — согласилась она с Печориным, усмехнувшись ему.

Казбич посмотрел на них и сказал:

— Человек боится или себя, или мира. В первом случае он — мужчина, во втором — женщина. Именно поэтому они встречаются и женятся, создавая любовь.

— Любовь — это два минус один — муж или жена, это и есть слияние и единство, — добавила Лола.

— Грустно такое сознавать, — молвил Печорин.

— Потому и рожают ребёнка, чтобы было двое в семье.

— Или двоих детей, или даже троих, — дополнил Казбич её слова.

Зашёл сосед, попросил сигарету, выкурил её с Казбичем в коридоре и ушёл, обдав ароматом духов. В это время Лола спросила Печорина:

— Не нравлюсь тебе?

— Наоборот.

— Не заметно, ничуть.

— Потому что важна.

— Как ты это понял?

— Лосский и интуиция.

— Можно говорить только первое слово как синоним второго.

— Ну, к этому идём, словно пишем Бротиганов, а не романы.

— Хорошо. Запишешь мой номер?

Она продиктовала его и встретила радостью Казбича, вернувшегося из себя — подъезда, который есть гносеология, где онтология — квартира или улица, в зависимости от того, куда думаешь и идёшь.

Казбич начал зевать, уставать, решил полежать на диване, устроился на нём, стал переключать каналы и остановился на фильме «Имя розы».

— Курение — это секс, — произнесла Лола, — сигарета — член между пальцев — половых губ.

— Не много ли их? — удивился Печорин.

— У андрогина, состоящего из двух женщин.

— А пятый палец? — спросил Казбич.

— Их клитор. Большой? Таковы они. Ну, мужеподобны в целом.

Выпили по стакану, один Лола поднесла Казбичу и угостила его этой кровью.

— Вино есть кровь от убийства и суицида.

— Да, — согласился с ней Печорин.

— Но бывает и животных, и месячных, — добавила Лола.

Казбич встал, достал из холодильника коробку конфет и предложил гостям. Они поблагодарили его. Взяли по трюфелю, закусили вино. Хозяин опять прилёг и закрыл глаза.

— Может, нам уйти? — поинтересовалась Лола.

— Нет, посидим ещё.

— Хорошо, полчаса? — спросил Печорин.

— Да хоть час.

Лола взглянула на часы и начала напевать «Очи чёрные». За окном стемнело, поднялся ветер. Машины стали спокойней. Людские голоса — тише. Небеса собрались в комок и превратились в сине-серое солнце, светящее тем, что было меж ними: космосом без конца.

Вино кончилось, они допили остатки в стаканах, выкурили по LD, стряхнули оцепенение, начали смотреть кино и наслаждаться им.

— Имя розы — шиповник, — выговорила Лола, — плоды его есть цветы, которые заваривают и пьют: они лечат от любви переизбытком её.

Встали вдвоём, попрощались с Казбичем и пошли на улицу, затворив за собой дверь, хлынувшую железом за ними, под ними и над ними.

6.

На улице Лола сказала:

— Ты похож на Маяковского.

— Признателен.

— Я подумала, почему он покончил с собой. Жизнь — это женщина, которая постоянно даёт и рожает новые дни, дела, деньги, стихи, авто. Ему она отказала. Просто лишила секса, не подарила ребёнка, состоящего из ещё тридцати или сорока лет. И он ушёл к смерти. Переспал с ней, и она родила ему бессмертие.

— Или, возможно, полёт в другие миры.

— И так может быть. Мы прогуляемся или мамочка ждёт?

— Можно, конечно, что ты.

Она взяла Печорина под руку и зашагала с ним между «Героем нашего времени» и «Лолитой», двумя романами, раскинутыми по бокам. Зашли на Кавказ, съели в харчевне по супу харчо и выпили по стопочке водки.

— Хорошо, — сказала она.

— Замечательно просто.

Поглядели из окна на армян и грузин, черкесов, Лола помахала им, загрустила и начала вдруг плакать. От этого Печорин разорвал в ладонях лаваш.

— Нет, ничего, — заговорила она, — просто страшно мне стало: вот мы сидим, время течёт медленно, мы относительно молоды, вся жизнь впереди, но Бог может покрутить, настроить часы, и нас сметёт в то же мгновение, и будут старость, смерть и могила, неузнавание как основа жизни. Мир представляется мне уходящим в землю зданием: медленно исчезают этажи с семьями, телевизором, беготнёй и делами, чтением газеты даже. Для людей внезапно всё прекращается, в окно лезет грязь, заваливает, душит, убивает, и так без конца, пока дом не кончится, однако строители строят и строят его, заселяя новыми людьми, идущими в гроб.

Она замолчала и начала смотреть в сторону. Печорин сказал:

— В Японии есть целые подземные города.

— Да?

— Твой вопрос — это ответ.

— Ну хоть что-то, конечно, но мы здесь. И этим всё сказано.

Заказали ещё водки, выпили, закусили солёными огурцами, грибами, вышли и продолжили путь. Гуляли, подкармливали кошек, голубей и собак, наклонялись вперёд, когда прибавляли скорость, будто хотели выскочить из тел и душами следовать дальше.

Выпили вина на разлив, по стаканчику, чтобы дойти до кондиции, и Лола, выкинув свой стаканчик, привлекла Печорина к себе и жарко поцеловала его, поглядела в глаза, в упор, извинилась и отвернулась.

Ночью они сели в такси и поехали в их общий дом, который мог быть даже гостиницей, именуемой «Герой нашего времени — Лолита», потому что героиня Набокова им и была. А на небе появился полумесяц — сохранившийся бивень мамонта, чтобы однажды смениться двумя слоновьими клыками по имени Фобос и Деймос.

Редакторы Александра Царегородцева, Алёна Купчинская

Другая современная литература: https://chtivo.spb.ru/all-books.html