Конечная. Часть 2.
***
По допросам и разным кабинетам Петрова таскали до вечера. Наручники уже прилично натерли запястья, и Саша потирал их каждый раз, когда одни кандалы менялись на другие, при передаче задержанного между представителями разных структур. В принципе с ним обращались неплохо, если не считать того раза, когда сильно дернули за рукав, чтобы поторапливался. Его очки упали и разбились. Еще его с утра так ни разу и не покормили, но, по крайней мере, не били, что не очень укладывалось в его представление о задержании и допросах.
Саша после утреннего интервью не произнес больше ни слова, вызвав у следователей всех мастей какой-то спортивный интерес. Что они только не пробовали, чтобы разговорить убийцу начальника метрополитена. Один орал на него полчаса без остановки, брызжа слюной, Петров даже если бы хотел не смог бы вставить и слова. Другой угрожал и запугивал спокойно, размеренно, постепенно. Хорошо держался, Саше понравилось, было бы ему что терять, он бы заговорил. Разочаровало только то, что этот тоже перешел на крик, когда после часа психологического давления Петров начал зевать и смыкать веки. Еще двое вели с ним проникновенные беседы, обещая помочь, разобраться, спасти. Одному из них прямо хотелось верить, как будто стоить только открыться, и Сашу не просто отпустят, а вынесут на руках и будут качать как героя на руках прямо перед зданием на Лубянке.
Он так и не понял, что от него хотят. Есть видео с камер на станции, где отчетливо видно, как Саша толкает жертву под поезд, есть ролик, который он выложил в интернет, где объясняет свою позицию, есть, в конце концов, запись его интервью журналистам. Чего еще они все от него хотят. Так и хотелось спросить: «Вы что, тупые? Не понимаете с одного раза? Перематывайте и смотрите пока не найдете все ответы на свои дебильные вопросы!» Но Петров этого так и не сказал, приняв навязанную стражами порядка игру: если им зачем-то надо, чтобы он заговорил, значит, ему необходимо молчать.
В итоге в СИЗО Саша попал уже затемно. Все необходимые процедуры он прошел довольно быстро и уже минут через двадцать оказался в камере. Помещение было небольшим: две пары нар по бокам, туалет отгороженный от умывальника справа, зарешеченное окно напротив и хлопнувшая дверь за спиной – вот и вся обстановка. В центре комнаты, между нар стоял узкий стол, за которым сидела пара зэков, еще один, пожилой, лежал на одной из нижних шконок. Войдя в камеру, он поздоровался. В общем-то, это было все, что он знал о «правильном» поведении за решеткой. В памяти всплывали какие-то сцены из криминальных сериалов, которыми был забит вечерний эфир, но все это казалось глупостью, не имевшей никакого отношения к реальности.
- Зовут меня Петров Александр Васильевич, - продолжил новичок, продолжая стоять у двери, так как за стол его никто не приглашал. – Я порядки не очень знаю, что еще рассказать? Статью называть?
- А тебя осудили что ли уже? – спросил один из сидящих за столом, тот что был помельче и с голым торсом. – Статью еще сто раз поменять могут или добавить, - он разразился неприятным писклявым смехом.
- Проходи, Саш, садись, - сказал второй. – Вещи можешь на пальму кинуть, - он указал на верхний ярус нар у себя за спиной. – Чаю хочешь? Курить?
Петров положил вещи, куда указали, и занял место рядом с крепким мужиком в спортивном костюме, чтобы держать в поле зрения заключенного с неприятным смехом. Сосед пододвинул новоселу кружку и прозрачный пакет с сигаретами. Саша все еще нервничал и переводил взгляд с одного сокамерника на другого. Он не знал, как себя вести, а в голову лезли мысли о пресс-хате, о которой где-то читал.
- Не курю, - коротко ответил Петров.
- И чифир, наверно, не пьешь?! – снова рассмеялся мелкий, обнажая желтые зубы.
- Да, не тушуйся ты, - сказал качок в спортивном костюме. – Нет у нас цели тебя изводить. И у сыскарей, видимо, нет, раз они тебя в эту хату определили. Меня Колчан зовут, - он протянул руку, - это Рында, - кивнул он в сторону соседа напротив, - а там Сова отдыхает.
- Саша, - еще раз представился Петров, пожимая протянутую руку.
- Саня, а ты вообще в курсе, что уже стал звездой? Да-да, не удивляйся, весь вечер по ящику крутят твое выступление, - Колчан указал на небольшой плоский телевизор на стене, который Петров сначала не заметил, уж больно чуждо он смотрелся в этой обстановке. – Ума не приложу, почему они не замолчали это дело, как обычно. Видно, что многое вырезано, но, походу, твой ролик так взлетел в сети, что проигнорировать они это не могли.
- А я думаю дело в другом, - вмешался Рында. Саша обратил внимание на татуировку якоря у него на руке, - наверняка, кто-то крупно облажался, пустив это в эфир до того, как пришла разнарядка по цензуре. А там один подхватил, второй и пошло-поехало. Только представляется мне, что все это шелуха. Погалдят пару дней, а там самолет упадет, газ взорвется или очередной баклан кого-нибудь задавит по пьяни – все переключатся на это, а о тебе забудут. И пятнадцать минут славы превратятся в пятнашку, которую тебе спокойно досидеть не дадут. Так что, если по уму, то тебе стоило вместе с терпилой выпилиться – стал бы мучеником, а теперь из тебя злодея сделают или психа. Пока, судя по новостям, ко второму идет, но ты особо не надейся, даже если выгорит, они тебе мозги быстро вскипятят – через год уж будешь под себя гадить, да слюни пускать.
- Я так сначала и планировал, но скорости не хватило. Нужно было убедиться, что он мертв, - кивнул Саша. – Кроме того, интересно было взглянуть, хоть одним глазком, как все забурлит и забурлит ли, вообще. Спасибо, люди добрые, что про новости рассказали, на такое я даже не надеялся. А что касается отдачи… если хоть на одного такого же безнадежного мои слова эффект возымеют, то все было не зря. В любом случае, по-другому я не мог. А хуже мне уже не будет, даже если вы меня хором выебете…
- Ты за метлой-то следи! – закричал Рында, вставая. – Чертей в нас увидел?!
Колчан жестом усадил товарища на место и, улыбнувшись, сказал:
- Саша явно попутал. В этой хате уважаемые арестанты сидят, и такими вещами мы не занимаемся. Пока суда не было, тебя беречь будут, а дальше… - он тяжело вздохнул и закурил, - а дальше подобные вещи тебе лучше вслух не произносить. Почему ты по-другому не мог? Жил бы себе и жил, как другие живут.
- Ты любил когда-нибудь? – ответил вопросом на вопрос Петров.
- Для некоторых любовь – это непозволительная роскошь. Она делает людей слабыми, - выпустив клуб дыма, ответил Колчан.
- Или, наоборот, сильными, - возразил Саша.
- Трудно быть сильным, когда ты в клетке, а твоя любовь в тысяче километров и защитить ее некому. Срок может быть долгим, очень долгим – не все готовы столько ждать, и письмо, типа «Пойми, прости…», ломает порой лучше ментовских дубинок. А бывает и без письма: откинулся, приехал, а там сюрприз! И на крытую с новым сроком. Я уж не говорю о том, что через любовь на тебя давление могут оказывать, если прознают. Так что любовь – это слабость.
- Ну, вот сильный и слабый, - ухмыльнулся Петров, - и, в итоге, мы оба оказались здесь.
Рында очередной раз недобро посмотрел на него, а Колчан рассмеялся:
- Ладно, слабо-сильный, поешь, а то всю ночь живот урчать будет. Грева, как я понимаю, тебе ждать неоткуда.
- Не хочу у живых еду забирать. Я и так на этом свете задержался дольше, чем планировал. У меня к вам просьба: в фильмах видел, что у сидельцев всегда лезвия есть, не могли бы вы мне одолжить одно, - Саша сделал паузу, - я надолго не задержу.
Колчан затушил сигарету и посмотрел на лежащего зэка, а сосед напротив опять вскочил из-за стола.
- Ты вообще за базаром не следишь! Ты чего просишь?
- Рында! – прервал его молчавший все это время Сова, но следивший из-под прикрытых век за разговором. – Дай ему, что просит. Если пацан на тот свет намылился, то его уж сдержать.
- У нас проблемы будут, - возразил Колчан.
- Когда это ты, Колчан, администрации бояться начал? – осадил его Сова и перевел взгляд на Петрова. – Ночи дождись и у параши свою темную делюгу делай.
Рында отошел к шконке над Совой покопался в матрасе и, выложив перед Сашей лезвие, напутственно сказал:
- Вдоль режь.
***
Размер квартиры Венеру Тимофеевну не смущал. Да, и много ли надо одинокой старушке. А вот путь до любимой церкви, которую пенсионерка посещала почти каждый день, был непростым. От Кузьминок до Выхино она добиралась легко, потом несколько остановок на автобусе, и она на месте. А вот дорога обратно представляла собой ежедневный бой с толпой, в котором отличным орудием служила палка, всученная доктором несколько лет назад.
Несмотря на то, что толпа на станции к концу утренней службы уже рассасывалась, но людей на самой загруженной ветке московского метрополитена оставалось еще предостаточно, и забраться в первый подошедший поезд было целой проблемой. Тем более занять сидячее место. Но и в этом вопросе Венера Тимофеевна за долгую жизнь поднаторела: начинала с ругани, а если не добивалась таким способом успеха, то не грех было и слезу пустить. Шутка ли отстоять два часа в ее возрасте на службе, прорваться к двери и не сесть, ведь через две станции уже выходить и опять ковылять до дома. Выйти тоже было нелегко, поэтому место нужно занять определенное, рядом с дверью. А дальше помогут широкие бедра и та же палка.
Служба всегда придавала старушке сил, она чувствовала единение с Богом, и это способствовало росту ее уверенности в любых конфликтах с этими бездельниками, которые, в отличие от нее, бесцельно занимают пространство в вагоне.
Первое время после переезда, тогда еще Выхино была конечной, Венера Тимофеевна подумывала о том, чтобы сменить церковь, но крупный новострой в Кузьминках был недостаточно намолен, а в старой церквушке недалеко от ее дома, у нее не сложились отношения с батюшкой и местными завсегдатаями. Конкуренция среди постоянных прихожанок, а иногда и прихожан была жесткой, и старушка решила вернуться в «свою» церковь, где батюшки тоже были не такими сговорчивыми, как раньше, но ее авторитет был непререкаем. Что такое мелкое испытание, ниспосланное Богом, в виде станции Выхино, против истинной веры?
Уже два дня, как ветку перекрыли. Вчера Венера Тимофеевна пересидела дома, но какой-то деятель толкнул человека под поезд. И это на закрытой станции. Весь день в новостях мусолили эту историю, даже любимый сериал прервали. Восприняв поднявшееся вечером давление, как божественное наказание, сегодня старушка решив, что дважды пропустить утреннюю службу – это слишком, добиралась до церкви на автобусах. В результате дорога ее вымотала еще до службы. Склока с этой мелкой соплячкой, ставшей возникать, чтобы ее не трогали, когда Венера Тимофеевна указала ей место, не добавила сил. Поэтому, выйдя из церкви, пенсионерка чувствовала себя плохо: голова кружилась, ноги подкашивались, а привычного единения с Богом не чувствовалось. Вот же шалашовка, все настроение испортила.
- Вам плохо? Давайте помогу, - подхватил Венеру Тимофеевну какой-то усатый мужик, когда ее очередной раз повело на парковке возле церкви.
Он усадил ее на пассажирское место в свое такси и дал воды.
- Может, в больницу? – спросил таксист.
- Да, нет уже легче, - ответила Венера Тимофеевна, возвращая ему воду. – Просто голова закружилась.
- Ты бы берегла себя, мать, - облегченно вздохнув, сказал он. – Отлежись пару дней, никуда церковь твоя не денется.
- Мне бы домой, - с надеждой произнесла старушка, и, вспомнив, что она в такси добавила, - только у меня денег нет.
- Без проблем, я так отвезу, - улыбнулся таксист.
- Спасибо, тебе, сынок. Тут недалеко, я покажу, - воодушевилась пассажирка, очередной раз уверившись, что Бог есть и без присмотра своих верных детей не оставляет.
***
- Все, Рында, поднимай вой! – приказал Сова, когда тело Петрова упало на пол.
Глубокой ночью Саша тихонько спустился с верхней полки, подошел к унитазу и, наклонившись над ним, последовал совету заключенного с татуировкой якоря на руке. Он не испытывал страха, не чувствовал ничего, как и последние годы, прошедшие словно в тумане после гибели жены. Боль была терпимой, а когда все было уже сделано, то и она прошла.
Когда голова начала кружиться, а по телу прокатилась первая волна холода, Саша сел на колени, чтобы кровь стекала в унитаз и не пачкала все вокруг. Это максимум, что он мог сделать для сокамерников, принявших его так тепло. Последнее, что пришло ему в голову, перед тем как он потерял сознание, была мысль о том, что зэки ловчее разыграли сценарий с хорошим и плохим копом, чем те, кому это положено.
- Что у вас случилось? – спросил прибежавший на стук в дверь надзиратель, открывая глазок?
- Новенький вскрылся, - спокойно сообщил Рында.
Выругавшись, надсмотрщик побежал по коридору, доложить о происшествии. Рында попытался поймать невидящий взгляд Петрова и ободряюще произнес:
- Не парься, братан, не успеют.
Через несколько минут Сашу вынесли на носилках из камеры, он еще дышал, но еле-еле. Задержавшийся кум обвел взглядом стоявших лицом к стене сидельцев.
- Ну, и что это за херня? Вас же предупредили, чтобы ни один волос… - начал он.
- Не шуми, начальник, - прервал его Сова. – Мы не твои пупкари и привычки подглядывать, что там человек на параше делает, не имеем. Как заметили, сразу сообщили. Если что, хата к шмону готова.
Сова улыбался, зная, что вся запрещенка, как и лезвие, отправилась вслед за кровью Петрова в парашу.
- Обыщите камеру! – приказал кум подчиненным. – Телек заберите, всю жратву, все, что сможете. Найдете что-нибудь запрещенное – всех в карцер.
- Э-э-э, хавчик-то тут при чем? – тихо возмутился Рында вслед куму.
- Сова, ну вот нафига? – шепотом спросил стоявший рядом Колчан.
- Настоящая любовь достойна уважения, а жратва она что? Еще разживемся.
Зайдя в лазарет, кум кивком спросил сонного доктора о состоянии Петрова. Тот в ответ покачал головой.
- Не можешь откачать, хотя бы задержи на этом свете. Он не должен сдохнуть здесь. В первую же ночь… с нас с тобой голову снимут. И звони в неотложку, пусть забирают. Мы сделали, что могли, если умрет, то в больничке или по дороге, - кум перевел взгляд на одного из офицеров: - Поедешь с ним!
Саша всего этого уже не слышал, одной ногой переступив через границу подземного мира. Последнее, что он уловил был синий блеск мигалок скорой помощи и слова одного из тех, кто грузил его в карету:
- Потерпи, немножко осталось.
***
Венера Тимофеевна, прикрыв глаза, сидела в машине и мысленно проклинала таксиста, за то, что везет ее так неаккуратно. Толчки снизу, резкие повороты, набор скорости и торможение – все это не улучшало и без того болезненное состояние старушки. Наконец, она открыла глаза – головокружение усилилось, дышать стало тяжело – и сказала:
- Сынок, мне лучше в больницу, чего-то совсем худо.
- Поздняк метаться, мать. Я же предлагал сразу в больницу, тогда еще был шанс, а сейчас уже не успеем. Ну, ничего, потерпи, немножко осталось.
Он надавил на газ, Венеру Тимофеевну вжало в сиденье, дыхание сперло, а город за окном начал таять.
Продолжение следует...