И не можем мы жить на месте*
Целый год после возвращения из Талдыкургана я прожил дома. Это был на редкость спокойный год. Люба закончила медучилище и стала работать лаборантом в вакцинной лаборатории института, Лёнька пошёл в первый класс, а меня закрепили за старшим научным сотрудником паразитологической лаборатории Якуниным. Приятно было после работы попадать в домашний уют! Хлопотала на кухне жена, на колени забирался сын с книжкой, бормотал телевизор: было всё, от чего я отвык за прошедшие годы.
За эти 365 дней я съездил в шесть командировок. В январе меня и ещё двоих сотрудников, лаборанта и аспиранта, отправили в Панфиловское (ныне Джаркентское) противочумное отделение с заданием добыть и доставить в инсектарий института 5 000 блох. Командировка удалась на славу. Поселились мы в общежитии отделения. Каждое утро мы с водителем и тёзкой американского президента, лаборантом Колей Бушем выезжали в поле, на Айдарлинский стационар. Хрупкий и нежный аспирант оставался на хозяйстве и выполнял обязанности поварихи. Работа в поле начиналась с заготовки саксаула и разведения костра (температура окружающей среды колебалась от -15 до -20 градусов). Потом я отыскивал обитаемую колонию больших песчанок и начинал её раскапывать, паяльной лампой согревая под собой песок. На глубине свыше метра на тепло от паяльной лампы устремлялись первые блохи, а после полутора метров они появлялись во множестве. Вечером, в общежитии, нас ждал аспирант с готовым ужином (он же – обед) и новостями.
В конце апреля я на двадцать дней съездил в Баканас и поработал на левом берегу Или. В мае снова был отправлен в Панфилов, на стационар Айдарлы, в отряд моего старого знакомого Александра Ивановича К. Поселились мы с ним в одной 4-х местной палатке. Застелили кошмой пол, поставили раскладушки, столик из фанерного ящика, а за столиком – канистру с дистиллированной водой и 30-ти литровую флягу со спиртом… А вокруг была благодать! Цвело всё, что может цвести. Соловьи не умолкали ни днём, ни ночью. Рыба клевала, как сумасшедшая, зайцы и фазаны по утрам разгуливали посреди лагеря. Всё вокруг радовалось жизни. Всё, кроме нас. Каждое утро я просыпался под один и тот же шлягер в исполнении доктора Сашки,
- Тром-пом-пом-пом-пом-пом-пом … Ну, чё, Саня, шпокнем?
Я приоткрывал один глаз. Доктор лежал на боку, подперев рукой голову, и внимательно следил за моим пробуждением.
- Сань, - отвечал я ему каждое утро, - Давай встанем, оденемся, умоемся, зубы почистим, а потом шпокнем.
- Не-не-не! Не-не-не! Давай-ка быстренько разводочку!
- Саш! Не хочу ! Мне в поле ехать. Разведи сам!
- Не могу я! – жалобно говорил доктор, - Ну, не могу! Руки дрожат.
После амбулаторного лечения доктор вставал, одевал трико, брал гантели и выходил из палатки. Он медленно и с удовольствием делал зарядку, умывался, завтракал и шёл в прохладу лаборатории. А я после завтрака прыгал в кузов грузовика и ехал в пекло приилийских песков, ловить блох. У тех, кто добывал их из нор, есть нехитрый приём – нужно тихонько дунуть в нору и блохи, реагируя на движение воздуха, устремляются к выходу. В норах, в которые дул я, блохи либо удирали в глубь норы, либо умирали на месте от острого алкогольного отравления. А кому они были нужны - дохлые блохи?
Вот под этот «тром-пом-пом» я просыпался одиннадцать дней подряд, а потом капитулировал. Я собрал свои манатки, выпросил у подотчётника и поставил на отшибе, на берегу протоки, двухместную палатку и только тогда ощутил всю прелесть весны. А весна действовала на всех. Щепка лезла на щепку… Лабораторная группа отряда, кроме меня и доктора состояла из людей зрелых, в возрасте от 55 до 65 лет. Сидят эти «мальчики» и «девочки» вечером за столом и вот, одна из лаборанточек начинает сладко потягиваться,
- Что, Петровна, растёшь ? – ехидно спрашивает её коллега.
- Ага, Константиныч, расту …
- Врёшь! Хочешь!
В июне нас Якуниным отправили в один из отрядов Киргизской ПЧС, на Таласский хребет. У меня не хватит слов, чтобы описать красоту этого места. Отряд располагался в палатках на берегу быстрой, ледяной речки. По берегу речки густо росла облепиха, горькая, водянистая и страшно полезная ягода. В пещерах, если хорошо поискать, можно было обнаружить мумиё – «скальные слёзы», обладающее волшебной целительной силой. В общем, стоял этот отряд не в ущелье, а в настоящей кладовой здоровья. Работы у меня было совсем мало. Мне нужно было очёсывать блох с сонь, если таковые попадут в лабораторию. За весь период моей командировки на вскрытие поступил только один такой зверёк. Так что времени для шляния по горам у меня было более чем достаточно.
В июле мне посчастливилось побывать на Памиро-Алае. Прав был В. Высоцкий, когда спел: «Лучше гор могут быть только горы, на которых ещё не бывал». В отличие от уютного Тянь-Шаня, Памир – это в первую очередь дикость и неприступность. Могучие реки, сумасшедшие серпантины дорог, грибы, растущие на кромке тающего снега, на высоте более 4 000 метров над уровнем моря, пары необыкновенно красивых индийских гусей, плавающих на плёсах горных речек. И, наконец, яки. На Памире их называют топосами.
Сентябрь. Каратальский отряд.
В самый разгар морозов, в декабре, я снова был в Панфилове. Тот, же стационар, костёр на снегу, паяльная лампа, и думки о том, что не миновать мне, в лучшем случае, пневмонии. Миновал, однако, и привёз в инсектарий института требуемое количество переносчиков чумы.
Подходил к концу год моей работы лаборантом. Жена была на шестом месяце беременности. Всё было хорошо, но что-то не хорошо. Не устраивала меня лаборантская работа. Отвык я, будучи зоологом, трудиться на дядю, хотелось самостоятельности. Часто заглядывал я на второй этаж, в зоологическую лабораторию. Там оставались работать люди, с которыми я начинал свою карьеру в противочумной системе. Там я и узнал, что в чимкентскую противочумную станцию требуется зоолог. А ещё я узнал, что из Минздрава СССР в паразитологическую лабораторию института пришла ставка зоолога. Это была МОЯ ставка, но узнал я о ней не от зав. лабораторией, а от секретарши директора. Разговор с завом был недолгим.
- Год назад, когда меня брали на работу, вы обещали, что через год меня переведут на должность зоолога или МНС.
- Да, Сашенька, я помню наш разговор, но ты пойми, у меня в лаборатории, на должности лаборанта с высшим образованием сидит племянник министра здравоохранения республики. Все понимают, что он – баран, но разве наш директор может отказать министру?
- Значит, этой ставки мне не видать? Сколько нужно ещё ждать?
- Ну, не знаю. Ещё год, два …
Я написал заявление об увольнении, не сходя с места. А через пару дней, на верхней полке фирменного поезда «Алатау», я всю ночь думал о своём поступке, о беременной жене, о сынишке, который теперь опять будет редко видеть папу, о маме, которая очень болезненно переживала отказ директора дать мне ставку зоолога . Впереди у меня была полная неизвестность.
*Слова из песни Михаила Полячека "Уродцы".
