Фролов Игорь. Проклятие с небес
Рассказы из книги "БОРТЖУРНАЛ 57-22-10. Хроники вертолётной эскадрильи.
Часть 2. Афганистан" (см. на сайте http://artofwar.ru/f/frolow_i_a/):
Проклятие с небес
- Я принципиальный противник торговли! твердо сказал лейтенант Мухаметшин. - Это обыкновенная спекуляция, она до добра не доводит. Как говорится в одной мудрой книге, торговля налагает проклятие на все, к чему прикасается, хоть бы вы торговали посланиями с небес!
- Феликс, праведный мой товарищ, - сказал старший лейтенант Продавцов, - надеюсь, завтра ты поможешь мне хотя бы поднести сумки к дукану? Мы с тобой вместе летим в Фарах.
Он сидел посреди комнаты на корточках и укладывал в большую парашютную сумку товар.
- Жадность твоя погубит тебя, - сказал лейтенант Мухаметшин. - Зачем везти столько, что поднять не можешь?
- Это не все мое, начпрод попросил сдать сумочку печенья...
На следующий день прилетели в Фарах. После разгрузки советники отвезли вертолетчиков на торговую улицу, и оставили там на час. Пока коллеги перебегали из лавки в лавку и мерили там джинсы, батники, кроссовки, путаясь в непонятных эсках, эмках, иксэльках и в ремнях автоматов, которые старались не выпускать из рук, этнограф-любитель Мухаметшин, как и положено ученому, достав записную книжку, с интересом изучал быт и нравы. "Обстановка вокруг, - записывал он, - напоминает "Тысяча и одну ночь", а я себе - Синдбада..."
Он все же помог Продавцову перетащить парашютные сумки в один из ближайших дуканов. Два мальчика приступили, было, к разгрузке, но бородатый хозяин жестом остановил их. Он взял одну пачку, осмотрел ее невзрачную упаковку, развернул, понюхал темно-коричневое печенье.
- Чего нюхать! - сказал Продавцов, забирая и заворачивая. - Шоколадное печенье! Чоколат хлеб!
Поторговавшись, остановились на двадцати трех афгани за пачку. Мальчишки накинулись на сумку, начали пересчет:
- Як, ду, се, чор, панч, шиш, хафт, нух...
Продавцов, шевеля губами, внимательно следил за процессом.
Лейтенант Мухаметшин вышел на улицу, прогуливался, наблюдая, как ишак, погоняемый мальчиком, тащит арбу, груженую обломками песчаника, как у глиняного дувала сидят на корточках старики в чалмах - где-то он их видел уже, - как идет мимо, кося на шурави черным глазом, девушка, и одежды ее вьются, словно под ними не тело ее, а ветер... Засмотревшись, он не заметил, как из дукана вышел Продавцов с пустыми сумками, и убежал на другой конец улицы, где все еще мерили тряпки остальные вертолетчики. Лейтенант оказался один.
Солнце было уже высоко, улица постепенно пустела. Вдруг вокруг лейтенанта образовалось кольцо из чумазых пацанят. Они корчили обезьяньи рожицы, показывали языки, делали какие-то жесты, подбегая и отпрыгивая назад.
- У меня ничего нет! - замахал руками борттехник. - Я не торгую, это нехорошее заня...
Но не успел он закончить монолог честного человека, как в него полетели пачки только что проданного Продавцовым печенья. Мальчишки запускали руки за пазухи и с криками побивали печеньем растерянно уклоняющегося шурави.
Истратив весь свой запас, хулиганы громко смеясь, разбежались в разные стороны. Ошарашенный лейтенант стоял среди раскиданных пачек и не мог понять, в чем дело. Одно только вертелось в мозгу - вот тебе и голодные афганские дети! Он поднял одну пачку, вскрыл, достал печенье, надкусил и от неожиданности вкуса чуть не сплюнул. Это были пресные галеты из сухпайка - испеченные из черной овсяной муки грубого помола с добавлением отрубей для лучшей работы солдатского желудочно-кишечного тракта.
Борттехник пошел прочь, жуя галету и осуждающе качая головой. Осуждал он обе стороны. Обман обманом, но разве можно кидать хлеб в пыль? И не так уж он и невкусен, если вжеваться... Еще он думал о превратностях справедливости и о неисповедимости путей.
Борттехник Продавцов, узнав об инциденте, хохотал. Выспрашивал подробности, снова смеялся, добродушно хлопая лейтенанта Мухаметшина по плечу:
- Не журись, Феликс, я возмещу тебе моральный ущерб!
Когда прилетели домой, Продавцов отдал начпроду из расчета по три афошки за пачку, мотивировав тем, что товар оказался совершенно не ходовым, пошел как сухари.
- Тебе-то все равно бесплатно достался, - лукаво успокоил он потерпевшего.
Вечером, разложив на кровати прибыль, посчитав и поделив ее на две равные части, Продавцов предложил лейтенанту Мухаметшину половину. На эти деньги можно было купить джинсовый костюм, кроссовки "Пума" плюс итальянские складные солнечные очки-капли.
- Представляешь, Феликс, - говорил Продавцов, - приедешь в свою деревню весь как какой-нибудь Тото Кутуньо, все девки твои!
- С ума сошел? - сказал лейтенант Мухаметшин. - За один твой обман я уже получил, ты хочешь, чтобы еще и начпрод меня закидал чем-нибудь?
- Мы попросим, чтобы он закидал нас тушенкой, - засмеялся Продавцов. - Но ты пойми, что пострадал за презрение к священному здесь делу торговли. Как ты жить собираешься, Феликс?
- Честно! - сказал лейтенант Мухаметшин.
Подвиг Ильича
Однажды у прапорщика Кисы с опечатанного борта пропал шмекерский груз. Все розыскные мероприятие ничего не дали. Об этом была история в первом Бортжурнале, но она была оборвана на самом интересном месте.
В один из вечеров , когда крайняя комната модуля мирно смотрела плохопоказывающий телевизор, где-то в другом конце модуля, в районе умывальной комнаты раздались крики, потом дикие крики, потом удар и треск, потом по коридору пробежал многоног - он достиг дверей комнаты борттехников, несколько раз ударился о стенки, распался на две части, половина побежал по коридору обратно, а вторая половина, взревев голосом Кисы: "Не уйдешь, гад!" - два раза оглушительно грохнула чем-то железным по стене. Запахло порохом.
Когда борттехники вышли из комнаты, Кису уже скрутили. Он был пьян и рычал. Старший лейтенант по кличке Ильич, прозванный так за ленинскую прическу, был бледен. Начальник того самого караула, в дежурство которого пропал груз Кисы, он только что чуть не погиб два раза. Сначала пьяный Киса бросился на него с трофейной духовской саблей и разрубил надвое тень Ильича и табуретку, на которой только что сидел Ильич. Саблю изъяли, воспользовавшись заминкой Кисы, который, как Шурале когтями, застрял своим холодным оружием в деревянной расселине. Обезоруженный, он выскочил за Ильичом, они немного поборолись, побегали по коридору, и в темном конце его, утомившись, Киса достал из кармана пистолет и выстрелил в спину убегающему Ильичу. Неверная рука его увела ствол в сторону. Прошив фанерные стенки, две пули прошли наискосок по комнатам, оставив много дырок и никого странным образом в той вечерней многонаселенности не задев.
Еще несколько дней главным занятием жильцов этих комнат было выяснение, кто где стоял, сидел, лежал в момент выстрелов. Кем-то был нарисован план модуля с комнатами и кроватями, где красным пунктиром прочертили траектории пуль, а синим нарисовали окружности, символизирующие головы стоящих, и овалы, изображающие лежащих на втором ярусе. На плане были написаны фамилии и проставлены те сантиметры, на которые пули прошли от виска ("к-н Титов лежащий - 5 см"), а у кого-то - и между ног, которые он свесил с кровати, собираясь спрыгнуть.
- Я до сих пор холодею, представляя, как спрыгиваю на долю секунды раньше! - повторял на всех углах счастливец, слегка приседая.
Прапорщика Кису разжаловали и отправили на родину, в Конотоп. Говорили, что у него был дядя - генерал железнодорожных войск, который и пристроил племянника. Следы его так и затерялись на железных путях перестройки.
А у Ильича в тот день появилась первая седина.
- К такой седине, - улыбался майор Божко, - пойдет медаль "За отвагу". Надо представление писать, заслужил, однако.